***
— Может, это нескромно с моей стороны и вообще выглядит глупо, но мне кажется, в меня кто-то... Кхм!.. Понимаете?.. Я некоторое время разглядываю свои ладони и тру их друг о дружку. — И что здесь такого? — Джеймс пожимает плечами и улыбается. — А с чего ты взял? — Питер, лежа на кровати поверх покрывала, поворачивается на бок и опирается головой на кулак. — Тут такая история, — я выдерживаю паузу не для драматичности момента, а потому что и впрямь не знаю, стоит ли говорить парням о таком? — Это началось года два тому назад. Да, еще на шестом курсе. Я был в ванной — мылся, понятное дело — вокруг пар и все такое... И вдруг я смотрю — на зеркале проявилась буква «Р», как если бы кто-то написал ее пальцем на запотевшем стекле и не стер, а потом стекло высохло, а надпись осталась... — Понятно, и дальше? — встревает Сириус. — Буква «Р» и?.. — И все. То есть тогда это было все. Я заметил это и не придал значения. Но потом она проявлялась снова и снова. Каждый раз, когда я заходил в ванную. — Кто-то заколдовал зеркало? — предполагает Питер. — Не думаю, — я смотрю в окно, в синее небо, на фоне которого чернеют трибуны квиддичного поля. — Я несколько раз стирал эту надпись, но она появлялась снова, в других местах. — На стене? — снова интересуется Питер. — Нет, всякий раз только на зеркале. Просто в разных местах. — Нашел о чем париться, — хмыкает Сириус. Он выглядит немного надменным и немного разочарованным. — А почему ты решил, что это послание тебе, а не, скажем... — Потому, Джеймс, что сегодня на зеркале появилась новая надпись: «Ремус» и рядом… — я чувствую себя ужасно глупо, искренне сожалея, что завел этот разговор, но не могу найти момент или предлог, чтобы свернуть его как можно более беззаботным тоном. — Сердечко! — сладким голосом подсказывает Джеймс, и вот уже все они трое хохочут. Я и сам вообще-то улыбаюсь. Ведь если вдуматься — совершенно дурацкая и глупая история, которая невесть с чего взволновала меня до глубины души. — Приятель, я спросил бы тебя, — сквозь смех говорит Сириус, — видел ли ты себя в зеркало, но не в этом случае!.. — Сириус, ты просто эталон деликатности! — я чувствую, как у меня от смеха наворачиваются слезы. — Может, ты просто завидуешь? — Вероятно, так, — кивает тот. — Мои поклонницы куда менее изобретательные и смелые! Вряд ли хоть одна из них рискнет зайти в мужскую душевую… И тогда мне становится совсем легко и даже как-то безразлично, в голове мгновенно складывается забавная картинка, как некая девушка тайком пробирается в мужскую душевую факультета, дышит на зеркало, а потом… — Но в одном ты прав, эта надпись, несомненно, означает только одно, — подводит итог Сириус, но мне уже совершенно не нужны его выводы. Я снова чувствую себя в безопасности, я знаю, что готов буду встретить чью-то настойчивость ироничной безучастностью и отрезвляющим благоразумием. Потому что никто и никогда не должен... Никто и никогда. И в первую очередь я сам.***
В следующий раз надпись проявляется на зеркале над умывальником в доме Джеймса и Лили: вечером мы были изрядно навеселе, все-таки рождение ребенка — это значительный повод; пользуясь отсутствием хозяйки, решено было заночевать в доме в Годриковой впадине. Я смотрю на букву «Р» и маленькое сердечко, и в этот момент в ванную вламывается Джеймс. — О, прости, Лунатик, дверь была не заперта… — Это что такое?! — я тычу пальцем в зеркальную поверхность. — Ну, я жду?.. Из соседней комнаты доносится хохот Сириуса и Питера. — Сохатый, ты уверен, что Лили?.. — кричит Сириус, Джеймс выбегает из ванной, и через мгновение я слышу новый взрыв хохота и какую-то возню. — Хвост! — орет Сириус сквозь удушающий смех. — Хвост! Скажи, что это ты написал! — Джеймс, мы хотели разыграть Лунатика! — Питер тоже смеется. — Лили бы никогда!.. Вот олухи! Я улыбаюсь. Действительно, Лили бы никогда. Даже если для этого мне пришлось бы бросить школу. Я боготворил ее, она была моей лучшей подругой, я даже мысленно не мог бы оскорбить ее своей никчемной любовью, она этого не заслужила.***
Прежде чем увидеть эту надпись снова, мне суждено было прожить двенадцать лет в аду. В аду отчаянного одиночества, который скрашивали лишь стабильно повторяющиеся муки ежемесячных трансформаций. — Кто это сделал, сознавайтесь?! — кричит Рон. У него пунцовые уши, и от ярости губы мелко дрожат. — Вы, придурки?! Он тыкает пальцем в непонимающе улыбающихся близнецов. — Рон, что это за выходки? — Молли оборачивается. В руке у нее увесистый половник, которым она помешивала тушеное мясо. Я бы на месте Рона мгновенно успокоился. — Я спрашиваю, кто это сделал?! Все сидящие за столом с любопытством наблюдают за происходящим. — Да что сделал-то, Ронни?! Ты можешь объяснить толком? — один из близнецов Уизли подходит к брату и кладет ему руку на плечо. — Да пошел ты! — Рон нервно дергается. — Рон Уизли, немедленно успокойся и объясни, что произошло! — Это Молли. Лично мне ее тон не оставил бы ни единого шанса. — В ванной на стекле кто-то написал букву «Р» и пририсовал сердечко, — мимоходом поясняет Джинни, протискиваясь между взбешенным братом и стеной к столу. Все начинают смеяться. Куда скромнее других смеется Гермиона, на ее щеках выступает едва заметный румянец. Я перевожу взгляд на Сириуса. Он подмигивает мне и кивает на Гермиону. Я улыбаюсь ему в ответ. Мне радостно думать, что в нем тоже жива память о нашей беззаботной юности… — Авантюрист, — шепчу я, присаживаясь рядом. — Нет, романтик, — Сириус похлопывает меня по плечу. — Жаль, что не все это понимают.***
— Но как ты?.. — я ошарашен. — Почему именно так? — Не знаю, — я чувствую, как Дора смешно трется носом о мою спину. — Просто вспомнилось, как Сириус однажды рассказывал, что еще в школе, будучи влюбленным и боясь открыться, исписывал зеркала в душевой, разрисовывал их сердечками… Это был, как он говорил, крик души. Забавный он был парень, правда?.. Я улыбаюсь. Нет. Это мое отражение в высохшем зеркале улыбается. Только лишь мое отражение.