whispering of fields half-sown

Гарри работает в саду, когда загорается трава. Так это и начинается. У пожара нет определённой закономерности. Одним утром Гарри просыпается, а кустарники неподалёку от ворот горят. Когда он ложится спать, горит уже сарай в отдалённой части сада. В этом нет какой-то логики. Пожар начинается в случайных местах и заканчивается, когда больше нечему гореть; остаётся лишь пепел там, где были трава, растения и цветы – где была жизнь, думает Гарри. Никто точно не знает, что происходит. Огонь не распространяется на жилые здания – например, одинокие дома и высокие небоскрёбы. Сарай в отдалённой части его сада горит, и Гарри понимает, что то же самое происходит и с сараем его соседей – но там никто не живёт. Люди пытаются погасить огонь привычными способами. Прежде всего, водой. Сначала люди звонят пожарным, чтобы спастись (на самом деле никто не в опасности, никто не обжигается, никто не горит – никто не умирает). Пожарных не хватает на все вызовы, но потом это уже становится неважно. Ничто из того, что они делают, чтобы потушить огонь, не помогает. Не важно, как много воды они льют на него, не важно, как долго они тушат его – огонь продолжает полыхать. Он не становится больше, но и не уменьшается. Он просто превращает всё в пепел. Люди прекращают звонить пожарным. Есть какая-то странная красота в горении всего мира. Гарри видит по телевизору кадры, которые словно взяты из фильмов: пожарные, величественные в своей униформе и самоотверженные, сражаются с огнём во всём мире. В Центральном Парке огонь формирует круг вокруг Резервуара, и есть что-то такое мучительно красивое и разрушительное в этом, что Гарри желает, чтобы он всё ещё писал песни, чтобы он смог каким-то образом записать это, сохранить неприкосновенное ведение для всего мира. Но он больше не пишет песни. Не писал с тех самых пор, как их пути разошлись. Видение существует только в его сознании: огонь, возвышающийся в идеальном круге, день за днём. Когда приходит осознание того, что мир не перестанет гореть, люди начинают искать этому объяснение. Они больше не могут представлять пожары, как странные совпадения. Созданы целые сообщества учёных для решения проблемы под названием Великий Пожар, а по телевидению сообщаются новости о прогрессе, которые должны убедить людей в том, что скоро всё прекратится. Они найдут решение, потому что это то, что люди всегда делают. Они решают проблемы. Первые недели до странности оптимистичные. Гарри даже слышит шутки об этом, когда приезжает в деревню. – Всё равно уже нужно было косить газон, – говорит ему мистер Роджерс. Но пожары не прекращаются, а у учёных, кажется, не получается найти решение. Люди начинают волноваться. Огонь не трогает людей, но растительность всё ещё медленно, но верно горит. Целые леса превращаются в пепел, урожай уничтожен, а люди начинают роптать – это не может больше продолжаться, нам нужно что-то делать, мы умрём от голода, что же произойдёт, боже боже боже. Весь мир горел в течение месяца, и от сада Гарри почти ничего не осталось. Первое, что он чувствует, когда просыпается, это запах обгоревшей травы и деревьев; газон становится всё более и более серым, а его естественный зеленый цвет превращается в воспоминание. Что Гарри теперь здесь делать? Садоводство стало невозможно, да и жил он в этом месте слишком долго, чтобы вернуться в Лондон или уехать любой другой город. Поэтому он убирает по утрам всё, что сгорело ночью, продолжая ежедневно выполнять свои обязанности. Он ждёт пока не произойдёт что-то новое. "Это только начало", – думает Гарри. Найл приезжает, когда начинаются массовые беспорядки. Гарри смотрит телевизор, когда слышит, что ворота открываются. Он не двигается. Вопреки крепкой дружбе, которая была у них на протяжении долгих лет, их встречи всегда были нерегулярными. А потому Гарри, несмотря на то, что они не общались с того момента, как это всё началось, не сомневался в том, что его мальчики вернутся к нему, когда всё будет подходить к концу. (Не то чтобы Гарри был уверен, что это конец. Это просто чувство, глубоко в его кишках, чувство того, что это лишь начало, что всё будет только хуже.) Он не знал, что Найл приедет первым, но, поразмыслив немного, он понял, что это не так уж и неожиданно. Это имеет смысл. Найл всегда любил его больше всех, и, разумеется, он бы приехал увидеться с Гарри раньше, чем остальные. Гарри всё ещё лежит на диване, слушая, как по телевизору говорят: «Массовые беспорядки возникают по всему миру. Из-за Великого Пожара появляются проблемы, связанные с неурожаем и нехваткой молочных продуктов. Подробности вы узнаете позднее.» Гарри чувствует, как его обхватывают руки и сильный аромат, который может