на повторе

Алые линии разгорающегося огня лес охватывают жадно, стволы деревьев в саже угольно-черные, дым седой как пепел, как земля с останками мертвецов, их разложившимися внутренностями, от которых тошнота наступает в первое время, которые не вызывают и небольшой испуг спустя десяток атак живучих мертвых, передвигающихся прямо к цели, к куску мяса, в роли которого очередной человек, затерявшийся и запутавшийся, от смерти сбежать не успевший. — Блять, блять, блять, — голос появляется за полосой горящего леса, Руманчек напрягается мгновенно, именно эти решения, секундные, короткие, имеют огромное значение, и сейчас он за двоих решает — за себя и за того неудачника, застрявшего посреди горящей земли, обгорелых деревьев с почерневшими листьями и останками мертвяков — они повсюду, они раз за разом Питера настигают. Питер приступу щедрости — и мне жизнь, и тебе, — позволяет вверх взять, он вещи свои плотнее к телу прижимает, когда в пекло лезет — температура выше забирается, кожа краснеет, жжется, он пробирается через горящие ветви и отчаянное желание вернуться назад, к относительной безопасности, а не ползать посреди лесного пожара, не пожалев своей жизни ради чужого крика. — Блять, блять, блять, — голос громкость теряет, Питер ищет быстрее, горящая ветка за спиной у него падает, по ткани куртки едва не хлещет, едва не задевает обжигающей, жаром обдающей катастрофой; Руманчек устало выдыхает, когда находит его — высокого и от страха бледного парня, едва не погибшего в огне. *** Безымянный героически терпит, у него на руках остаются распухающие ожоги; вечер, обычно состоящий из быстрого ужина и сна с ножом и пистолетом рядом сменяется помощью неизвестному, в пожар непонятно как попавшему и каким чудом выжившему. — Не думал, что кому-то хватит глупости и безрассудства полезть в настоящее пекло, чтобы спасти какого-то неудачника, проспавшего рассвет, — он усмехается неловко, смотрит на обработанные ожоги, старательно пытаясь не выдавать боли, он вспоминает снова и снова, как думал, что сдохнет там, около горящих ветвей, беспомощный и бесполезный, — я Роман, а ты Питер, ты имя свое пару раз назвал, пока тащил меня сюда и материл, словно сам пожалел, что полез спасать. — Обойти хотел сначала. В последний момент решился, подумал, что если бы я был под ветками в огне, то мечтал бы о спасении, о ком-то настолько глупом, способным рискнуть своей жизнью ради другого, — он место для сна осматривает снова, пистолет кладет рядом с рукой, нож Роману отдает — у него ни оружия, ни навыков, и правда беззащитный и бесполезный, — но если бы ты проходил мимо, я бы уже умер, — беззлобно отвечает Питер, и Роман головой кивает согласно; Руманчеку кажется, что к спасению он привыкнет — свыкся и с вещами похуже. *** Звук тихий, слабый, мертвецы ползут за ними, Питер дергается, пистолет хватает, поднимается сразу же, готовый нападать, Роман спит, но за три месяца к новой жизни он умению спать и слушать одновременно обучается, он следом за ним идёт, шаг за шагом. Мертвечина нападает на них совсем близко, первый показавшийся Романа за руку хватает, он нервничает, дергается, но с ножом справляется — вгоняет его в черепушку полусгнивших останков, когда-то человечьих. Питер назад поворачивает резко, вдвоем справиться с целой армией мертвечины невозможно, он Романа за рукав свитера тянет, ведёт дорогами, ему только известными. У Романа за грудиной сердце стучится быстро и резко, страх сковывает его, заставляет застывать в одном положении, Питер ругается тихо и нервно, но его не отпускает, теперь за похолодевшую от страха руку держит: — Не тормози и не наебнись, иначе мы оба, блять, сдохнем или хуже — мертвяками станем. Роман "спасибо" шепчет ему тихо, удивляясь собственной признательности — никакого задетого эго, вредности или желания все испортить; чтобы жить в мире, пришедшем к концу, приходится взрослеть. *** Костер они разводят осторожно и быстро, двое против толпы все еще мало, особенно, когда только один способен свободно ориентироваться и мгновенно реагировать; Роман адаптируется, учится выживать, в перерывах докуривая остатки сигарет из последней купленной им пачки, в то время, когда мир не разваливался на части. — Оливия Годфри, моя мать, выбила себе место в каком-то очень защищенном месте, сестра умерла во время первой атаки, до нашего города это заболевание долго шло, но никто, конечно, не сообщил, что оно будет, так что мы не были готовы. Единственной подготовленной оказалась мать, она оставила нас а доме, а сама спряталась. Удобно, не правда ли? — он усмехается, он свыкся с мыслью о суке Оливии ещё лет в пятнадцать, когда истинная натура ее стала более заметной ему. Питер по плечу хлопает, он к нему за полгода привыкает; Роман выживает с помощью чуда с фамилией Руманчек. *** Остатки алкоголя оказываются редкой находкой, Годфри и Руманчек пиво пьют, воздух кажется чище и свежее без сопровождения группой ходячих, нашедших их на рассвете. — Я бы не выжил без тебя, — Роман честность проявляет крайнюю, проникается к Питеру пониманием, он знает, что за него не жалко и сдохнуть и он сдох бы, только чтобы доказать, что не врёт. Руманчек не отвечает, но осознает, что умер бы за Годфри, не задавая лишних вопросов, костями бы вперед него лег под незнающих сочувствия мертвецов. *** По лесу они передвигаются привычно спокойно, нервозность не помогает, только отвлекает, Роман руку ранит случайно, он держится за Питера крепко, в шею ему дышит, облокачивается, устает быстрее. Они не останавливаются, к цели идут через боль и страдания, в ходе пути своего пропускают важное — Питер потянуться успевает только вслед за Романом, когда тот закрывает его от мертвеца, безрассудно и глупо, словно долг возвращая (лучше бы жизнь себе вернул, шипит Питер); крик последний, предсмертный перекрывает слабый отголосок — Руманчек шепчет имя Годфри на повторе.