Шрамы

      — Уолкер, Вы ведь понимаете, что если Вы как-то засветитесь, то в первую очередь пострадаю я? — Линк наблюдал, как его подопечный спешно собирал «всё самое необходимое» в свой чемодан.       Последние несколько недель были крайне сложные — постоянные миссии, стычки с четвертым уровнем, обвинения в предательстве с шепотками за спиной и в перерывах — тонны тестов, что должны были в сотый раз доказать психическую стабильность нестабильного экзорциста. Говард буквально видел, как этот парень, по сути еще совсем мальчишка, медленно превращался в ходячего мертвеца с бледной улыбкой. Ситуацию еще усугубляло отсутствие одного особенного человека в жизни Аллена.       Линк не был дураком, чтобы еще с первых стычек не заметить, как эти двое смотрели друг на друга: злость, ненависть, азарт и почти детский восторг, что наконец-то кто-то смог выдержать скверный характер. Что наконец-то с кем-то можно было быть живым. Самим собой, без страха поломать человека напротив.       Дураками не были и люди из Штаба, желающие напрямую поговорить с Неа, чтобы седой экзорцист как можно скорее сломался. Поэтому «особенного человека Аллена Уолкера» отправляли как можно дальше, делая всё, чтобы те даже ненароком не встретились в одном городе, поезде или в самом Штабе.       В какой-то момент наблюдений за тем, как Уолкер через силу засовывал в себя всего лишь вторую порцию картошки, Говард не выдержал и запросил разрешение провести обширный тест, который займет дня два так точно. Разрешение получено, и Ворон ворвался в ставшую общей комнату с кипой бумаг, такой, что завалы у стола Кому Ли могли бы позавидовать.       Скуксившееся лицо его подопечного сразу же просияло после фразы: «Поздравляю, Уолкер, у тебя двухдневный отпуск с Кандой Юу».       — Конечно понимаю, — еще пару минут назад перед зеркалом стоял седой парень с шрамом через всё лицо, а теперь уже самый обычный шатен с легкой россыпью веснушек и шрамом на губе — что-что, а маскироваться он умел. — Линк, я тебя не подведу, — Аллен повернулся лицом к ворону, улыбнувшись. Совсем скоро он пройдет сквозь врата Ковчега под личиной искателя, которого отправили к Канде Юу. Наверняка бедняжку новичка Уотера, как значилось в фальшивых документах, будут все жалеть и давать наставления из разряда: «Молчи, говори, когда спросят, а если что — беги и молись».       «Знали бы они, как сильно я хочу увидеть этот Ужас Всея ЧО».       — Надеюсь на это, — Говард тихо выдохнул. — А теперь иди, мне нужно заполнять кое-чьи тесты, — он сел за крепкий стол, открывая первую папку. За столько времени сотрудничества ворон не только смог перенять стиль ответов и ошибки подопечного, но и копировать все еще корявый почерк Аллена.       «И это с учетом того, что Кроули, считай, заново учил его писать».       — Я тебе обязательно принесу гостинец с Японии! — «Уотер» накинул на лицо глубокий бежевый капюшон искателя и, схватив свои документы, незамеченным вышел из комнаты, направляясь в сторону врат.       Молодой искатель всё никак не мог сдержать глупую улыбку на своем лице, что многие приняли за нервный тик. Совсем немного, еще несколько поворотов, и он сможет увидеть его, сможет без оглядки обнять и никуда не спешить — ведь у них целых два дня. Сорок восемь часов ложной миссии, которую они, вдали от Акум и Ноев, смогут провести вместе.       «Главное, снова не поссориться», — Уотер мысленно усмехнулся, протягивая стражнику свои документы. Тот, бросив ленивый взгляд на папку, а после уже на мальчишку, кивком указал ему идти дальше. Бледно-серый свет врат заставил прикрыть глаза, чтобы белые стены ковчега не так резко ударили по привыкшим к темным коридорам Ордена зрачкам. Аллен знал каждый поворот, каждую неровность двери, и ему хотелось верить, что знал он это не благодаря Ною внутри себя, а потому что сам потратил немало времени на то, чтобы обойти светлые улицы этого безлюдного города.       