together

Всё небо было стянуто серыми облаками, которые нависли над городом. С высоты двенадцатого этажа казалось, что можно прикоснуться к ним, ощутить их мягкость. Целый день идёт дождь. Он стучит по стеклу, иногда попадая на мою бледную кожу через открытое окно. В него же проникает прохладный свежий воздух, заставляя меня, сидящую на широком подоконнике в одной лишь длинной футболке, слегка вздрагивать. Руки словно немеют от холода, но я уже привыкла — они всегда такие. Тонкие пальцы держат наполовину выкуренную сигарету из пачки, которую я благополучно украла у брата. Его дома почти нет: он либо в клубах, либо на работе — бьёт татуировки множеству людей, получая неплохие деньги. Ему двадцать один год и он совершенно свободен от опеки родителей, в отличии от меня. Я желала получить хотя-бы пару глотков этой свободы, поэтому лето провожу в квартире брата. Когда Чонгук дома — он всегда рядом со мной. Обещает мне часто, что через два года, когда мне стукнет восемнадцать, он заберёт меня жить к себе навсегда. Обещает… Ругает меня частенько за то, что я присваиваю его вещи себе, а я лишь смеюсь тихо, обнимаю его крепко, и все его попытки меня отругать прахом рушатся. Эта длинная чёрная футболка, в которой я сижу на широком подоконнике, принадлежит ему. У него, кажется, сотня таких имеется и столько же белых в шкафу висит. Но мне моя дорога слишком: она вся пропахла дымом его любимых сигарет и его дорогим парфюмом, от которого голова кругом идёт Мой брат идеален. Его руки и шея усыпаны различными татуировками, но их значения он мне никогда не рассказывал. В ушах по несколько проколов, в каждом — серебряные серьги. На его изящных пальцах серебряные кольца красуются, на руках вены выпирают. Каштановые, цвета шоколада, волосы мягкие на ощупь, хоть и крашены были не раз. В темноте его выразительных глаз можно утонуть или просто потеряться, ведь они захватывают в плен. А иногда он так смотрит, что сердце в груди бешеные ритмы отбивает. И улыбка у него самая обворожительная, самая красивая и… — Суён? — мягкий голос касается моего слуха, вынуждая посмотреть в сторону двери и отвлечься от своих мыслей. Брат вернулся. — Что-то случилось? Он всегда видел даже малейшие изменения в моём взгляде, в поведении, постоянно выясняя причины. А я от него никогда ничего не скрываю, так как врать ему не хочу. У нас друг от друга почти нет секретов… Почти… — Оппа… — мгновение, а Чон уже сидит на моей кровати, хлопая по своей ноге и приглашая меня сесть к нему на колени. А я послушно слезаю с подоконника, оставляя сигарету тлеть в пепельнице, и медленно ступаю к брату, оглядывая его быстро: как всегда прекрасен, в обтягивающих чёрных джинсах с рваными коленями и футболке цвета кофейной пенки. Плавно опускаюсь к нему на колени, в кулачке сжимая свободную ткань его футболки, а он прижимает к себе. И я чувствую себя такой защищённой. — Скажи мне, что тебя беспокоит? — он со всеми грубый и дерзкий, а со мой нежный до одури, мягкий и заботливый, гладит по голове осторожно. — Меня Минхёк бросил… — слёзы сами льются из глаз ручьями, а я даже не знаю отчего: от того, что меня бросил человек, с которым я была вместе два года или от всепоглощающего чувства безысходности? Скорее всего от второго, так как я и не любила Минхёка никогда, а лишь пыталась подавить другие, неправильные чувства… Жмусь к брату сильнее, льну к его груди, позволяя себе дать волю чувствам. — Он тебя не достоин, — шепчет на ухо Чонгук. А я почему-то считаю, что сейчас самый лучший шанс сказать брату всё, о чём я так долго молчала. — Жаль, что я твоя сестра, — всхлипываю я, а он удивлён сильно. — Почему? — шепчет Чон тихо, будто испуганно. — Потому что у всех вокруг есть шанс стать твоей девушкой. У всех, кроме меня… Тишина повисла в комнате, нарушаемая лишь музыкой непрекращаюсегося дождя. Секунды тянутся длинною в вечность. А брат улыбается как-то странно, в глаза мне заглядывает и шепчет