***
" Она стала покрываться красными пятнами, когда увидела литературный вестник сжатый в пальцах Ш. Не стоило даже сомневаться, он на той странице, он уже читает отрывок из ее новой поэмы.и меж зубов проростки аптечьи птичьи гости и белый порошок на краю бельма приводит в трезвость весь жесткий диск ума раскачивающий над пропастью ключиц, костей, пробирок вокруг придурки, дебилы и придиры. как вы это сделали? как из неоткуда взяться птице, кролику, искре и гире. раскройте свой секрет. я фокусник. мой рот могила. ведь если рассказать секрет, то магии будто бы и нет.
В горле зажалось ощущение страха, сдавленного крика ужаса, стыд разъедал легкие. Она ожидала, как во всех ее кошмарах, Ш. громко засмеется, некрасиво прижав подборок к шее. Он будет искренне хохотать, как тогда, когда они впервые накурились. В его ящерных глазках скопятся слезы, а вестник будет шелестеть от дрожи. Потом, передразнивая, он повторит пару строчек и снова разорвется смехом. Он так не делал. Ш. читал сосредоточенно, хмурясь, и будто утопая в тексте. Либо он игнорировал ее, либо действительно не замечал. Где-то он усмехнулся, затем снова деловито нахмуривался, будто изучал свои пробирки. Наконец он произнес, скорее самому себе, все еще не замечая автора. — Ну, конечно же, ты любишь Элиота. Она расцвела улыбкой. Ш. пробормотал это так, как бормотал в своих ночных исследованиях в морге. Вдруг она почувствовала себя вовсе никаким не поэтом, и даже не человеком, а лишь новой уликой, какой-то «любопытной деталью», раскрывающую суть дела. — И как тебе? Ш. вздрогнул, будто его поймали на воровстве. Это был один из тех моментов, когда лицо у него становилось растерянным, как у мальчишки. — Не так ужасно, как ты о себе думаешь. Она в ответ закатила глаза. Ш. не умел говорить односложно. Для него почти никогда не существовало таких категорий как: нравится — не нравится. — Я думаю, что ты ошиблась факультетом. — Думаешь, мне следовало посвятить свою жизнь американской поэзии? — Нет. Философии, — он постукивал пальцами, внимательно изучая. Он всегда старался отловить тот момент, когда она перестанет искрится иронией и станет более…честной. — Ох, — она комично схватила за сердце. — Глупо спрашивать, как ты догадался, так ведь? — У тебя абсолютно поэтическое мышление, ты ведь даже не замечаешь, как часто используешь аллитерацию в повседневной речи. — Х*терацию, Ш.»***
Стюардесса попросила убрать все электронные устройства. Самолет стал снижаться, а в ушах закололо. Коди думала, почему же даже в своих записках она не может написать его имя полностью? А еще она размышляла над комментарием ее психотерапевта, утверждающим, что ключевое в ее записках — повествования от третьего лица, чье имя никогда не произносится. Таким образом, Коди строго разграничивает свою нынешнюю личность с личностью восьмилетней давности. События, которые стали ее обсессией, в записях изрядно дереализованы и даже не соблюдают законы драматургии. Ведь Коди никогда не писала о действительно важных, ключевых событиях. О первой встрече, первой принятой дозе или о том, какую волну гордости она ощутила, когда Шерлок публично продекламировал ее стихи на костюмированной вечеринке. Коди вспоминала, что произошло после. Как она села напротив своего друга, и стала методично, вызывающе, не разрывая зрительного контакта, рвать на мелкие лоскуты страницу газеты. Она считала свое занятие поэзией чем-то постыдным, не вписывающий в ее идеальной выкроенный образ. Но, как и отметил Шерлок, в отличие от многих, стихи не были для нее отдушиной, способом выразить себя и невысказанные травмы. В стихах, как и в реальной жизни, она постоянно ухищрялась и выкручивалась, пряча истинное значение слов в хитроумные ловушки. Как-то в одной из публикации Шерлок без запинок заметил зашифрованное оскорбление заведующему кафедрой французской литературы, который и курировал печать газеты. Очередная шалость, которую, к сожалению, никто кроме