Аллен часто задавал себе вопрос, почему Ковчег сделали именно таким? Для чего было строить целый город из домов и переходов по всему миру, неужели когда-то тут кто-то действительно жил? Или должен был жить? Он часто искал ответы среди фонтанов и зеленых аллей, натыкаясь лишь на искателей и экзорцистов, что спешили на задания.       Но сейчас, когда сердце с каждым новым шагом сокращалось все быстрее, когда подушечки пальцев покалывало и легкие сжимало волнением, Аллен мог думать лишь о заветной двери, рядом с которой его уже должен был ждать…       — Канда, — тихо выдохнул искатель, прикусывая нижнюю губу, чтобы окончательно не сойти с ума.       Десять шагов.       Три вдоха и несколько ударов сердца разделяли их.       Уолкер стоял за очередным поворотом, издалека рассматривая статную фигуру экзорциста: идеально чистая форма, собранная в хвост синева волос, сложенные руки на груди, как всегда хмурый вид. Вроде бы ничего не изменилось с их последней встречи, но шулер заметил, как осунулось от усталости бледное лицо, как под глазами залегли первые тени синяков, напрягались под сцепившимися зубами жевательные мышцы, костистые пальцы сжимались на грубой ткани плаща, а сам японец, чтобы хоть немного отдохнуть, опирался спиной о стену. Сколько заданий у него было только на этой неделе? Сколько раз темные глаза смотрели на усеянные трупами лесные опушки и целые села? Сколько раз этот человек умирал и оживал? Вновь. И вновь. И вновь.       Внутри что-то сжалось от мысли, что когда-то глаза, эти прекрасные глаза цвета ночного неба, окончательно покроются пеленой смерти, и Аллен, словно в тусклом зеркале, увидит свое отражение, что однажды в Орден просто привезут закрытый гроб истерзанного тела без всякой возможности попрощаться.       Уолкер шагнул вперед и Канда, увидев светлую фигуру, лишь нахмурился. Несколько шагов непонимания, чтобы бледные губы наконец усмехнулись в догадке.       «Ну и для чего этот цирк?»       «Так было нужно», — улыбается Уотер, открывая на первый взгляд обычную деревянную дверь, с легким поклоном пропуская вперед.       — Тч, клоун, — чеканили черные туфли экзорциста по кладке, чтобы в следующее мгновение мягко наступить на мокрую прошлогоднюю листву. Синие глаза посмотрели на черные стволы деревьев, небольшие кучи снега и виднеющийся вдали спуск в деревню. Сзади с тихим щелчком закрылись врата ковчега, и искатель прошел мимо, незаметно коснувшись тканью перчатки его холодной руки.       — И куда мы идем? — Канда выдохнул пар, пряча полыхающую прикосновением руку в карман плаща. Еще слишком рано расслабляться, кто знает, как далеко простираются слепые глаза и окровавленные руки Ватикана? Проявлять на открытой местности свои чувства определенно не стоило.       «Хотя так хочется нормально коснуться», — Аллен дернул капюшон, сильнее натягивая его на свои глаза.       — Тут недалеко есть небольшая гостиница, господин Канда, — словно в подтверждение этих слов впереди показалось деревянное здание в традиционном японском стиле: с давно уже выцветшими завитками на крыше, что напоминали оскал демонов, бумажными ставнями, пузатыми фонариками у входа и столбом пара где-то за самим домом.       «Горячие источники? — Канда усмехнулся, взглянув на идущего впереди искателя. — В ком-то проснулся романтик, Мояши?»       «Иди к черту», — смущенно ответил Уолкер, прекрасно понимая, о чем сейчас мог думать его спутник.