короткое: — Глупая. А я смотрю на него немигающим взглядом боли и обиды, что он так жестоко посмеялся над моими чувствами. Да, это не было признанием, или чем-то вроде, но… В который раз я замечаю, что он красив: у него правильные черты лица и чуть пухлые губы, к которым я всегда безумно хочу прикоснуться… — Я знаю, — шепчу тихо, опускаю голову и слёзы хрустальные роняю, пропитывая ими одежду брата. А он берёт нежно моё лицо в свои тёплые ладони, большим пальцем смахивая мои слёзы. — Посмотри на мою жизнь: я пью, курю и весь в наколках. Скажи, разве я моралист? Малышка, если ты позволишь… — он приближается к моим губам, мягко накрывая их своими. А я пальцем пошевелить не могу: счастлива, но продолжаю плакать. Чонгук прав. Я глупая. Мои руки дрожат слегка, а губы размыкаются, позволяя брату углубить поцелуй. Даже в мыслях нет его отталкивать, ведь хочу безумно хотя бы сейчас почувствовать, что он только мой. Он свой язык с моим сплетает в мокром танце, а я, кажется, уже не здесь: в глазах темнеет и я стону тихо-тихо от удовольствия, ведь брат целуется потрясающе, до дрожи в коленках. — Оппа, — говорю на выдохе, когда Чон поцелуй прерывает из-за нехватки кислорода. Руками холодными обвиваю его шею и позу меняю на такую развратную, словно я… Блять! А брат тем временем с меня футболку стягивает в спешке, потому что возбуждён сильно, а я это чувствую. — Это моя? — парень усмехается, глядя на меня с лёгким осуждением. — Я надеюсь, что сейчас ты не будешь меня отчитывать? — вопросом отвечаю на вопрос, смущаясь слегка, ведь осталась я перед ним в одних чёрных кружевных трусиках. — Я бы и раньше тебя не ругал, но… Знала бы ты, как соблазнительно выглядишь в моих футболках и как сильно возбуждаешь меня. Так и хотелось подойти и шлёпнуть по упругой заднице, которая видна и неприкрыта, за плохое поведение наказать, но я не мог. А вот теперь… — он кидает свою вещь на кресло в углу комнаты, — я могу делать это, когда захочу. В глазах у Чона черти пляшут, хороводы вокруг котлов адских водят, а я смотрю на это без страха, готовая согрешить. Брат, видимо, мои мысли читает, припадая влажными губами к чувствительной коже шеи. Он осыпает её неисчесляемым количеством поцелуев, плавно двигаясь к ключицам и даруя им свои ласки, оставляя довольно болезненный засос, который уже завтра расцветёт фиолетовым цветом. Но так приятно осознавать, что засос — признак его желания обладать мной, кричащий след моей ему принадлежности. Брат подхватывает меня под бёдра и ловким движением опускает на прохладные простыни моей кровати. Буквально за секунду Чонгук стягивает с себя свободную футболку, а я уже сейчас думаю, что надену её завтра утром и приготовлю завтрак нам двоим. Его тело, которое я никогда не видела обнаженным, невероятно прекрасно: подкаченное, с кубиками пресса, бледное, словно моя кожа, что прекрасно гармонирует со множеством татуировок у него на груди. А я смотрю на Чона, облизываю губы и руку протягиваю, чтобы дотронуться. Парень улыбается уголками губ, но не позволяет мне это сделать, занятый освобождением себя от тесных джинс. Оставшись почти без одежды, он нависает надо мной, продолжая дорожку поцелуев от ключиц к груди, заостряя своё внимание на ней. Губами обхватывает один, уже затвердевший от возбуждения, сосок и играется с ним, зубами периодически прикусывая и языком обводя множество раз. Я стону ещё тихо, руками цепляясь за железные прутья изголовья кровати. Чоновы пальцы цепляют резинку моего белья и тянут его вниз плавно, а я помогаю процессу. — Я первый? — киваю неуверенно, пока губы Чонгука в блаженной улыбке растягиваются, но после он серьёзней становиться. Пальцами проводит меж половых губ под мой вздох, и говорит тихо: — Знаешь, я хотел тебя подготовить, но ты уже такая мокрая. Неужели, я так тебя возбуждаю? — Не смущай, — я краснею сильно очень, но взгляд отвести сил нет, ведь жду дальнейших действий брата. А он с себя