Тетушка

Эрвин остановился перед калиткой обычного каменного домика, одноэтажного, c двором и небольшим садом. Таких домиков полно в пригородах города, все сделаны по одному чертежу, и этот ничем не отличался от «братьев». Смиту внезапно стало холодно, и он плотнее закутался в плащ. Наверно, мороз усилился. С неба сыпались крупные белоснежные хлопья. Кружась, они ложись на нетронутую дорожку, покрывали ветки голых кустов, оседали на сбитых ступенях крыльца. Красивое зрелище. Эрвин любил все красивое. Петли тихо скрипнули, возвращая на много лет назад, в далекое детство, когда Элиза первая влетала в этот двор, и ее длинная русая коса хлестала по спине. Она была старше Эрвина на два года, подростковая угловатость делала ее неказистой, но такой широкой улыбки не было больше ни у кого. Смит зашел и прикрыл за собой калитку. Стоит признаться хотя бы самому себе: он не хотел сюда приезжать. Но и не приехать не мог. Призрак Элизы, уже высокой красивой девушки, стоял у ступенек и грустно смотрел на него. «Ты обещал, что титаны до нас не доберутся». Эрвин прошел мимо, Элиза растаяла, оказавшись всего лишь иллюзией, вызванной уставшим после долгой дороги сознанием и снежной пеленой. На потемневшей от времени двери висела на гвозде записка: «Если вы стучите и вам не открывают, значит, дома никого нет. Если вам кажется, что есть — вы ошибаетесь и стоит обратиться к врачу». Смит улыбнулся, признав специфичный юмор своей приемной тетушки. Посмотрев вокруг, он наклонился и в едва заметной щели порога обнаружил ключ. Стало как-то по-особому приятно, что даже спустя столько лет ключ лежит на своем месте. Первое, что Эрвин почувствовал, зайдя внутрь — это запах еды. Он не смог определить, чего именно, но явно было что-то очень вкусное. Гостиная скромно обставлена, арка, ведущая в кухню, завешена занавеской из плотной серой ткани. Огонь в камине ярко горел, и Эрвин подошел к нему, стягивала на ходу перчатки. На полке стояло два портрета: групповой, Элизы, ее мужа и их крохотного сына, рядом — самого Смита, в возрасте около двадцати лет. Командир разведотряда нахмурился. Он всегда считал, что изображения его и Элизы не должны находиться рядом - в этом есть что-то неправильное, Эрвин ведь приемный. Но тетя упорно отказывалась убирать этот портрет с полки. «Ты здесь очень хорошо получился!» - говорила она, отмахиваясь. - Винни! - раздался дикий крик, и со спины в него кто-то врезался, обхватив руками за талию. - Ты приехал! Неужто Разведка сравнялась по финансированию с Полицией? - тетушка отпустила его, и Эрвин повернулся к ней. Это была невысокая женщина, ее макушка едва доставала до груди Смита, с седыми, заплетенными в косу и уложенными на голове волосами. Лицо покрыто морщинами, особенно в уголках глаз: тетушка постоянно щурилась. В целом, она производила впечатление ехидной добродушной старушки, много повидавшей и о еще большем молчавшей. - Здравствуйте, тетя. Увы, это было бы слишком хорошо, чтобы быть правдой, - Эрвин слегка улыбнулся, с горечью отмечая про себя, как сильно женщина постарела за то время, что они не виделись. Сколько прошло, семь-восемь лет? - Значит, было что-то другое, не менее невозможное и удивительное, что ты приехал, - она отряхнула с его плаща подтаявший снег. - Нельзя так. Раздевайся и пошли ужинать. Ты надолго ко мне? - последний вопрос она задала, уже направляясь к кухне. Голова пошла кругом. Нет, все должно быть не так! - Тетя, - позвал Эрвин. Старушка остановилась и повернулась к нему. - Я приехал попросить прощения. За то, что случилось с Элизой и ее семьей. Секунду она молчала, а потом ее лицо на миг скукожилось в гримасе боли, а ладонь закрыла глаза. Мужчина напрягся, готовый выслушать очередные проклятия. Сколько он уже их слышал за эти годы, скольких матерей видел. Порой, казалось, что никаких чувств уже нет. Но эти упреки будут особенно горьки. - Винни. Умный мальчик, но порой такой дурак, - она убрала руку и грозно посмотрела на него снизу вверх. - Моей дочери не повезло. Когда