принадлежать только Найлу, и улыбается. Они сидят перед огнём, гитара Найла заботливо уложена на подушку рядом с ними. – Я собираюсь в Ирландию. Чтобы побыть с семьёй, понимаешь? – говорит Найл, и Гарри кивает в ответ. – Подумал, что должен остановиться и сначала увидеться с тобой. – Я.., – начинает Гарри. – Спасибо. Я рад, что ты здесь. – Так было правильно. После этого они долго молчат. Гарри хочет спросить о многом, о том, что происходило с Найлом, и мальчиками, и- и с Луи. Он не знает, откуда начать. Он не виделся с Найлом – ни с кем из них с тех пор, как он пригласил их сюда два года назад, пару месяцев спустя после приобретения этого дома. Он устроил вечеринку и попросил их остаться, чтобы провести выходные вместе. Они все были готовы начать жить собственной взрослой жизнью, и Гарри знал, что это может быть его последний шанс увидеть их всех вместе перед долгой разлукой. (Он не думал, что это может быть последний раз, как они вообще были все вместе). Он надеялся, что, по крайней мере, Луи останется подольше (навсегда), но он не остался, и Гарри не винит его, никогда не винил. У него есть множество вещей, которые он может винить в том, как всё это вышло: обстоятельства, время – его всегда было недостаточно – жизнь, в конце концов. Он никогда не винил Луи за то, что тот хотел побыть с собой, перед тем как вернуться к нему. (И, если когда-нибудь, посреди бессонной ночи, это всё же случалось… Что ж, эти мысли оставались только в темноте и никогда не появлялись посреди дня.) – Ты виделся с остальными перед тем, как уехал? – наконец спрашивает Гарри. – Да. Мы были все вместе, когда пожары начались. Это не.., – он кидает взгляд на Гарри. – Это не то, что мы часто делаем. Обстоятельства, понимаешь? Мы все были в Лондоне и решили вместе сходить выпить. Так что, да. Мы отдыхали в саду у Лиама, а затем грёбанное дерево начало гореть и... Мы пытались дозвониться до тебя, чтобы узнать, в порядке ли ты, но ты сам знаешь, что связь у тебя здесь дерьмовая. Гарри знает. Наверное, это одна из причин, по которой он приобрёл этот дом. Он хотел уехать в какое-то очень отдалённое от всего место без переезда в другую страну – или на другой континент – и это работало для него, большую часть времени. Он, конечно, даже не предполагал, что произойдёт что-то, что можно назвать апокалипсисом. – Да, точно. Знаю. – Я уверен, что Луи всё ещё бы общался с тобой, Гарри, – говорит Найл и... боже, это больно. То, что его настолько просто прочесть, что он такой беззащитный, когда дело касается Луи. Что даже сейчас, все эти годы спустя, так очевидно, что Луи – это первое, о чем он думает, то, о чём он заботится больше всего на свете. Найл, видимо, понимает, что Гарри не хочет говорить о Луи, поэтому они разговаривают о другом. Они говорят о том, что происходит, о том, что всё кажется неопределённым и пугающим. Чёрт возьми, если бы я знал, что происходит, друг, я просто хочу увидеться со своей семьёй до того, как станет слишком поздно, понимаешь? И они говорят о том, чем они занимались все эти два года, что отвратительная связь и прерывающиеся звонки по скайпу не дают им пообщаться, и да, они говорят о времени, когда они путешествовали по всему миру и были частью величайшей группы, а также обо всех этих счастливых моментах. Они говорят до тех пор, пока не заканчиваются темы, пока предложения не становятся короткими и заполненными долгими паузами, пока Гарри не чувствует, как сон подкрадывается к нему, мягко-мягко. Они спят здесь, напротив огня, что, вообще-то, может сжечь их, если они дотронутся до языков пламени, пока снаружи яркий, сюрреалистичный огонь превращает мир в пепел. Гарри думает о гитаре, к которой Найл ни разу даже не притронулся за всю ночь, о самом Найле, говорящем, что он уверен, что Луи всё ещё общался бы со Стайлсом, о выходных, что были два года назад, когда у Гарри были большие надежды на будущее, и что бы это будущее ему принесло (Луи), о пятерых из них, засыпающих вместе, как котята, сплетёнными, словно виноградные лозы. Он не думает, что это последний раз, когда они делали это. Здесь, с Найлом, даже если они лишь вдвоем, он чувствует себя, как дома. И этого хватает. Найл остаётся ещё на пару дней. Гитара остаётся нетронутой. Он словно чувствует, что это было бы чересчур для Гарри, что кудрявый ещё не готов. Он помогает ему с делами по дому, и они проводят долгие часы, болтая ни о чём и просто смеясь. Это лучшее времяпрепровождение, которое было у Гарри за последние годы. Они смотрят телевизор, и массовые беспорядки становятся всё хуже и хуже в каждой части света. Гарри тяжело это понять, потому что его ежедневная рутина остаётся неизменной. Нетронутой. Но есть изображения, как мир горит, как люди