***
-Только никому, -говорит Оля, моя бывшая лучшая (а сейчас обычная) подруга, после очередного рассказанного секрета, — Это должно остаться между нами. Мы стоим у окна ***ской окружной больницы, вокруг бегают больные и их посетители. -Конечно! , — убеждённо уверяю я её, уверенно глядя в глаза. И как я (и она) до сих пор в это верю? В глубине души (и разум тоже подсказывает мне это) я знаю, что лишь увидев её, сразу выложу все свои и чужие секреты. Перед ней я не смогу устоять. Я готова упасть на колени перед ней и молить её заставить меня делать что-нибудь. Я ей поклоняюсь, повинуюсь. Божество. Она - мой смысл жизни, и она прекрасно знает это, но не знает главного. Не знает, от чего я страдаю по ночам. На лице ни капли грусти, на прогулке я истерично и громко смеюсь, как пьяная, как сумасшедшая. Впрочем, почему «как»? Я и есть сумасшедшая. Беллатрикс Лестрейндж. Она не подозревает, что я чувствую в этот момент. Я смотрю как ты улыбаешься и плачу, лишь переступив порог дома. Я вижу, как ты плачешь, но не могу утешить тебя - я сама страдаю не меньше. Я соглашаюсь с тобой практически во всём, я прислушиваюсь к твоим словам, ставлю твоё мнение выше родительского. Боль разъедает, убивает меня. Я никогда не спасусь, не выберусь из этого омута. Ведь ты никогда не полюбишь меня. Мою исковерканную любовь нельзя назвать любовью. Это помешательство. Я готова поклоняться и повиноваться тебе. Ты мне нужна, как воздух. « — Так скажи ей о том, что любишь!», сказали бы мои подруги и одноклассницы. Они примут любую мою любовь, любую ориентацию, но они не поймут, как это- любить односторонне. И им никогда не понять.***
— До завтра! Жду тебя выписавшейся из больницы! — кричу я напоследок, покидая белые стены нашей больницы. Когда-то я лежала здесь, страдала, но вовсе не от любви, а от скуки. Тогда мне ещё неведомо было чувство ненужности, одиночества. Одиночества, которое вместе с безответной любовью и жгучей ревностью преследует меня по пятам, заставляет рвать на голове волосы, царапать стены и кричать, безмолвно кричать. Это крик души. Когда я захожу в ванную я даю покалеченной душе вырваться, я кричу, беззвучно, но сильно. Из лёгких вышибает кислород, я задыхаюсь, кашляю, пытаюсь вдохнуть влажный воздух. В глазах темнеет. Я умираю и я счастлива. Но нет. Не в этот раз. Это всего-лишь очередной приступ. Я плотнее укутываюсь в пальто и иду по дорожке к выходу. Территория больницы обнесена забором, во все стороны разбегаются аллеи, растут низкие молодые деревца. Я сворачиваю на одну из аллей. Прохожу мимо заветной скамейки. Когда-то я лежала в больнице и она, бывает, навещала меня. Здесь я истерично смеялась, бегая за ней по дорожкам, я забыла про маму, которая тоже была здесь. Я хотела погулять с любимой матерью, а ушла к ней. Она обиделась тогда… Стыдно. Больно. Надо извиниться. Здесь, на этой скамейке, от неё я впервые узнала о песне Emigrate «In my tears», которая после стала моей любимой. И опять она! Она преследует меня…***
— Нет!!! Не уходи… Не покидай меня! Я умру без тебя! — кричу я, если мы ссоримся. И она возвращается. Она не покинет меня…никогда! Правда?!..***