***

      Седзи за хозяйкой гостиницы закрылись, и Аллен впервые за столько времени смог дать волю эмоциям, со всей силы обнимая Канду.       Объятия.       Теплые.       Грубые.       С ощущением угловатости костей.       До онемения пальцев и искр перед глазами.       «Как же давно я мечтал об этом».       Они цеплялись друг за друга так, словно это был первый и последний раз, словно не жизнь всего мира, а жизни друг друга зависели от этого. И это, черт подери, было важнее всего мира.       — Я скучал… очень, — еле слышно шептали бледные губы куда-то в жесткий черный воротник, и он тяжело вдохнул запах: немного терпкий, как зеленый чай без сахара, с кислым привкусом домашнего мыла и вируса акума, что давно уже пропитал тела каждого из экзорцистов.       Канда не ответил, лишь сильнее стиснул худощавое тело и поцеловал мелкого в макушку, как часто это делал перед сном.       Оба уставшие, измученные войной и постоянными переездами, пожеванные чужой смертью, своей болью в мышцах от вечного напряжения, с запекшейся кровью под ногтями, но всё еще не сломанные. Всё еще отчаянно желающие жить. Жить ради тех, кто уже умер, и жить ради того, чье теплое сердце бьется в твоих руках.       Аллен позволил себе улыбнуться, не так, как все эти дни — вежливая покорёженная улыбка засохших губ, которая уже никого в Ордене не могла убедить, — он улыбнулся искренне, с легкой горечью январских листьев и теплотой горячего чая в холодных руках. Ему хотелось так простоять все эти сорок восемь заветных часов жизни, и поэтому он с досадой чувствовал, как Канда отстраняется, попытался притянуть его обратно, но лишь получил усмешку и легкий удар по носу.       — Если будем стоять тут, то и к вечеру не доберемся до ванн, — Юу снял с себя плащ и сложил его в старый шкаф, пропахший хвоей и немного затхлостью — всё же постояльцы тут были редкостью.       — Я никуда и не спешу, — с тенью недовольства в голосе проговорил Уолкер, но всё же последовал примеру и снял свой плащ. Следом за ним пошел и парик, так что наконец он смог почесать зудящий затылок.       — А я вот спешу стереть с тебя это, — на последнем слове Канда нарочито преувеличенно поморщился и, лизнув большой палец, провел им по щеке Аллена, стирая приличный слой грима, что делал из бледного англичанина загорелого итальянца.       — А-а, слюни. И ты туда же! — возмутился Аллен, теперь уже и сам желающий пойти в душ. Нет, он не был брюзгой, но… — Ты бы меня еще облизал!       — Будешь возмущаться, точно лизну! — с прищуром проговорил Канда.       Возможно, Аллен бы что-то сказал, но, во-первых, он увидел в синих глазах ответ «я не шучу», а во-вторых, ссориться совершенно не хотелось. Они так давно не виделись, что было бы ужасным кощунством потратить хотя бы одну минуту из двух тысяч восьмисот восьмидесяти на споры, так что он просто промолчал.       И, возможно, Канда бы подколол молчание его «извечного врага», но похоже, он считал так же, поэтому не стал комментировать и интуитивно пошел в сторону душевых, прекрасно зная, что за ним идут. Сорок восемь часов — это так же много, как и мало, ведь так?       Средних размеров комната со стоящими в ряд умывальниками, старым пожелтевшим зеркалом и деревянными табуретками. Канда подошел к сёдзи и, приоткрыв их, увидел короткую дорожку из темного дерева, она вела к небольшой каменной ванне, доверху наполненной горячей водой. С водной глади срывались белые клубни пара, поднимаясь вверх, теряясь среди тусклой зелени пихты, что окружала эту часть гостиницы плотной завесой от чужих глаз.       С тихим шорохом закрылась приоткрытая дверь.       Кап.       Кап.       Кап.       Со старого ржавого крана на каменный пол падали холодные осколки воды.       Канда не был японцем, ни разу. В его внешности лишь использовали этот генный код, но он не знал ни японского, ни уж тем более традиций якобы своей страны. Получалось весьма забавно, что он был везде чужим — европейцы судили по внешности, азиаты по его манерам, да и человеком он также не был.       Тем не менее, сейчас он чувствовал себя живым. Чувствовал себя «на своем месте» и в этом была заслуга…       Сзади что-то с культурными английскими матами грохнулось.       … стручка.       