бегут, как дети кричат, и Гарри приходится закрывать глаза и дышать. Он ничего не может с этим сделать, кроме как ждать и смотреть, что будет дальше. Когда Найл уезжает, субботним утром, пожар заканчивается также внезапно, как и начался. На мгновение Гарри думает, что это всё закончилось. Что всё это было лишь странным происшествием, которое позднее будет изучено, разгадано и понято. Что через пару лет они все ещё посмеются над этим: "Помните эти недели, когда весь мир горел?". Он начинает верить, что над ними сжалились. И тогда начинает идти дождь. И идёт месяцами. Всё просто. Становится хуже. Если пожары были странными и каким-то образом чарующими, то бесконечный дождь лишь приносит ощущение одиночества и обречённости. Люди начинают говорить об апокалипсисе, потопе и божественном наказании, и Гарри чувствует, словно он застрял в ноябре, что никогда не закончится. Дождь, в отличие от огня, не бережёт ничего. Он затапливает землю, проникает в каждую дыру, каждую щель, каждый момент. Этот непрекращающийся звук «кап-кап-кап», что сводит Гарри с ума. Весь мир кажется потерянным.Ты можешь предпринять какие-то меры против огня, можешь избегать его или попытаться потушить, но ты ничего не можешь сделать против воды. Дождь беспокоен и беспощаден, и он просто никогда не останавливается. Всё, что ты можешь сделать, это спрятаться от него в доме, но даже тогда тебе приходится наблюдать за тем, как снаружи всё ещё льёт, как из ведра, окна становятся мутными, а небо всегда тёмное и затянуто тучами. Так что, когда Лиам ступает на крыльцо его дома в один день, мокрый от дождя, Гарри чувствует, будто всё снова оживает. Лиам остаётся только на одну ночь. И они не говорят о Луи. Они говорят о выходных, которые провели здесь все вместе, говорят о песне, написанием которой занимался Лиам (Гарри знает, что вместе с Луи), они не говорят о том, что Гарри больше не пишет песни. Дело в том, что Гарри всегда писал песни про Луи. Более того, Гарри всегда писал песни про Луи, чтобы исполнить их. Он никогда не писал их для себя или ради следующих поколений, он писал их, потому что больше ему ничего не оставалось, кроме как сходить с ума из-за того, что Луи так близок к нему, всегда рядом, но никогда недостаточно близко, недостаточно рядом. Поэтому, когда их пути разошлись, Гарри перестал сочинять. Он не скучает по этому, если честно. Или, по крайней мере, он не скучает по написанию песен. Он скучает по Луи. Они обнимаются утром, и Лиам шепчет ему: "Он придёт. Не смей даже думать о том, что он может не прийти", – и затем уезжает до того, как Гарри находит, что ответить. В это время дождь продолжает идти. Он заканчивается через три недели после этого. Когда больше ничего не капает с неба, когда не появляются новые пожары, Гарри думает, что, может быть, это конец. Что больше уже ничего не произойдёт. А потом земля начинает трястись, и трястись, и трястись. Он встречает Зейна в местном пабе. Ну, по крайней мере, в том, что должно быть местным пабом. – Прости, – говорит Зейн. – У меня есть всего пара часов. Я бы остался подольше, если бы мог, но.., – он делает движение рукой, указывая на пустующий паб. Гарри знает. Он знает, что массовые беспорядки закончились, знает, что теперь люди бегут. Никто из этих людей не знает, куда конкретно они бегут, но, кажется, что для большей части этих людей, бежать – это достаточно. – Всё нормально, – отвечает Гарри, и так и есть. Гарри некуда бежать, если честно. Его мама и сестра понимают, что ему нужно остаться здесь, что он должен быть найден. Он думает, что они не обижаются на него. И вот он, с Зейном, один в пустом пабе в центре ничего, и Гарри смеётся над абсурдностью ситуации. – Ты в порядке, друг? – спрашивает Зейн, и да, да. Гарри в порядке. У Гарри всё отлично. Он думает, что Зейн понимает, что он чувствует, больше остальных, ведь он тот, кто всегда был также близок с Луи, как и с Гарри. Гарри также думает, что Зейн понимает его меньше всех, потому что он никогда не влюблялся в Луи. Это, в основном, то, о чём они говорят. Об их дружбе с Луи. А затем они говорят о том, каково это быть молодым и беззаботным по отношению к миру вокруг них. Есть одиночество, которое Гарри видит в Зейне, с которым может сравнить и себя. Оно здесь не по тем же причинам, оно приходит не из тех же мест, но оно, без сомнения, здесь. На мгновение Гарри задумывается, стоит ли всё этого. Всё, что они сделали, всё, чего они достигли, стоит ли такого конца. Но затем он думает о Найле, который остановился у него на пути в Ирландию, о Лиаме, шепчущем в его ухо, что Луи приедет, он думает о Зейне, что сидит напротив него и смеётся над шуткой, которую Гарри только что сказал, и он думает, что да, конечно