Глиттер, который больше не засверкает

Демон. Ты стал самым настоящим демоном из ада, Брайан Слейд. А сначала казался таким ангелом... Я полюбил сияющий глиттер на твоём идеальном лице, полюбил золотые вихры, обрамляющие тебя словно нимбом, полюбил гибкое тело античного бога, полюбил мягкий юный голос. Полюбил проклятое самодовольство, скользящее во всём и высокомерие в поднятом подбородке. Полюбил задумчивую горделивую томность во взгляде. *** Кокаиновые дорожки неровным узором покрывают стол. Курт скользит по ним ничего не выражающим затуманенным взглядом. Стразы с костюма Брайана рассыпались по полу. Сверкают среди брошенных пустых бутылок и сигаретных окурков. Почему-то больше не весело. Хотя, казалось бы, вечеринка нескончаема. Где-то в тумане, плотно стоящем перед глазами, Курт начинает различать знакомый силуэт. Белое худое тело распластано на диване, обтянутом алой кожей. Страшная угрожающая красота. Уайлд находит в себе силы подняться, оторваться от стены, единственной опоры, и медленно, попутно покачиваясь, испытывая сильнейшее головокружение, подобраться к дивану и упасть на край. Глаза Брайана лихорадочно блестят. Но он никогда не выходит из сознания, в какой бы стадии опьянения или кайфа не был. Бледная рука с тонкими синими жилками поднимается в воздух и касается щеки Курта. – Что такое? Ты странно смотришь, – шепчет Слейд. – Что-то не то, Брайан. Я чувствую. Уже давно не то... Потому что изначально он планировал не терять контроль. Когда заключаешь договор с капризной поп-звездой, ни в коем случае нельзя позволять себе слишком глубоко чувствовать, иначе потеряешь всё. Но у Курта всегда была одна огромная слабость: искренность. Он не привык притворяться. Напротив, он привык обнажать своё тело и душу, не скрывать ничего, демонстрировать грёбанному миру свою философию. Иначе как жить? И вот теперь он допускает главную ошибку с Брайаном. Потому что Брайану хочется верить. Хочется верить его огромным голубым глазам, его самодовольной улыбке, его лёгким движениям, каким-то совсем мальчишеским, его томности, скользящей во всём. Брайан золотой идол. Только Курту он почему-то кажется живым человеком. Они оба уже знают, что именно не то. Уайлд стягивает с шеи Брайана шарф расшитый пайетками. Весь этот гламур – пустые стекляшки. И вдруг среди них что-то настоящее. Кожа Слейда в темноте, нарушаемой лишь слабым синянием луны, пробивающимся в опустевшую комнату из окна, такая жемчужно-белая, светящаяся изнутри. Куда ярче никчёмных блестяшек. Курт наклоняется к его губам. Они тёплые и мягкие. Податливо открывающиеся ему навстречу. Брайан такой своенравный и капризный в жизни, но лёжа под ним никогда не сопротивляется. Становится уязвимым. Уайлд чувствует его дыхание под своими пальцами, скользящими по бесконечно дорогому телу. Брайан не золотой идол, на самом деле. Он удивительное существо, которое трудно описать и которое принадлежит ему. По крайней мере, сейчас принадлежит. Не то. Совсем не то. Так нельзя. Только наплевать. Курт ловит губами рваный вздох Брайана. А в ответ выдыхает быстрое: – Я тебя люблю. Первый. А Брайан смотрит поражённо и не может поверить. Неужели до этого дошло? Неужели такое возможно? Брайан целует осторожно, будто боясь спугнуть. Но теперь ничего не спугнёшь. Чувство впечаталось в душу, как припаянное железо. Теперь ничем никогда не оторвёшь, как бы не хотелось. Нельзя так. В конечном итоге будет больно обоим. Хотя как иначе? *** А потом я продолжал любить даже тогда, когда свет сменился тьмой. Когда манящая задумчивость в твоём образе сменилась холодной рассчётливостью и жаждой всего, что мог дать тебе чёртов мир. Всего, что не нужно было мне. И я пытался спасти тебя, потому что любил. Любил и ангела, парящего в небесах, и демона, несущегося во мрак бездны. Какая-то извращённая, больная, но это была любовь. А обернулась она, как это обычно водится, драмой. Чего и следовало ожидать. Только