Канда обернулся, и перед его глазами предстала прекрасная картина распластавшегося на полу парня, рядом с которым валялся гэта.       — Ну и что это такое? — Юу присел на корточки и взял в руки деревянный тапок, постучав им по пустой голове. Голова, явно не обрадовавшись такому повороту событий, выхватила предмет из его рук и обула обратно.       — Тебе никто там не откроет…       — Ну да, мозгов-то нет, — Канда усмехнулся, увидев надутую рожу. — Не дури. То, что мы в Японии, не значит, что обязательно нужно выряжаться как клоун.       — Ну почему сразу как клоун! — возмутился Аллен — на самом деле выходить из себя он умел еще быстрее, чем «Нервы Всея ЧО» — снова пытаясь встать на ноги.       — Потому что ты он и есть, — Юу покачал головой и помог все же парню встать на ноги. — Всё равно нам сейчас нужно принять душ, так что можешь это снимать.       — Это же традиционное место, и мне показалось, что мы должны…       — Должны что? — уже раздраженно перебил Канда. За последние трое суток он в общей сложности спал всего несколько часов, и его оголенные нервы были предельно натянуты на колок усталости. — Вести себя как дебилы? Хватит уже выпендриваться, тут нет зрителей, — в каждом жесте, в каждом слове он видел эту чертову фальшь, притворство, непонятное болезненное желание вести игру перед невидимыми зрителями, и это, боги, как же его это бесило. Неужели так трудно хотя бы перед ним снимать чертову маску и быть самим собой?       Аллен открыл рот. Аллен хотел сказать всё, что думает про этого придурка и то, что он лезет куда не нужно. Он привык так, привык больше играть, чем жить, а тут кто-то требовал наоборот. Ему много чего хотелось сказать — от слов колючек ненависти, до такой болезненно трепетной фразы «ты мне дорог». Поэтому проклятый самим собой экзорцист закрыл уже успевшие приоткрыться губы и опустил взгляд, обхватывая пальцами локоть левой руки, там, где под льняной серой тканью, под черно-синей кожей скрывается сила, что отравляла и спасала его день за днем.       — Блять, — еле слышно выдохнул Юу, отводя взгляд в сторону. Он и сам не хотел так убого начать их «отпуск», еще сильнее не хотел, чтобы этот разговор всё испортил и они к нему возвращались раз за разом. И хотя Канда старался, правда старался сдерживать свой язык, рядом с этим придурком было сложно оставаться спокойным. Просто потому, что он хотел видеть его настоящим, хотел знать, что для него — Канды Юу — этот придурок Аллен Уолкер сможет снять свою дебильную маску не только в моменты, когда Канде приходилось причинять ему моральную боль и злить.       — Прости… ты прав, — слова давались трудно, и Аллен сглотнул тяжелый ком в горле. Он знал, что слишком часто стирал грань между шутовством перед всеми и собой настоящим перед ним. Только лишь из страха и нежелания лишний раз напоминать себе, что он — просто-напросто разбитое, поломанное жизнью хамло, которому на самом деле уже страшно разочаровать всех самим собой. Да и…       «Так легче жить».       Правда, этот расклад никогда не устраивал Канду, а оттого он часто срывался. И, наверное, поэтому они за всё время их отношений не провели ни одного дня без ссор.       — Прости, — снова гулко повторил Уолкер и обнял Канду. Сейчас стоило бы растянуть губы в улыбке, но Аллен подавил в себе это желание и взамен подался вперёд для поцелуя.       Синие глаза смотрели внимательно, не моргая, но вместе с тем отстраненно, так что на мгновение серым радужкам стало страшно. Вдруг он переполнил чашу терпения? Вдруг окончательно разочаровал и сейчас его оттолкнут? Вдруг за столько дней разлуки от него отвыкли. Вдруг…       Бессмысленный поток переживаний прервался сразу же, стоило почувствовать силу жестких объятий и жар, с которым ответили на легкое касание. В какой-то момент губы начало ощутимо саднить, а перед глазами взрывались искры, хотя, казалось бы, человек же дышит носом, а не ртом, тогда отчего так сжималось что-то в груди, не позволяя сделать и нескольких вдохов.       — С таким темпом мы точно не помоемся, — шумно выдохнули тонкие губы, холодные пальцы провели по горячей щеке — так, что даже сквозь слой макияжа пробилось смущение — заставляя Аллена прикрыть глаза и податься вперёд, словно кот.       — Ага, — Аллен облизнул влажные губы, хитро улыбаясь, на что тут же получил ощутимый укус в нос.