это стоило того. Даже если Луи не приедет, это всё стоило того. Он концентрируется на Зейне и их разговоре и даёт себе получать удовольствие от пары часов, проведённых в его компании, и впервые он не думает о Луи. Когда начинает идти снег, у Гарри не остаётся сил, чтобы удивляться. Он проверяет, сколько осталось дерева для отопления, и продолжает ждать. Луи последний, кто должен приехать к нему. Что не является неожиданным. Если всё подходит к концу, думает Гарри, это логично, что они должны закончить так же, как и начали. Вместе с Луи. (С Луи, чья улыбка была ярче тысячи солнц, кто всегда держал их всех вместе годами, единственный, в кого Гарри когда-либо влюблялся и кого Гарри всегда хотел – очень, очень сильно.) Он не знает, когда всё закончится, но это будет скоро. Столько всего произошло, он даже не может представить, сколько ещё это будет длится. Но в этом всё и дело. Если всё должно закончится, если Гарри будет знать, что дни уже сосчитаны, что он никогда снова не увидится с Джеммс и никогда не обнимет свою маму, если Гарри нужно принять это всё, тогда это имеет смысл, только если вселенная – или какая угодно сила, которая управляет всем этим – даст ему это. Пару часов, пару дней вместе с Луи. Достаточно, чтобы вспомнить, как чувствуется солнце, даже если он не видел его восход месяцами. Достаточно, чтобы вспомнить, как это чувствуется, дышать. Жить. Да, думает Гарри. Луи здесь. Наконец-то. – Привет, – это всё, что говорит Луи, и его голос звучит по-странному мягко. Не то чтобы его голос никогда не был мягким, не то чтобы Луи всегда был таким себе дерзким, красивым человеком. Всё просто – Гарри просто забыл это. Он помнил и хранил в памяти все великолепные, невероятно забавные части Луи, но он забыл, каким нежным и удивительно смущённым он может быть. Гарри немного ненавидит себя за это. (Гарри будто забыл в кого влюбился. Словно память, живущая в его коже – под его кожей – была ничем, кроме лжи. Гарри смотрит на Луи и вспоминает, почему он писал песни.) Так что Гарри делает то, что первым приходит ему в голову. Он обнимает Луи. (Он не думает о том, какими тонкими чувствуются его запястья в его руках, он не думает о теле Луи напротив его. Речь идёт о комфорте. О них двоих под конец света. О честности, наконец. Потому что, возможно, у них нет другого выбора. Или возможно, возможно, потому что они оба наконец повзрослели. Поэтому, когда Гарри обнимает Луи, это не значит ничего, кроме как: "я скучал по тебе. Ты был моим лучшим другом, и я скучал по тебе, и мне так чертовски жаль".) Гарри нравится думать, что Луи всё ещё знает его так же хорошо, чтобы понять, что это извинение. Способ стереть прошлое. Он чувствует, как рука Луи сжимает его бедро, и понимает, что он понят. Прощён. Не то чтобы здесь было что-то, кроме прощения, но они всегда упускали возможности, одну за другой. Иногда, думает Гарри, тебе нужно простить себя за то, что ты никогда не делал. И это то, что только что сделала рука Луи, упирающаяся ему в бедро. Когда Гарри наконец отпускает Луи, рука последнего дотрагивается до его подбородка, призывая Гарри посмотреть ему в глаза. Верно. Гарри, по всей видимости, забыл, каким невероятно честным бывает Луи. Не то чтобы ему нужно напоминание. Не совсем. – Хазза, – говорит Луи, и Гарри выдыхает. Он знает, он знает. Это всегда было чем-то между ними. – Луи, – всё, что может ответить Гарри. Этого должно быть достаточно. Этого достаточно. Это значит, "ты здесь, сейчас и навсегда, с тех пор как нам было по восемнадцать, как мы были молоды и беззаботны, и так сильно глупы, и мы не знали, как с этим справится". Это значит: "Посмотри, как мы выросли, как далеко мы зашли". Это значит: "Мы не выросли вместе, но мы росли бок о бок". – Я здесь, – улыбается Луи, и, боже, у него всё ещё появляются морщинки в уголках глаз, когда он улыбается, и Гарри чувствует, как тяжесть момента уходит – Луи здесь и улыбается, и Гарри тоже улыбается. Не имеет значение, что миру приходит конец, он наконец-то рядом с Луи и всё. Всё хорошо. – Так ты всё ещё куришь, да? – спрашивает Гарри, что довольно-таки очевидно, потому что они стоят в саду Гарри, дрожа от холода. – Не то чтобы это имело значение, – отвечает Луи. Есть что-то самоуничижительное в его тоне, что застывает стынуть кровь Гарри в жилах. Он хочет трясти Луи до тех пор, пока он, чёрт возьми, не поймёт, что он значит для Гарри, для них всех. Он хочет сказать, что он не был каким-то там неизвестным парнем, что он тот, кто держал их всех вместе, кто сделал их такими, какие они сейчас. Что-то такое существенное, о чём ты не забываешь, пока оно не уходит – и затем всё рушится. Гарри хочет сказать, что он всем обязан Луи. Тем, кто он сейчас, и