Котята

      Ричард не смог бы сказать с точностью, когда именно всё это началось.       Конечно, ему ничего не стоило спросить у Гэвина, память которого была куда совершенней людской: уж он-то мог с лёгкостью назвать не только дату, но даже минуты и секунды начала своего самого первого пребывания у Ричарда в квартире, а не на привычном месте в участке. Дело было не в этом.       Дело было в том, что ни Ричард Найнс, ни GV900 (Гэвин, Рич никогда не звал его по серийному номеру) не смогли бы с точностью сопоставить время, когда их начало тянуть друг к другу. Это просто… Случилось. Как случаются самые обыденные вещи в самых обыденных жизнях. Случилось — и поначалу они оба, несмотря на склочный характер одного и пугающую холодность другого — совершенно не знали, что с этим делать. Не помогали ни вошедшие в обычай склоки, что давно перестали раздражать и теперь напоминали простодушные мальчишеские издёвки, ни погружение в работу. Конечно, попробуй тут отвлекись от противоречивых чувств, закопавшись в прорву дел, когда виновник этих самых чувств — твой напарник. Который напрямую связан и с тобой, и с работой. Круг замкнулся.       Поэтому первое время, когда скрывать друг от друга (а главное — от себя) очевидное становилось всё сложнее, а решение никак не находилось, они оказались до смешного беспомощны: тыкались вслепую, как котята.       Да. Как маленькие, оторванные от привычной жизни и выброшенные в незнакомой местности пищащие комочки. Это не выглядело так, но — ощущалось.       А потом всё оборвалось: внезапно и резко. Ассоциация ушла в тот момент, когда Ричард почувствовал, как у него изо рта вырывают сигарету (“Да ты заебал курить, тебе сколько ещё повторять, что вредно?!”), а затем впечатывают в стену и затыкают ещё хранящие горечь губы поцелуем — нахальным и требовательным, под стать хозяину.       В тот же вечер Ричард решает, что ему осточертела неопределённость, и подписывает у Фаулера все необходимые бумаги, разрешающие в нерабочее время оставлять андроида у себя. Не только из-за поцелуя: решение пришло за день “до”.       Но и поэтому тоже.       И, в общем и целом, Ричард нисколько не жалел: помимо очевидных приятностей, будь то совместный просмотр фильмов, поход за покупками или занятия любовью, Гэвин неожиданно существенно принялся помогать Ричарду по дому. Ему-то было прекрасно известно, что этот андроид терпеть не может бытовую рутинную работу.       “Ну надо же мне что-то делать, пока ты дрыхнешь, мяса кусок”, — отмахивался Гэвин. “Кусок мяса” в ответ лишь тихо улыбался и не задавал вопросов.       По крайней мере, вплоть до того дня, пока Ричард, придя домой, не услышал тихий писк из гостиной.       — Гэвин?       Ответа не последовало. Ричард вопросительно изогнул бровь, вешая вымокший в весеннем дожде плащ и отводя налипшие на лоб кудри, и зашёл в комнату.       — Гэвин.       Андроид стоял у окна, спиной к Найнсу. На обращение он лишь повернул голову и кивнул, мол, слышу. Однако от окна не отошёл. Да что уж там — даже не повернулся полностью, не говоря уж о том, чтобы пойти и, вообще-то, встретить.       Ричард вздохнул. Периодически с Гэвином случались… ну, сбои. Ричард не знал, как назвать это правильнее, но зато всякий раз чувствовал какую-то щемящую нежность, наблюдая, как его спесивого и хамоватого в бо́льшую часть времени андроида коротило от мелочей настолько крохотных, что приевшемуся человеческому глазу сперва и не углядеть.       Сначала Ричард заметил, с каким вниманием Гэвин засматривается на утренних певчих птиц.       Потом — как пристально рассматривает первые в наступившем году узорчатые снежинки на вороте пальто детектива.       Ещё — когда заметил ползущую по пальцу божью коровку, или когда разглядывал множество собственных отражений на застывших капельках вечерней мороси на паутине.       Моментов было немного, моменты собирались по крупицам и бережно, в мельчайших подробностях хранились Ричардом в памяти, если только он становился им свидетелем. Андроиды отличались поистине детским любопытством: в такие минуты Гэвин смешно наклонял голову вбок и прищуривался. Диод искрил жёлтым.       И Ричард подумал, что сейчас тот самый момент. Он стал осторожно подходить со спины, стараясь ступать как можно тише, и смешливо гадал про себя: что на этот раз? Что Гэвина — его Гэвина, — увлекло теперь? Отсветы заходящего солнца? Запутавшийся в шуршащих листьях сквозняк? Гоняющийся за собственным хвостом пёс?       Ричард не знал, но чертовски хотел выяснить.       — Мяу.       Найнс так и замер: посреди комнаты, занеся ступню для очередного крадущегося шага. Уставившись в напрягшуюся спину андроида.       — Ты мяукнул только что?       — ...Нет?       Интонация сквозила неуверенностью, как и перемигивающийся с жёлтого на алый диод; Ричард сделал ещё шаг. И ещё один.       Писк, который ему будто послышался из коридора, повторился отчётливее — и уж точно никак не мог принадлежать андроиду. Гэвин затоптался на месте, отворачиваясь сильнее, пытаясь отгородиться ссутулившимися плечами.       — Гэвин, — с нажимом повторил Найнс. — Ты кого там прячешь?       — Я? Да никого.       “Никого” повторно и протестующе мяукнуло, заявляя о своих правах. И Ричард бы смог, наверное, рассердиться, если бы постарался — но он не старался. Не думал даже. Потому что, ну честно, вид насупившегося Гэвина, что из последнего пытается закрыть собой попискивающее нечто, вызывал как минимум улыбку. Ричард искренне и изо всех сил старался не рассмеяться.       — Давай показывай, — кладёт он руку на плечо совсем по-человечески вздрогнувшего андроида. Тот сопротивляется ещё пару мгновений, после — тяжело вздыхает (слишком много людских привычек), сникает разом и разворачивается.       — Она под дождь попала, — оправдывается он. Впервые, к слову, на памяти Ричарда. — Была в соседнем дворе, орала истошно, я и услышал.       Насчёт “орала истошно” пришлось засомневаться: учитывая возможности нечеловеческого слуха и полузамёрзшего животного, верилось скорее в то, что котёнок разок мяукнул, а Гэвину хватило и этого.       Котёнок. Он догадался притащить в дом котёнка.       Злиться расхотелось окончательно.       Белоснежного цвета кошечка (с виду месяца три, не больше) со всеми удобствами устроилась на чужих руках и весьма охотно подставлялась под чужие поглаживания, мурча и жмурясь. И всё бы ничего, вот только…       — Гэвин? Это ещё что?       ...Только если бы бо́льшая часть кошачьего тела не умещалась внутри развороченного корпуса — местами проглядывали испачканные в тириуме провода.       — Ты что с собой сделал?       — А что? Ричи, это же гениально! — привычно ощерился Гэвин, обнажая клыки. — Так я могу её всегда с собой носить — Элис по кайфу. Смотри, как пригрелась. А что до проводов...       — Элис? Ты ей уже и имя дал? — перебил Ричард. Вздохнул. — Ладно с именем, но зачем полкорпуса вынимать? Для тебя это может быть опасно, ты же понимаешь?       Гэвин посмотрел исподлобья, затравленным зверем, готовый или нападать, или защищаться.       — Не понимаю, — заупрямился он — защита. — Отсек и так был почти полый, надо было всего лишь немного вынуть. Я же не под корень провода вырвал. Я, Ричи, не тупой, чтобы полностью свой же корпус раскурочивать, я лишь немного скорректировал.       — Или что, — после небольшой паузы саркастично протянул он — атака. — Хочешь её выкинуть обратно, да? Под дождь? Ну так давай я её сразу под колёса брошу, или собакам бродячим, или…       — Гэвин.       Андроид осёкся. Ричард не успел узнать всех его слабостей — слишком мало времени прошло, — и лишь одно знал наверняка: такая интонация могла его если не утихомирить, то, по крайней мере, ненадолго застопорить, чтобы взять слово. Ричард не кричал, не повышал голоса и даже не гаркал в строгости. Напротив. В моменты, когда Гэвина захлёстывал гнев вперемешку с отчаянием, помогало только одно средство — нежность. Доверие, которым всякий андроид в послереволюционный период был обделён. И, конечно же, спокойствие, но уж его-то в Ричарде Найнсе и так сидела бездна-другая.       Он вкрадчиво взглянул, показывая, что вовсе не собирается ругаться или, уж тем более, вышвыривать кошку за борт.       — Гэвин, — повторил он тише, мягко опуская ладони ему на плечи — взял бы за предплечья, как и всегда, да мешала... Элис. — Всё хорошо. Она останется у нас, если хочешь.       Ричард видел, как неверие и кипящее раздражение в глазах напротив сменяется сначала осознанием, потом обдумыванием, после — радостью. Ричард видел момент. И сохранял его в памяти столь же бережно, как и немногие другие.       — Ты ж говорил, что мы не потянем… ну, животное, — к радости вдруг примешивается неверие, и это слышно в отнюдь не механическом голосе. — Когда я попугая просил.       — Я передумал, — с готовностью отвечает Ричард. — А ещё мне тот попугай не нравился. Да и кошку ты матам не научишь, как ни старайся.       — Ой, пфлять, да пошёл ты.       Смех Гэвина — явление редкое, но чертовски заразительное. Ричард тут же перехватывает чужую улыбку, возвращая с лихвой.       — Только у меня одно условие, — тут же добавляет Найнс.       — Ну вот я так и знал.       — Мы оставим кошку у себя, — невозмутимо продолжает он, — но ты, Гэвин, вернёшь у себя в корпусе всё, как было. Завтра с утра заедем в Киберлайф.       — О-о, да ладно тебе! — от громкого возмущённого тона даже Элис недовольно ведёт ушками. — Всего-то пару проводов, они нихрена не меняют.       — Нагрудная котоноска?       — Вечно ты со своими компромиссами, органический, — усмехается Гэвин. Кивает. — Ладно, по рукам.       Ричард смотрит — и не может перестать запоминать такого Гэвина: прижимающего к себе мурчащую кошку, довольного и по-домашнему умиротворённого. Счастливого.       — Иди сюда.       Под объятиями Ричарда ворчат сразу двое: якобы недовольный андроид, на деле прижимающийся в ответ и утыкающийся в ключицу, и котёнок, взбрыкнувший от внезапного и слишком тесного знакомства.       — Мяу.