автора и самого умного человека в Кэмбридже не разглядели. Их частный рейс сел мягко и плавно, почти незаметно. Шесть фокусников из американской ассоциации взяли свои сумки и поторопились к выходу, пока грузчики мучились с огромными коробками реквизита. Альфонсо Майэлло, тучный седовласый мужчина, специализирующий на иллюзиях обезглавливания, расчлененки, воскрешения и прочего Франкенштейнства, с ужасом подбежал к одной из коробок, отчитывая мужчин в зеленых жилетах. Впервые за восемь лет Коди вступила на британскую землю, чувствуя родной затхлый аромат Лондона. — Вау, — Кристофер толкнул ее в плечо. — За нами выехали прямо на трап. Черный люксовый автомобиль, роскошный и в то же время сдержанный, таким грешат обычно люди из правительства. — Не за нами, а за мной, — ответила Коди без тени надменности, скорее с каким-то выражением обреченности. Майкрофт Холмс. Она бы его не узнала без его надменной улыбки, горбатого носа и фирменного потешного зонтика как у Мэри Поппинс. Коди не сомневался, что зонтик точно был волшебным. — До встречи в отеле? — спросил Кристофер. — Передавай привет ассистентке, — бросила она напоследок. Она покрепче взялась за лямку рюкзака и с самым недовольным лицом прошла к автомобилю. Майкрофт надменно улыбался, даже карикатурно, словно мультяшный злодей. Все его лицо выражало крайнюю степень превосходства, и только пальцы в кожаных перчатках все-таки нервно отстукивали по ручке зонтика. — Это ни к чему, — тут же сказала Коди. — Восемь лет уже прошло, Майкрофт. — Осторожность не помешает, — голос у него был гладкий, елейный, плескающийся в ушах, по-британский вылизанный. Коди до невозможности закатила глаза, пусть и за солнцезащитными очками было не видно. Шофер любезно открыл ей дверь. — Ты столько усилий приложил, чтобы меня депортировали, что легче было меня просто убить. — Поверь мне, я рассматривал этот вариант. По этому она действительно скучала. По бескомпромисному сарказму, в который Холмс обволакивали правду. Майкрофт сел у противоположного окна, глядел строго перед собой и всем свои существованием намекал Коди на то, что она ничтожество. — Коди Оушен — идиотский, к слову, псевдоним. — Это было не к слову. — Однако, я искренне рад, что ты сыскала славу за океаном. — К чему любезности? — вопрос прозвучал слишком раздраженно. Коди не любила любезности, они не предвещали ничего хорошего. Любезности — это постилка из газет на месте, где тебя будут грубо и во всех позах иметь. Майкрофт жеманно вздохнул. — В отель к своим друзьям фокусникам ты не поедешь, — Коди в ответ лишь фыркнула. — Отвезем тебя в другой, приставим охрану… — Какая жалость, лишу себя селфи с Биг Беном. — Выхода в сеть не будет, связи тоже… — Как много изменилось в Великобритании пока меня не было. — В общем, постоянный надзор и контроль. — О это знаменитое британское радушное гостеприимство. Не перестарайся, Хо… Майкрофт. Я всего лишь иллюзионист, — она помахала пальчиками, и из-ниоткуда появилась карта джокера, — а не преступница. Я приехала повеселить одну королевскую особу, если бы не гонорар, я бы вообще не приехала. — Неужели? — с полной обоймой сарказма поинтересовался Холмс. — Напоминаю, что подписанный твой договор действует пожизненно, и что будет, если ты его нарушишь. — Я помню все 52 страницы договора наизусть, — процедила она сквозь зубы. — Можешь мне не напоминать. Прошло восемь лет. У тебя, конечно, уникальный братец, но мир на нем клином не сошелся. Он усмехнулся, выражая крайнюю степень недоверия. Коди и сама себе не верила. Раньше вранье у нее получалось намного лучше. — На чем ты сейчас сидишь? Амфетамин? — Адеролл, — она устало потерла виски. Из-за перелета и смены часовых поясов, она не совсем понимала который сейчас час и сильно клонило в сон, не смотря на майское яркое солнце. — Детский кокаин, — фыркнул Майкрофт. — Ты ни капли не изменилась. — А ты постарел. И разжирел. Предлагаю больше не разговаривать. — Поддерживаю. Майкрофт