тем, что у него есть. Не потому что Луи дал ему это – Гарри сам строил свою жизнь – но потому что одно только присутствие Луи в жизни Гарри делало всё возможным. Луи открыл дороги – чёртовы шоссе – для Гарри просто тем, что был здесь и был самим собой, показывая Стайлсу, что у него есть выбор. Будущее. И как иронично то, что даже сейчас, под конец всего, присутствие Луи заставляет верить Гарри, что всё ещё возможно. Что Земля не близка к тому, чтобы уничтожить саму себя, что будущее чистое и светлое, полное обещаний. Гарри ненавидит Луи за то, что он даёт то, о чём можно заботиться, даже когда небо становится темнее. Гарри любит Луи за это. Луи всегда был светлым пятном в жизни Гарри. Всегда имел возможность заставить его видеть мир цветным, когда тот казался лишь чёрно-белым. Это так с тех самых пор, как Гарри было шестнадцать, и сейчас ничего не изменилось. Так что Гарри стоит близко к Луи и ждёт, когда он докурит сигарету. Снег продолжает падать. – Они все уехали, – отвечает Гарри, когда Луи спрашивает его о местных жителях. Он не отвечает, что они больше никогда не вернутся. Он не говорит: "Я тоже должен был уехать". Луи в любом случае слышит это. – Почему не уехал ты? У тебя нет особых причин оставаться здесь. Ты мог уехать домой, к Энн и Джемме. И в этом-то и дело, не так ли? Гарри должен был уехать, как это сделали местные, определённо должен был. Не то чтобы он верил, что дела где-то в мире обстоят лучше, но это было бы очевидным, рациональным решением. Вот только Гарри знал, что Луи будет пытаться найти его, и разве есть место лучше этого, чтобы ждать его? – Я надеялся, что ты приедешь увидеться со мной, – это то, что говорит Гарри. – Я не хотел скучать по тебе. То, что не говорит, это: "Если мир должен перестать существовать, и если всё горит, и дождь льёт и льёт, и если снег засыпет всю планету, тогда я хочу остаться там, где знаю, что ты меня найдёшь. Я хотел остаться здесь, только здесь (я бы ждал всю свою жизнь ради тебя)". – Гарри, – говорит Луи, и Гарри приходится посмотреть на него. Его резкий профиль выглядит так невероятно хрупко, словно он может исчезнуть в любой момент, словно он может просто пропасть. Это также самое реалистичное, что Гарри когда-либо видел, и он не хочет забыть это: насколько высокими и острыми выглядят его скулы, насколько живыми выглядят его глаза, насколько невозможно резкой выглядела линия его рта. – Я бы нашёл тебя где угодно, – наконец заканчивает он, и сердце Гарри разбивается. Он хочет плакать и кричать, потому что это нечестно, это не должно быть так. Он хочет вернуться к началу и снова быть шестнадцатилетним, увидеть Луи впервые и головокружительно быстро влюбиться в него, и дать им быть на этот раз. Он не хочет ничего менять. – Если бы ты мог, – говорит он. – Если бы ты мог вернуться назад. Ты бы изменил что-нибудь? – Это хорошая идея, не так ли? Гарри смотрит, как Луи вдыхает, и он знает – он знает – что они так близки к тому, чтобы почувствовать что-то, что оставалось невысказанным столько лет, что он чувствует себя слабым. Он знает, что в их отношениях всегда царило согласие, что между ними всё всегда было ясно. Но проходить к соглашениям через общие взгляды, тайные кивки, песни, написанные для другого из них, и даже шёпот в свете закатного солнца, не то же самое, что наконец говорить их. Давая им открыто лгать и не имея возможности забрать их назад. Луи берёт его руки в свои. – Я люблю тебя, – говорит он, и если Гарри думал, что его сердце разбилось раньше, что ж, он был неправ, он был так сильно неправ. Оно разбивается и в то же время становится больше, оно так сильно наполненно любовью и обожанием, что он еле дышит. Дело в том, что Луи всегда был самым храбрым из них двоих. Несмотря на то, что Гарри думал, что он был близок к финишной линии, когда говорил такие вещи, как «Не столь важно»* или «Не говори "нет", пока не попробуешь»**, Луи всё ещё был самым смелым. Тем, кто взял на себя так много, чтобы дать им шанс, чтобы всё изменить. И если, когда всё было сказано и сделано, Гарри решил купить дом где-то в отдалённой части страны, надеясь, что он не должен будет ничего говорить, что Луи просто последует за ним, и они начнут новую жизнь (так счастливо), он определённо не винит Луи за то, что он этого не сделал. Не понял. Не понял, что это было их будущее и то, о чём только и думал Гарри. Гарри раз за разом слышал, как люди говорили о его обаянии и о самом его существовании, о том, как он был рождён, чтобы быть звездой. Но они все были неправы, и Гарри всегда знал это. Возможно Гарри привлекал свет, но Луи был светом. Некоторые люди такие. Они светятся, горят, буквально сияют, и Луи всегда был самым ярким из всего, на что Гарри