— Будешь кушать? — спрашивает мама, заботливо глядя на меня, — твои любимые пельмени приготовила. Пельмени? Обожаю. И она обожает их тоже. — Нет, мам, — отвечаю с лёгкой улыбкой, пряча боль в глазах за ресницами. Ухожу делать уроки. Я не могу есть. Я должна похудеть. «Гордость, ты у меня неправильная. Позволяешь грубить матери, не даёшь плакать перед людьми и запрещаешь идти мириться первой. Но легко разрешаешь ходить с таким животом перед ней. И после этого ты считаешь себя гордостью?» — обращаюсь я мысленно к этому зазнавшемуся чувству. Но оно молчит. А вчера отозвалось. Я нашла в себе силы, волю, чтобы запретить себе есть. Так нельзя. Я должна быть стройной.***
— Как ты думаешь… Ай ладно, забей, — говорит она, сидя со мной в ванне. Ванна, конечно пустая, а мы в одежде, просто она большая и тут прикольно. — Нет, говори! Знаешь же, что не отстану, пока не скажешь! — Ладно, — ура! — Как ты думаешь, твоя мама когда-нибудь предполагала, что мы не лучшие подруги, а встречаемся? — с задумчивым видом роняет она. Сердце пропустило удар, кровь прилила к лицу, итак стабильно-повышенное давление поднялось ещё выше. Лишь бы не умереть от инфаркта. Но внешне я остаюсь спокойна. — Конечно нет, — уверенно заявляю я, зачем-то кивая, — она на такое неспособна. Мы одни дома. Внизу хлопает дверь. Мы вскакиваем и со скоростью пулемёта влетаем в мою комнату, садимся на кровать. Улыбаемся. Зачем она это спросила?..***
Я жестока. Я расправляюсь со всеми как Императрица Ки. Никому не выжить. Ни физически, ни морально. Я могу занизить самооценку до плинтуса или наоборот, поднять до небес, а потом больно сбросить на землю. Я могу ударить провинившегося, но…я не трону невинного. Я жестока даже к самой себе. Я терзаю себя, царапаю душу, сердце кровоточит. Как и вены. Сегодня я умру. Я не могу так больше.***
Мысли о суициде покинули меня после разговора с мамой. Но мне ужасно плохо… Болит желудок, всё внутри будто горит…и так легко. Я углубляюсь в фанфики, стараясь заглушить боль. Фанфик «You`re All I Want» захватывает, но боль всё равно здесь. Она не уходит. На месте главных героев я представляю себя и её. Себя Рихардом, а её Паулем. Но этого, конечно, никогда не будет. Боль. Резкая, острая. В глазах темнеет. Я теряю сознание.***
Меня увезли в психиатрическую больницу с анорексией. Я могу умереть, это радует. Но боль не щадит меня. Я громко пою на всю палату строки из песни Emigrate- моей любимой группы — «Giving Up» — I`M NOT`S GIVING UP!!! I`M NOT`S GOING AWAY!!! * и тихо добавляю whatever it takes…*2. Но мои силы уже на исходе, меня не вылечат, не спасут. Я умру. И она будет на моих похоронах. Надо написать письмо. Я хватаю ручку и лист бумаги. «Дорогая Катя, Ты знаешь, я очень дорожу нашей дружбой. Я не хотела разрушить её. Я сумасшедшая, странная. Но ты дружила со мной. Ты мой Бог, повелитель. Я подчиняюсь тебе во всём. Но пришла пора попрощаться. Я чувствую, конец близок. Я завещаю тебе всё, что у меня есть. Всё, кроме того, что сделала для семьи. А главное- свою любовь. Теперь я могу сказать тебе об этом, в моей жизни это уж ничего не изменит. Но я хочу, чтобы ты знала. Я люблю тебя.***
— Тридцатого декабря две тысячи восемнадцатого года скончалась от анорексии пациентка ***ской психиатрической больницы. В углу палаты было найдено и прочтено письмо на скомканном листе бумаги. Мы просим Екатерину *****ву подойти завтра в отделение полиции и забрать адресованное ей письмо, — вещали по телевизору городские новости. А на диване сидела вся в слезах и с красными глазами девчонка. — Не дожила…