***

      Клацала пряжка ремня, стучала россыпь мелких пуговиц о ногти, и с тихим шорохом одежда сползала с тела. Полностью обнажённые, покрытые лёгкой рябью холодного ветра из плохо закрытых сёдзей. И хотя они уже сотни раз видели друг друга украдкой в общих душевых, почему-то оба отводили взгляд, спеша приступить «каждый к своему делу», лишь бы не чувствовать это смущение — одно на двоих.       Очень странно было осознавать, что рядом с тобой тот, кем ты так дорожишь, кого ты, чего таить, так хочешь — совершенно голый. То есть совсем, такой беззащитный, такой желанный, что можно было бы при определённом усилии сделать всё что угодно. Только вот стыдно даже взгляд поднять.       Нет, они пару раз да не сдержались, и тогда взгляды — когда думаешь: «Я лишь быстро гляну, и всё», — встретились, чтобы с фырком — тоже одним за двоих — отвести в сторону. Мол, мне и не надо. Мол, ничего я и не собирался пялиться на чужой тощий зад или ещё что похуже — на лицо.       В одну из таких встреч Аллен поспешил перевести взгляд на зеркало перед собой и замер. Серые глаза скользнули по очертанию собственных глаз, по обрубкам коротких волос, что доставали до загривка, по бледно-розовым потрескавшимся губам. Только сейчас он заметил, как за все эти годы изменилось его лицо — ещё недавно очертания ребёнка Рэда стали взрослее, печальнее по сравнению с тем, как это было раньше. Он смотрел на выпирающий кадык, острые ключицы, узлы мышц — не такие, как у Мари или ещё кого «взрослого и сильного», но такие, чтобы можно было защитить, — и на шрамы. Бесконечная россыпь шрамов, мелких рубцов и ожоговых пятен, они устилали его тело, словно прилипшие к мокрому телу песчинки морского пляжа, переплетались друг с другом, сливаясь в очертания. Почти все белые линии тянулись к одной большой — что проходила через весь торс от плеча. И Аллен, совершенно не резко для себя, понял две вещи.       Первая — если когда-то ему нужно будет узнать, кто он, то как бы ни обманывал его Ной в голове, лишь по одним этим шрамам он сможет вспомнить себя. Вот он оттокнул Линали от пули, и та задела его плечо, вот он подставился под ледяные осколки, что предназначались Лави, закрыл собой искателя, спас душу Акумы в обмен на то, что та проткнула его бедро. Каждый шрам был не просто напоминанием «я выжил», но и свидетельством того, что благодаря этому кто-то другой всё ещё жил.       Вторая — всё это заслуги «кого-то». Кто-то оставил на нем столько отметин, оставив жить с этим покореженным уродливым телом, кто-то мысленно усмехнулся, думая, что его будут помнить каждый раз, когда глаза Аллена зацеплялись за белые линии.       И Уолкеру, который никогда ни капли не был мазохистом, вдруг захотелось…       Канда справился раньше Аллена, но поскольку оставлять этого придурка одного тут не хотелось — мало ли, что ещё решит сделать из «интереса» — он поставил свой стул сзади, забирая с чужих рук небольшую баночку шампуня. — Закрой глаза, — коротко скомандовал Канда и свободной рукой взял деревянный черпак, намереваясь набрать в него теплую воду.       Несмотря на то, что это помещение не отапливалось, благодаря источнику неподалеку в душевых было тепло — не так, чтобы стало дурно, но и не так, чтобы было некомфортно, когда ты мокрый. Уолкер прикрыл глаза, через секунду на них упали тяжелые от воды волосы и комнату заполнил сладковатый аромат японской розы, которую грубые пальцы поспешили вспенить среди белых прядей. По сравнению с водой шампунь оказался достаточно холодным, и Аллен вздрогнул. Но не от контраста, а от того, как подушечки пальцев осторожно скользили по коже за ухом, вызывая стаю мурашек.       — Это… приятно, — Уолкер усмехнулся, пытаясь скрыть за этим свое смущение, что вызывали такие легкие касания. Сзади раздался довольный хмык, и Канда замедлил свои движения, ведь при виде такой реакции у него пропало желание «спешить». В ванные они могут и позже сходить, хоть ночью.       — Кто бы мог подумать, что у тебя есть такой фетиш, — Канда снова набрал в черпак воды, чтобы на этот раз смыть пену с волос, и перешёл уже чистыми пальцами на ключицы, грудь и вниз, к рельефному животу. Каждый раз, когда он с особой нежностью задевал шрамы, Аллену приходилось сдерживать шумные вздохи, жмуриться и кусать губы. И Канде, видевшему всё это в отражении зеркала, чертовски это нравилось.       Но Стручок не был бы собой, не разорви он эту идиллию.       Уолкер повернулся лицом к Канде, так что теперь он касался своими острыми коленками чужих прохладных бедер, и обхватил угловатое лицо руками, с минуту смотря на изящный разрез глаз, почти касаясь уродливой рукой спутанных ресниц, тонких бровей, словно боясь, что может это испортить. И Канда позволял ему это. Позволял трогать почти самим взглядом, проводить пальцами по носу, по линии нижней губы, по скулам, заправлять влажную прядь собранных в пучок волос за ухо и касаться загривка. В серых глазах стояла непонятная для Канды пелена отчужденности, за которой, он был в этом просто уверен, плескалось ртутное море боли, пепла, заботы и нежности.       В какой-то момент Аллен задержал дыхание, придвинулся ближе, и Канде показалось, что его вот-вот поцелуют, но вместо этого прозвучали совсем неожиданные слова.       — Ты бы мог укусить меня? Так, чтобы остался шрам, — словно стыдясь своих слов, Уолкер отвёл взгляд в сторону и убрал руки с чужого лица, так что они легли на бедра Канды, заставив того вздрогнуть.       «Горячие».       — Что? — Канда выгнул бровь, стараясь думать о дурацких словах, а не о том, как плавилась кожа от воспоминаний прикосновений. Он перевёл взгляд с немного смущенного лица на молочную шею, угловатый изгиб и порозовевшее от жесткости мочалки плечо, ведь, несмотря на все полевые условия, кожа оставалась всё такой же тонкой, словно совсем прозрачной. Укусить… так, чтобы остался шрам. Канда знал, что от такого Стручок точно уж не сломается, но отчего-то ему не хотелось этого делать. И, зацепившись за один из шрамов, Канда понял почему.       — Просто, знаешь, на мне и так много, а тут… — как оказалось, во время этих разглядываний Аллен начал что-то говорить, но это уже не особо интересовало Канду.       Ведь он понял почему.       — Нет, — твёрдо отрезал экзорцист и, пока глаза напротив не наполнились цветом затхлости старых ненужных вещей, поспешил продолжить, положил руку на шею и провёл большим пальцем по кости челюсти. — Я могу при каждой встрече оставлять на тебе сколько хочешь укусов, засосов и синяков, но шрамы оставлять я не буду.       «Но ведь это важно. Я хочу, чтобы у меня было хоть что-то от тебя, если тебя или меня не станет», — хотел сказать Аллен. Вообще, он как всегда много чего хотел сказать, но ощутимый, пусть и не до крови укус в шею заставил его заткнуться, обхватывая голову так, что сдерживающая волосы заколка царапнула по руке. Притягивая ближе, чтобы тот не разжимал зубов и красного полумесяца не коснулся холодный воздух. По поврежденной коже провели языком, заставив зашипеть от тихого пощипывания.       Стоило сказать, что для него значит «оставить шрам».       Аллен открыл рот. Аллен набрал в легкие воздух, чтобы через секунду выдохнуть вместе с ними слова, но Канда — чертов Канда — поднял голову раньше, выпутался из цепких бледных пальцев и посмотрел темными глазами так, что ему тоже пришлось понять.       Понять, что же для Канды значило оставить шрам на его теле.       Ведь если у них не будет что оставить друг другу после своей смерти, разве можно позволить себе умереть? Разве они смеют — умереть?       И пока Канда не оставил на нем шрам, это означало, что Аллену есть ради кого жить, означало, что ему нужно бороться за свою жизнь до последней капли силы, еще упорней борясь за жизнь того, кто ему дорог, чтобы тот мог каждый день оставлять на нем свои отметины.       Чтобы они оба смогли оставлять отметины на телах друг друга.       Зубы Аллена сомкнулись на плече Канды, оставляя свой след, который сойдет через несколько минут.       «При каждой встрече, Юу…»