когда-либо обращал своё внимание. – Я люблю тебя, – повторяет Луи, будто пробуя на вкус слова, которые он только что произнес. Словно, повторяя их снова, он даёт им больше веса, подтверждает их реальность. – И да. Я знаю, что мы… Я знаю, что мы не очень много говорим об этом, но это конец света, так что... Вот. Он останавливается, и тишина заполняет всё пространство между ними. Снег всё ещё падает, и Гарри практически сожалеет о начале, о горящих языках пламени и кругу огня вокруг Резервуара. Снег слишком безжалостный, слишком тихий. Он просто продолжает падать и падать, без какого-либо шанса остановиться. – Я.., – начинает Гарри, потому что несмотря на то, что Луи не закончил, он знает, что не может не ответить на то, что только было сказано. – Я имею в виду. Я тоже. Я тоже люблю тебя. Он судорожно вдыхает. Вот и оно. Они оба сказали это, и конец света не наступил. "Ещё нет", – истерично думает Гарри. Ещё нет. У них всё ещё есть время. Он подталкивает колено Луи, пытаясь показать, что он может продолжить говорить. И Луи смотрит на него, улыбаясь и улыбаясь, так ярко, что Гарри хочет утонуть в этом. В нём. – Точно. Да. Я люблю тебя. Всегда любил, Хаз, – он останавливается на минуту, и Гарри улыбается, надеясь, что улыбка вышла ободряющей. – И я знаю, что мы никогда не говорили об этом, но я никогда не сомневался, что всё закончится, нами, понимаешь? Когда мы были бы вместе. Так что, долгое время всё было хорошо. В смысле, эта штука с Элеанор была нормальной, потому что это не было правдой. Это было тем, чем являлось на самом деле. И когда это всё закончилось, я, наверное, знал, что ты хотел, чтобы я был с тобой и уехал с тобой, но, думаю, мне нужно было время. Время чтобы разобраться в себе и подумать о вещах, которые прошли, а затем прошло время, и это было сложно, продолжать общаться? Связь у тебя здесь дерьмовая, друг, – (на этом Гарри смеётся.) – Так что. Когда я наконец разобрался со всем, то стало очень тяжело позвонить и, как бы, понять, хотел ли ты ещё этого. Нас. Поэтому я никогда и не звонил. И да. Это имеет смысл. Это не так уж и далеко от того, что Гарри представлял. Луи нужно было время, и Гарри давал ему его, но они, на самом деле, ничего не обещали друг другу, по крайней мере не так много слов. И дело в том, что Гарри знает Луи. Он знает Луи лучше, чем знает себя, он знает уродливые и жёсткие части, он знает неуверенность, спрятанную под громким смехом и показательно дерзким поведением. Он знает, как бездумные замечания и бессмысленные комментарии резали глубже, чем кто-либо мог подумать, и как Луи всегда отмахивался от них, делая вид, что ничего не произошло. Он знает, что Луи всегда ставил себя ниже всех – Джей, и Лотти, и девочек, и, чёрт, Гарри. Он знает всё это, и Луи смотрит на него так, словно Гарри может обидеться за то, что произошло. Гарри чувствует, что он вот-вот сейчас заплачет. Вместо этого он целует Луи. Губы Луи такие мягкие под его губами, и он сразу отвечает, и Гарри не может даже показать, как сильно любит его, как каждая хорошая вещь в его жизни случилась, потому что однажды он встретил мальчика в туалете, и этот мальчик стал для него всем миром, и он не раз думал о том, чтобы вернуться назад. Если бы у них было время, если бы у них только было время, Гарри бы сказал Луи это. Гарри бы сказал Луи, что он – самое красивое, что Гарри когда-либо видел, что, на мгновение, мир остановился, и кудрявый чувствовал, будто он никогда не сможет снова дышать. Что он думал, прямо сейчас и тогда, что он бы не дал уйти этому мальчику, что он бы увиделся с ним, чего бы это стоило. Если бы у них было время, Гарри бы сказал Луи о каждой сделанной им мелочи, что дала Гарри возможность быть собой, быть более храбрым, более смелым. Он бы рассказал Луи о том, как каждое его прикосновение сжигало Гарри, оставляя отметины на его коже, что после превратились в татуировки, как мольбы, как просьбы, как бесконечные признания в любви. Он бы сказал ему, что в нём столько всего, что появилось благодаря Луи, что он никогда не уверен, что действительно его, а что от Томлинсона. Он бы сказал, что многие могут найти это пугающим, но его это не заботит, ему на это плевать. (Он бы сказал Луи, что он не боится любви.) Гарри продолжает целовать Луи, и он надеется, что этого достаточно, чтобы показать хотя бы крошечную часть того, что он хочет сказать. Сначала он нежный. Нежный, нерешительный и осторожный. Будто они хотят доказать себе, что, да, это действительно происходит, что они наконец целуются и всё. Это просто поцелуй, это не должно чувствоваться так чисто и так грязно одновременно. А затем поцелуй становится развязнее и горячее, отчаяннее. Луи хватает его за бёдра и сталкивает их