Золотые волны её волос

По залу, как белые голуби по паркету, разбрелись миниатюрные столики. Рабочих, которые расставляли их при рождении этого чудного ресторанчика, наверняка возмутила бы такая метафора, применённая мной к "стройным рядам до блеска начищенных столов". Но на их чистоту я и не могла бы клеветать, если даже жаркое Светило выбирает их как объект, от которого не стыдно отразить пару лучей. Только вот кофе тут страсть какой приторный... Лениво смотрю по сторонам, считаю мух, которых нет, поэтому сначала их придумываю, размещаю во всех уголках светлого помещения, а потом уже провожу перепись насекомьего населения. Звенит медный колокольчик, отрываю тяжелую голову (кто бы мог подумать, что пустота может столько весить) от стола и бросаю взгляд на дверь с голубыми витражными стеклышками. Вижу широкие зелёные штаны. Это чудное произведение швейного искусства неторопливо направляется ко мне. А вместе с ним, точнее в нем, его не менее чудная обладательница. Я тихонько киваю в знак приветствия - десять утра не то время, когда хочется разразиться приветственной тирадой, даже если её слушательница, более чем этого достойна. А она, тем временем, не подозревая, какие во имя неё планируются подвиги, бодро листает меню. Я тоже беру себя в руки, как настоящая дочь самурая, и хлебаю остывший кофе. Она говорит: "Морская навигация... Кой чёрт меня толкнул на профессию, с которой рано или поздно морально пойдешь ко дну?" "Романтика...- тяну я. -Морзянка и ром." "Расчетные таблицы и душный кабинет" - кривит губы в ответ. И цокает языком. Черта, привезенная ей с Севера, да и на весь Север она такая одна. Делает так всякий раз, когда устает подстраиваться под наш южный ритм и "дурацкий" - да-да, именно это я расслышала в её шёпоте - диалект. Потягивая апельсиновый сок, правда, смешанный с чем-то алкогольным, моя молчаливая собеседница замечает мою отвлеченность и отсутствие томно-влюбленных взглядов, которые я обыкновенно кидаю в её сторону, что она находит жутко смешным. Или так скрывает смущение. Хотя мало что может смутить девушку, посвятившую жизнь бескрайнему морю. Хотела бы я быть на его месте... Но странно бы тогда получалось - обсуждать со мной меня же, как это происходит с морем. Она будто бы слышит такие вот мысли скучающего человека и восторженно тащит гулять на набережную. Там я понимаю, что описывать её стоило не с зелёных штанов, а с фантастического равновесия, которое она демонстрирует, балансируя на просоленном ветрами парапете. И, пожалуй, с её острого языка, ибо тому, как она комментирует мою неуклюжесть мог бы позавидовать какой-нибудь Мольер... Но в воду не падаю - несомненные успехи в сравнении с прошлым летом. Лезем на крышу. Ей всегда нужно, чтобы все хорошо было видно - этакий впередсмотрящий в своём "вороньем гнезде". Скользим по вымытой весенним дождем черепице, я театральной расставляю руки, прямо как в Титанике, чтобы в случае падения с внушительной высоты, походить хотя бы на бумажный самолетик из тетрадного листа... Но её загорелая кисть крепко держит меня за пояс туники, и раз за разом я постыдно брякаюсь всего лишь на колени. Сидим. Из широких штанин извлекается флакончик с мыльными пузырями, которые, в прочем, не задерживаются в этом самом сосуде и, наполненные тёплым воздухом нашего дыхания, отправляются навстречу заходящему солнцу. Моя улыбчивая спутница щурит глаза - стремится разглядеть в прозрачных пузырьках гордых всадников Дикого Запада, так как облака, совсем отбившиеся от рук, совершенно не хотят воплощать наши мимолетные фантазии и приходится довольствоваться рукотворной альтернативой. Я неудачно сравниваю нашу развевающуюся по ветру одежду с флюгером, но её улыбка становится ещё шире. А крикливый портовый город тает в подсвеченной солнцем дымке, и тускнеет золото ее волос, но это совсем не плохо, даже загадочно... Думаю об этом, легко касаясь губами обветренной веснушчатой щеки.