она уезжала, разве кто-то мог предположить, что Стена Мария падет, а Шиганшина будет разрушена? И при чем здесь вообще ты? Разведчики и так делают все, что в их силах. Сколько вас погибло, пытаясь хоть немного задержать продвижение этих чудовищ, ты знаешь лучше меня. Так зачем приходить сейчас и рвать мне душу этими глупыми просьбами о прощении? - Она погибла не в Шиганшине. Повисло молчание. - Как не в Шиганшине? – прошептала тетушка и приблизилась к нему, нервно смяв в руках фартук. - А где? - Вы помните о «Великом походе по освобождению Стены Мария?» - спросил Эрвин. Она кивнула, ее глаза расширились в ужасе понимания, а он продолжил холодным спокойным голосом, каким обычно зачитывал перед главнокомандующим сведения о потерях в разведотряде: - Элиза оказалась среди тех, кто входил в него. Слишком много беженцев, полная неразбериха в списках. Ее саму почему-то пометили, как лицо, не имеющее родственников и отправили за Стену в одной из первых групп, о муже я не нашел никаких упоминаний, скорее всего, он погиб еще в Шиганшине. Сына определили в городской детдом. Он умер зимой сорок пятого, воспаление легких. Я виноват, тетя. Я должен был действовать быстрее, найти Элизу раньше, чем она попала в эти политические жернова. Старушка стояла, устремив взгляд куда-то в сторону. Наконец, тяжело повернув голову, она посмотрела на Эрвина и грустно улыбнулась. - Знаю, ты сделал все, что в твоих силах. Ни одной секунды я тебя винить не буду. Наклонись, - Смит покорно согнулся и женская рука, мягкая и заботливая, растрепала его волосы. – За эти годы я многое передумала и поняла одно: надо уметь отпускать мертвых, Винни. Их трупы слишком тяжелы, чтобы тащить с собой дальше, - ее взгляд упал на галстук-боло. – Почему мне кажется, что ты страдаешь не только по Элизе? Эрвин промолчал и выпрямился. Призраки, десятки призраков окружили его. - Ты мне как сын. Тебя так долго не было. У меня ведь... - она запнулась. - У меня ведь никого, кроме тебя, не осталось. Эта женщина взяла его к себе, когда убили отца. Эрвин жил в ее семье до поступления в кадеты, дружил с ее дочерью, уважал ее мужа и помогал ухаживать за ним перед его смертью. Она заботилась и, наверно, по-своему любила Эрвина. Именно она дала ему то, чего он был лишен с рождения — материнскую ласку, пусть Смит и не принимал ее и всеми силами старался избежать даже случайных объятий. Он почему-то был уверен, что, если допустит сближение, тетушка поймет, какой он плохой и оттолкнет его. А это слишком больно. После вступления в разведку Эрвин старался приезжать как можно реже. Отговаривался делами, а на самом деле боялся увидеть в их глазах страх за него, понять, что у него есть, к кому возвращаться. Сначала тетя писала почти каждую неделю, потом, не получая частых ответов, раз в месяц, полгода, год. И чем реже она писала, тем длиннее, обстоятельнее и нежнее были письма. Она не звала Эрвина приехать, но он чувствовал этот призыв между строк. По нему скучали, а Смит не хотел этого. Не хотел, чтобы его смерть стала для кого-то болью. После страшной и глупой гибели Элизы и ее сына, он просто не смог бы смотреть в глаза женщине, отнесшейся к нему с такой добротой, и которой он так отплатил. В письме, которое Эрвин написал тете после прорыва Шиганшины, об истинной причине смерти сестры не было ни слова. Смит решил, что расскажет это тете лично, чтобы принять всю силу ее праведного гнева. Вот только набраться храбрости и приехать смог только почти пять лет спустя. Он приехал, чтобы узнать, что ошибся. Он, так хорошо разбиравшийся в людях, не смог предугадать поведение своей «почти матери». Это вызвало такой хаос внутри, что захотелось вылить на голову ведро ледяной воды. Может, мысли прояснятся. - Ты останешься здесь на несколько дней? Мне так хочется о стольком с тобой поговорить, - она смотрела на него с такой отчаянной, почти детской надеждой и мольбой, с какими могут смотреть только старые люди, и этот взгляд причинял командору почти физические страдания. - Да, тетя.