промежности. Гарри чувствует себя пьяным, и всё вокруг них такое грязное, что он еле дышит. Он разрывает поцелуй и смотрит на Луи. Его губы раскрыты, глаза зажмурены, ресницы настолько длинные, что создают тени на его скулах. Гарри мог бы утонуть в нём. В какой-то степени он это и делает. Гарри засыпает, когда слышит, как Луи шепчет: – Мне так жаль, Хаз. До того, как Гарри успевает спросить, за что он извиняется, он говорит: – Мне так жаль, что думал, что у нас есть время. Гарри ничего не отвечает, он даже не уверен, что сможет. В его горле комок, и он чувствует, словно он не может, чёрт возьми, дышать, и что всё вокруг них и внутри него такое чертовски грязное. Он хочет кричать и плакать, но больше всего он хочет забрать эту тяжесть с плеч Луи, что так давит на него, забрать себе и никогда не давать Луи переживать из-за этого снова. Вместо этого, он кладёт их переплетённые руки на свою грудь, прямо туда, где бьётся сердце, и надеется, что Луи поймёт, что он имеет в виду. Каждый вдох, что я делаю, каждое слово, которое я когда-либо писал, каждое биение моего сердце лишь для тебя, лишь для одного тебя. Глаза закрыты, ладонь Луи лежит на его сердце, и Гарри засыпает, думая "я люблю тебя, я люблю тебя, я люблю тебя". Когда Гарри просыпается, он чувствует себя растеряно. Не из-за Луи, лежащего рядом с ним, тёплого и такого реального, но потому что он почему-то решил, что раз они вместе, раз всё между ними хорошо, значит мир перестанет сходить с ума, и это всё просто прекратится. На улице снег продолжает падать, так же, как и падал несколько недель назад, а они всё ещё дышат. Они всё ещё живы. У них всё ещё есть время. Они должны сделать так много всего. Они говорили об этом лишь однажды, когда были в номере отеля в Нью-Йорке и первые лучи рассветного солнца проходили сквозь белые занавески, освещая всё вокруг. Они уснули вместе и проснулись, запутавшись друг в друге, беспорядок из мальчишеских конечностей и детских мечт. Они лежали лицом к лицу, так близко, что это чудо, что они не поцеловались. Гарри не помнит, как это произошло, но, по некоторым причинам, он думает, что один из них сказал то, что не должен был, что усложнило бы всё, и второй согласился. Что Гарри отчётливо помнит, так это их тела, переплетённые вместе, держащие друг друга так, словно они больше никогда не увидятся, словно это был их последний шанс почувствовать тело одного из них рядом со своим. Словно это был конец света. Если бы Гарри тогда знал, что они не будут так близко к другу, пока не начнётся настоящий конец света, возможно, всё бы закончилось иначе. (Гарри думает о номере в отеле в Нью-Йорке лишь единожды. Затем он идёт, находит Луи и дует на него, а потом забывает обо всём, что не Луи, что не сейчас, что не они.) Они много трахаются. Они трахаются и занимаются любовью. У них нет стеснения и нет времени, которое можно потерять, и они всегда были очень тактильными людьми. Они целуются, обнимаются и дотрагиваются друг до друга всё время. И здесь, в доме Гарри, отдалённом от всего мира, временами это всё, что может показать им, что они всё ещё живы. Иногда они говорят часами. Посреди ночи, когда они оба не могут спать, они играют в игры. Они представляют, кем они бы могли быть. – Я бы был пекарем, – говорит Гарри, и Луи фыркает. – Конечно, ты бы был. – Эй, – отвечает Гарри, звуча обиженно. – Я был прекрасным пекарем. – Я уверен, что ты был. – Я бы был, совершенно точно был. Так вот, я бы был пекарем, а ты был бы учителем драмы. – Как оригинально. Ты определённо превзошёл себя этим. – Шшш, – затыкает его Гарри. – И мы бы встретились, и это было бы так неоригинально, как ты сказал. Мы были бы просто двумя людьми, с обыкновенными и скучными работами, за исключением того, что они не были скучными для нас, и мы просто встретились, и, как бы, влюбились. Это было бы очень просто, здесь не было драмы, ничего такого. Понимаешь, о чём я говорю? Это было бы очень спокойно, и, может быть, мы были бы в том же возрасте, что сейчас, возможно мы были бы немного жёсткими и грустными, но мы бы встретились и влюбились, и, как бы, переосознали смысл жизни или типа того. – Что ж, это было депрессивно, Гарри. У меня есть идея получше. Я бы был… Я бы был знаменитым футболистом. Премьерная лига. Горячая штучка. И ты бы был поп-звездой. – Это определённо Пош и Бекс***, Лу. – Нет, нет, это было бы совсем по-другому. А если и нет, то кого волнует? В общем, ты бы приходил на мои игры, одетый в возмутительную одежду – Нет ничего возмутительного в любви к Сен-Лоран – шшш, моя очередь, и я бы был наполовину влюблён в тебя, потому что, серьёзно, кто сможет устоять перед блузками с фламинго – Фламинго – благородные создания, Лу – о боже, пожалуйста, дай