Холмс, в отличие от своего брата, был доволен прост. Прост, как хорошая математическая формула без переменный в виде эмоций. Коди не могла похвастаться тонкой психологией, но ей казалось, что Майкрофт ей усвоен благодаря рассказам ее брата (смотри — нытье), пяти коротким встречам, две из которых прошли в больнице, и одному рождественскому ужину. Коди чувствовала глубокое удовлетворение, даже искреннее восхищение самой собой, зная, что непревзойденный Майкрофт Холмс ее ненавидит. Майкрофт скуп на эмоции, его гениальный мозг давно не существует в категориях симпатий и антипатий, люди для него это набор умений, свойств и влияний, не вызывающие ответных эмоций, кроме как постоянного раздражения. Но Коди Оушен он по-настоящему, со всей щедростью ненавидел. Даже сейчас, Оушен неотрывно следила за его пальцами, сжимающие рукоятку зонтика. Она даже не удивится, если кончик его волшебного зонтика ударит ее строго по виску.***
Майкрофту стоило отдать должное. Он знал, что такое изыск и не спешил превратить поездку Коди в ад. Дорогой отель, возможно, даже дороже ее коллег. Высокие потолки, хрустальные люстры, постояльцы в костюмах и с именными чемоданами. Отель явно облюбован гостями политического сорта, а вовсе не знаменитостями. Коди в своей кожанке и джинсах казалась совсем не к месту. Она ожидала, что ее выгонят, как ребенка зашедший на взрослый праздник. Майкрофт, трое охранников и его личная помощница, все они вместе зашли в лифт. — Вышли мне подробный сценарий всех фокусов сегодня. — Иллюзий, — со всей желчью поправила она. По интонации было слышно, что она годами выправляла чужую речь. Майкрофт только надменно фыркнул. — Твой реквизит привезут завтра. На репетицию тебя отвезут и привезут обратно. Возвращаешься. отдельно от труппы на день раньше. Они не труппа, но Коди не реагировала. Она слишком хотела спать и жить, чтобы препираться сейчас с Майкрофтом. — С семьей я могу увидеться? — только и спросила она. Лифт остановился. Трое охранников вышли первыми, настойчиво подталкивая к выходу Коди. Майкрофт только вздернул бровь и улыбнулся так, что Коди сама додумала вопрос: «ты совсем идиотка»?. Двери лифта закрылись. Майкрофт и ее помощница отправились вниз. Секьюрити проводили ее до номера, не позволяя и лишнего шага ступить. Несколько лет назад, сбежав наконец из Лондона, Коди намеревалась связать себя с преступным миром, когда карьера иллюзионистки не клеялась. Но глава преступного синдиката в Лос-Анджелесе, по слухам, какой-то профессор математики, счел ее слишком заурядной. Она его даже в глаза не видела. Отбор ее проходил в каком-то подвале, где она демонстрировала свои навыки шулера и обыгрывала всех подряд в покер. Никого этого не впечатлило. Возможно, потому что гений зла хотел, чтобы она схватила пистолет со стола и к черту всех пристрелила, а не показывала ловкость рук. Но в вопросах чужих жизней она была брезглива. Трех-комнатный номер, дышал вычурностью, лоском, роскошью и пошлой позолотой. Не самый худший, не самый лучший, но опять же раздражающий. Коди не любил этот блеск номеров, всегда чувствовала себя в нем лишней. Одну комнату занял охранник, двое остались по ту сторону двери. Ее коротко проинструктировали насчет еды и воды, ощупали со всех сторон и изъяли телефон. — Тут все равно нет вай-фая, можно я ноутбук-то оставлю. Лицо охранника было будто неаккуратно вылепленно из глины. Он молча буравил ее взглядом, хмуря то место, где у него должно быть брови. Он был абсолютно лыс. Даже реснички не было. Он сдался, разрешил оставить ноутбук и коршуном присел на край дивана, наблюдая за ней. Коди села напротив, стараясь не замечать постороннего. Открыла новый файл. Тело и пальцы у нее коченели, будто вот-вот ей придется прыгать с обрыва. Она сделала глубокий вдох, прикрыла глаза и со свистом выпустила воздух из легкий. С трудом, выдавливая из себя каждую букву, она написала: «Дорогой Ш., если ты это читаешь, то я уже мертва».