верить отчаянно не хотелось. Я кричу, срывая голос. Бью кулаком в стену, сдирая кожу. Смотрю, как алая кровь стекает по дрожащей руке. Твоя кровь была такой же. Я видел однажды, когда ты порезался о лист бумаги. На твоём пальце тогда появилась тонкая алая полоска. А я взял твою ладонь, коснулся раны языком. Твоя кровь была с привкусом железа, как и у всех людей. Только ты никогда не был человеком. Сменял сотни образов, назывался разными существами, но никогда не был простым смертным. Ты, Брайан Слейд, возвёл себя на пьедестал бога. А знаешь, что самое печальное? Отчего-то не было сил с тобой не согласиться и не упасть на колени. Ни у кого. А тебе не одиноко там на своём троне, не то небес, не то преисподней? Хотел бы я спасти тебя от вечного одиночества. Но это можешь сделать только ты сам. Радует одно: в моих глазах ты больше не на пьедестале. Для меня Брайан Слейд умер с демоном Максвеллом. Наверное, потому что для меня ты всегда был демоном. То что я вижу сейчас в голубоватом сиянии телевизора, висящего в пустынном баре – совсем другой человек. Какая пошлость! Это самое страшное, что с тобой могло случиться. Как оказалось, и ангелы, и демоны смертны. Ты погубил в себе обоих. Чёрт возьми, мне ведь жаль. Чёрт возьми, я хочу выть и рыдать от того что мой Брайан умер. Я даже готов простить его. Наверное, простил ещё тогда, когда мчался от твоего дома прочь на пропахшем сигаретным дымом такси. Простил, потому что любил и потому что видел, что ты на пути к гибели. Поэтому я и ушёл. Ты умирал, а я продолжал жить. К сожалению. Ведь такие твари как я ужасно живучи. У нас своя правда, для нас нет правил, мы не дохнем, хотя сами хотели бы, хотя нас пытаются истребить. Потому что наше проклятье – искренность. Забавно вышло, что искренний я и лживый ты были одинаково одиноки. Только ты умер, а я жив. Мы всегда были слишком разными, а значит – безнадёжными. Когда я трахал тебя в последний раз среди комнаты с перевёрнутой мебелью и побитой посудой, где секунду назад мы громко орали друг на друга, разрушая всё, я чувствовал, что теперь единственный мост, связывающий нас – это, мать твою, мой член в тебе. А потом будет безумный оргазм. Синхронный крик. И всё навсегда закончится. Потому что ничего не осталось. Мы спалили души друг друга без остатка. Интересно, а может это я тебя разрушил? Сначала был ангел. Потом он стал падшим ангелом. А потом и тот погиб. Что если мне не стоило самозабвенно любить демона в тебе? Теперь уже никто не скажет правду. Я могу сколько угодно прогонять в сознании ленты воспоминаний. Да только это никому не поможет, не вернёт прошлое. Мне даже толком не приходится жалеть, потому что тогда я должен был уйти, ты уже стал безнадёжным. Мне остаётся лишь пытаться нести правду, продолжать быть сумасшедшим чудаком, не знающим границ, оторванным от мира. И смириться с одиночеством, которое не было тягостно только рядом с тобой. *** – Это бизнес, Курт, твою ж мать! Нельзя так! Брайан орёт на него в гримёрке после концерта. Орёт с точки зрения нормального человека вполне оправданно. Только кто говорил, что они должны быть нормальными? Курт всегда позволяет себе много больше, чем можно. И считает это единственным верным путём. То, что он иногда вытворяет на сцене – слишком возмутительно. Даже для них. – Правда? Ты правда так считаешь?! Странно, мне казалось, что всё это больше чем бизнес. – Да, но... Чёрт, пойми же ты, мы не в твоём гараже. И ты не можешь делать вообще всё, что захочешь. Обычные слова. Казалось бы. Только для Курта каждый звук отдаётся внутри ударом, заставляющим дыхание прерываться. – Вот как значит? Может, мне стоит уйти? Брайан сжимает кулаки. Брайана в последнее время это чертовски бесит. – Перестань быть таким! Пойди на компромисс хоть раз? – Каким "таким"? Вопрос повисает в воздухе. Курт смотрит с болью во взгляде. Потому что если Брайан сказал такое, значит, он его совсем не понимает. Хотя когда-то