мне закончить, так вот... Однажды, после игры, я бы, типа, подошёл к тебе и пригласил на свидание – Правда? Ты бы пригласил? – Да, конечно, чёрт возьми, я бы пригласил – Мы можем… мы можем это устроить, пожалуйста? – Серьёзно, Гарри? – Я имею в виду… – Да, любимый, да, мы можем, хорошо. Иисусе, я не могу поверить, что ты не дал мне закончить. Дело в том, что Гарри начинает привыкать к этому. Он привыкает к тому, что просыпается с Луи под боком, что Луи проводит с ним целый день, привыкает к этому мирку, который они сами для себя построили. Его запасы еды заканчиваются, как и запасы дров, но огонь остановился, и дождь остановился, и чёртовы землетрясения остановились, и, логично, что снег и холод тоже прекратятся. Вера в то, что, возможно, это всё наконец закончилось, а они остались живы, больше не кажется глупой. Это не та надежда, которую Гарри лелеет, но это надежда. Ему следовало перестать надеяться. Снег прекращает идти весенним утром. На пару минут Гарри допускает мысль, что он был прав, что это конец, и с них хватит. Снег перестал идти, и всё успокоилось. Луи подходит и встаёт рядом с ним, его рука рисует круги на талии Гарри. Они вместе ждут. Минуту, ещё одну и ещё. И надежды Гарри опять разрушаются. Мир снова начал гореть. С той лишь разницей, что, на этот раз, огонь окружил дом. Дом, в котором находились Луи и Гарри. Телевизор перестал работать, но Гарри не оставляет попыток его включить. Когда они проваливаются, он пробует радио, а затем свой телефон – но никто не отвечает. Он думает, что это всё. "Чёрт, это не может быть конец, мне нужно больше времени, нам нужно больше времени", – он думает, – "Я не знаю, сколько времени у нас осталось". Ему кажется, что это было глупо – начинать верить, он думает о песнях, которые он не закончил, о том, что он поцеловал Луи сегодня лишь дважды, о номере в отеле в Нью-Йорке, и о том, что ему сейчас за что-то нужно держаться, за что-то, чёрт возьми, держаться. Ему нужно подумать о Луи, стоящем бок о бок с ним, что сейчас выглядит потерянным и напуганным, и, возможно, это время для Гарри, чтобы вернуть Луи, чтобы быть таким же храбрым, каким был Луи, держать его руку и никогда не отпускать. – Лу, – говорит Гарри. – Лу, пожалуйста, посмотри на меня. (И Луи смотрит на него.) – Не то чтобы мы не ожидали этого, верно? – Чёрт, Хаз. Я просто подумал... – Я знаю, – отвечает Гарри, и он действительно знает. – Помнишь, когда мы застряли в аэропорте Шарль-де-Голь? – Да. Да, помню. – Хорошо, так вот, ты тогда что-то делал с Зейном, а мне было скучно, поэтому я пошёл посмотреть, чем можно заняться, и, в общем, я остановился в книжном магазинчике в аэропорту, они все там были очень скучными, если честно, но там была одна, написанная французским поэтом… – Конечно ты остановился на французском поэте. – Шшш. Так вот, там была книга французского поэта, и я навёл потом справки и узнал, что он жил на юге Франции, и это была действительно хорошая книга, ещё и про лето, так что я купил её. Я не помню всего, что там было, но там была поэма, и я помню её конец. – Да? – Да. Там было про лето, про первую любовь, про то, как природа и человек, которого ты любишь, становятся одним целым в глазах поэта, а также про ностальгию. И я подумал, что всё выглядит ярким и невинным, когда ты молод. Луи смеётся. – Только ты бы стал давать мне чёртов урок поэзии во время конца света, Хаз. – Я могу прекратить. – Нет, пожалуйста, продолжай. Прошу. Мне нравится. Это очень похоже на тебя. – Так вот, да, поэма довольно короткая, но я помню. Я помню концовку. Рука Луи сжимает его крепче, и вокруг них огонь горит ярче и приближается к их дому. Гарри думает, что у них осталось лишь пара минут, и это безумие, что они тратят так много времени впустую – снова, они так ничему и не научились. Но потом Луи разворачивает его к себе, а затем целует. Это не тот поцелуй, о котором люди будут писать песни, он развязный, дерзкий, немного слишком грубый и отчаянный, но это всё же поцелуй, затем они обнимаются, руки Луи вокруг шеи Гарри, лицо Луи напротив его щеки. Они стоят так долгое время, не двигаясь, до тех пор, пока Луи не говорит снова: – Закончи историю, пожалуйста. – Луи, – говорит Гарри. – Я люблю тебя. Так чертовски сильно. – Я знаю, Хаз. Я тоже люблю тебя. Пожалуйста, закончи историю. И Гарри не плачет, нет. Он сможет это сделать. Он закончит историю. – Так вот. Поэма заканчивается словами: "Это было начало восхитительных лет. Земля немного любила нас, я помню". Я просто подумал, что это было здорово. Идея того, что несмотря ни на что, Земля запомнит поэта и человека, в которого он был влюблён. Нас. И Луи повторяет, перед тем, как всё чернеет: "Земля немного любила нас". Я помню.