боксеры снимает и улыбается вновь, пошло, увидев мой восхищённый взгляд. У него член большой, увитый множеством вен, с розовой, сочащейся смазкой, головкой. Проводит им по промежности, клитор задевает, а я в спине выгибаюсь ему на встречу. — Сейчас будет больно, но ты ведь потерпишь ради меня? — шепчет мне брат на ушко, опаляя шею горячим дыханием и вызывая табун мурашек. Я вновь киваю, но уже уверенно. — Я буду максимально нежен. Чон входить начинает плавно, медленно, а боль всё нарастает и нарастает, заставляя жмуриться сильно и простынь сжимать в руках до побеления костяшек. Он целует меня вновь, страстно и горячо, а я языком с его колечком на губе играюсь, пытаясь отвлечься. Постепенно привыкнув к размерам, я даю знак о том, что можно продолжать. Чонгук начинает нежные толчки, входя только в пол длины, постепенно набирая темп. Он уже быстрее бёдрами вперёд подаётся, толкается глубже. Я, сквозь пелену в глазах, смотрю на Чона: он всё такой же красивый, мокрый, с прилипшей ко лбу чёлкой, руками опирается по обе стороны от моей головы, рычит сквозь зубы. Его глаза закрыты, ресницы подрагивают. А у меня боль с удовольствием в одно мешаются, дискомфорт и приятные ощущения сливаются, образуя что-то совсем неясное, новое. Но, спустя время наслаждение берёт верх, и я стонать начинаю несдержанно, а братик улыбается, видимо, довольный своим успехом. Чон всё набирает темп, внутри меня, все точки чувствительные задевая, скользит. Руку мою находит своей и сплетает наши пальцы. Мы в унисон дышим, слышим сердцебиение друг друга и дождь, который до сих пор не закончился. — Ч-Чонгук, — с его именем на губах я содрагаюсь в оргазме, который как цунами, накрывает с головой. Внутри меня приятное тепло разливается, кончики пальцев покалывает болезненно, а в глазах всё ещё темно. И брат тоже, делая завершающие толчки, успевает выйти, кончая на белую простынь. И стонет так сладко, мелодично, в полный голос, губу до крови кусает. А я так счастлива, что являюсь причиной его наслаждения. Мы с ним дышим рвано, воздух ртом хватаем, пытаясь отдышаться.

***

Мы лежим после душа уже в кровати брата, ведь оба чистоплюи и не хотим, брезгуем спать в окровавленых, грязных простынях. Серость улицы создаёт в комнате приятную атмосферу, а звук дождя, который мы оба любили с детства, успокаивает. Я помню, как давно, когда Чонгуку было четырнадцать, а мне всего девять, мы гуляли с ним в точно такую же погоду. И тогда мы поклялись всегда быть вместе и поддерживать друг друга, несмотря ни на что. С тех пор прошло семь лет, а мы до сих пор рядом. Теперь вместе… Я к его груди прижимаюсь, пальцами обводя контур каждой его татуировки. В голове пусто совсем, и нет даже мысли о том, что совершённое недавно — ошибка, или помутнение разума. — Знаешь, я тут подумал, — начинает Чон, ближе меня к себе прижимая, — я заберу тебя жить к себе раньше. Поговорю с родителями в конце лета. — Я буду рада, если они позволят, — заглядываю в его родные, тёплые глаза и улыбаюсь, резко прильнув к его шее и оставив на его бледной коже сине-фиолетовый засос. — Эй, — он ухмыляется. — Это знак того, что ты мой. И не смей меня предавать. Обещаешь? — а он мои губы своими накрывает, в поцелуй шепчет короткое: — Обещаю. Его улыбка, всё-таки, самая красивая на свете, и никто не сможет заменить мне её. — Я попрошу Юнги сделать нам с тобой парные татуировки на запястьях, смотри, — у Чонгука глаза горят от этой мысли, и он водит по моему и своему запястьям, показывая будущий эскиз и расположение, — это будут половинки. Одна у тебя, другая — у меня. А если их соединить, — он улыбается, — получится одно, целое сердце. — Гукки, — называю его так же, как когда-то в детстве, — спой мне. Я так люблю твой голос, — слабость в теле даёт о себе знать: мои глаза сами по себе закрываются, постепенно погружая меня в царство Морфея. А брат поёт мне, почти шепотом, гладит по спине нежно, медленно погружаясь в сон.