понимал. Значит, это начало конца. И в молчании скользит убийственное:"Хоть немного таким как все..." Это не произнесено. Но это ставит невидимую стену между ними. Если Брайан действительно хочет этого, значит, сам он уже стал. Сам он уже потерял себя. Демонические чёрные крылья вот-вот рассыпятся, он погибнет, а бледным призраком останется простой человек, подверженный всем искушениям мира, слабый и никчёмный, способный на самое страшное преступление: предать себя. Курт не может видеть этого. Хочет схватить его, стремительно ускозьзающего из его объятий, удержать, не позволить погибнуть. Он бросается к Слейду, толкает его к столику с зеркалом, прижимает к себе. Только бы он ещё что-нибудь не сказал. "Мой!" – исступленно кричат мысли. – "Не отдам!" Не отдаст безжалостному миру, гадким менеджерам, стремящимся продать подороже, зрителям, которым нужна будет уже не энергетика и идеи, а тупое плоское пустое шоу, яркое, щедро усыпанное глиттером, который больше не засияет. Не отдаст затягивающей пропасти. Не отдаст деньгам и славе, которые стремятся по кусочкам вырвать у него Брайана. Курт целует дико, сминая его губы, грубо проникая языком вовнутрь и чувствуя родной горячий вкус. Худое тело вздрагивает в руках. Брайан смотрит ему в глаза и на секунду в их вечно ледяной синеве, стремящийся скрыть все чувства, зажигается немая мольба о помощи. Он сейчас такой беззащитный и потерянный. Курт готов на всё, лишь бы спасти его. Хватает за ягодицы, усаживает на столешницу, рвёт на нём блестящий костюм, всё равно он не пригодится на других выступлениях. Касается покрывшийся испариной кожи. Брайан тихо стонет ему в губы. "Пожалуйста, Курт, возьми меня! Покажи истинные чувства хоть на секунду. Чтобы я вспомнил, какого это". Спасти человека от самого себя так сложно. Но Курт наивный. Думает, что у него получится. Скользит пальцем туда, где у Брайана уже всё пульсирует от желания. Чувствует тепло, сжимающиеся мышцы. Где-то в ящике стола нащупывает рукой смазку. Всё-таки они слишком много трахаются. Со временем всё больше. Будто это поможет Слейду удержаться. Курт входит стремительно, совсем не щадя его, потому что хочет, чтобы Брайан почувствовал и боль, и наслаждение. Чувствует, какой он узкий, как нестерпимо хочется рвануться в самую глубину и достать до его спрятанной души. Двигается рваными толчками, а взгляд не отводит, смотрит прямо в глаза. И вновь видит перед собой своего Брайана. Он всё ещё не потерян. Всё ещё рядом. Надолго ли? Так горестно. Но в то же время невыносимо хорошо. Слейд громко стонет, задыхается, кричит. Ногтями царапает обнажённую спину Курта, как будто пытается проткнуть кожу, слиться с ним ещё глубже, до самых внутренностей, ворваться в сердце, в тело, даже в голубоватые жилы. Напряжение доходит до предела, взлетает наверх, наверное к самым звёздам. Хочется, чтобы это длилось вечно, но оба знают, что падение будет через пару минут, больное, отрезвляющее, страшное. Чем больше высота – тем хуже падать. У них на двоих есть мгновение в самом прямом смысле этого слова. Чтобы так глаза в глаза, чтобы видя и говоря взглядами всю правду, чтобы понимая друг друга, чтобы хоть на секунду между ними, такими разными, не было невидимой стены. И всё. Больше невозможно. Потому что оба дошли до края. Они падают синхронно, со свистом рассекая воздух и во время падения, преодолевая слои атмосферы, невольно расцепляют руки. Буйные потоки разносят их в разные стороны. Это так правильно. Только совсем не этого хотелось. Брайан устало опирается о зеркало. Курт прячет взгляд. Конец. Щелчок зажигалки. Уайлд отходит в сторону и курит. Надломленно. Пытаясь втянуть в лёгкие всю сигарету за раз. Брайана не вернуть на совсем. Он его любимый, пока смотрит в глаза и стонет в его руках. А в остальное время страшное движение к смерти продолжается. *** Курт никогда не говорил, что любит. Только это ничего не изменило. Всё равно любил. Слишком.