One bright moment is all I ask!

One bright moment is all I ask

I'm gonna be released from behind these lines And don't care whether I live or die

Когда Лафайет впервые почувствовал резкий укол возле сердца, то подумал, что даже боль после ранения в бедро не сравнится с этой. Она была особенной – пронзительная сначала, затем тупая, застревающая отголосками в сознании. Тогда маркиз схватился за грудь и осел на землю, тут же обратив на себя внимание Вашингтона. Генерал всегда заботился о нём, пусть проявлялось это в характерной ему сухой и скованной манере. На этот же раз Джордж буквально подлетел к Жильберу, не на шутку перепугавшись. Такое происходило впервые, чтобы его верный адъютант падал на землю. Даже во время боя подобное случалось редко, а сейчас... Сейчас маркиз в его руках содрогался, пытаясь встать на ноги. – Mon général... – Что случилось, друг мой? – быстро спросил Джордж, позволяя Лафайету схватиться за свою руку. – Ничего особенного, просто сердце... – Что? – Стрельнуло. Неважно, правда неважно. Маркиз выпрямился и с улыбкой посмотрел в глаза Вашингтону, но тот улыбку принял с сомнением, изогнув губы и нахмурившись. Жильбер поймал себя на мысли, что ему льстит такое внимание, пусть Вашингтон всё равно старался держаться и не показывать своей растерянности. Французу стало стыдно и он отвёл взгляд, а затем отпустил руку генерала. – Спасибо за заботу, мой... – Сегодня тебе нужно обязательно показаться врачу, – Вашингтон не приказывал ему, но тон у него был строгий. – Я непременно сделаю это, мой генерал.

I don't need a husband, don't need no wife And I don't need the day, I don't need the night

Зима в Вэлли Фордж обещала быть суровой. Деревья покрылись инеем, реку сковало льдом, а снег начал валить с поражающей частотой. От круглосуточного мороза щёки становились алыми и горели так, будто весь день маркиз просидел у костра, пальцы краснели и начинали колоть буквально спустя пару минут, проведенных на улице. По сугробам сложно ходить, дыхание – и без того тяжёлое и болезненное – постоянно сбивалось. Его визиты к врачу не помогли раскрыть причину начавшегося около месяца назад кашля и участившихся спазмов в грудной клетке. Поначалу Лафайета пугали туберкулёзом, но всё обошлось. Теперь же этот кашель усилился вновь и из-за чувства беспомощности и постоянных болей в груди, его всё чаще начали посещать мысли о том, что он не доживёт до конца зимы. Хотя, вполне возможно, что он просто замёрзнет здесь. I'm gonna leave my body Одёргивать и приводить себя в норму приходилось лишь при Джордже, который иногда захаживал к нему и интересовался как идут дела. Маркиз всегда безоговорочно улыбался, кашлял в кулак, а на вопросы отнекивался и отшучивался. Ему стоило бы сказать, но это станет просто очередной проблемой на плечах Вашингтона, к тому же сейчас болеет добрая половина войска и не все из солдат смогут выздороветь. Почему-то после визитов генерала Жильберу становилось хуже. Порой, просто взглянув на него и услышав тихий, хриплый от ледяного ветра и крепкого чая голос, маркиз готов был собственное сердце выплюнуть, не говоря уже о лёгких. В такие моменты и в одинокие вечера после них, внутри у Лафайета всё резало и болело и он был готов поклясться, что в его горле что-то застряло. Что-то, что отчаянно царапало слизистую и никак не выходило наружу, как бы сильно он не кашлял, как бы часто он не дышал.

Don't need the birds let them fly away And I don't want the clouds, they never seem to stay

– Многие наши солдаты слегли с жаром или с обморожением, а это только начало зимы, – с дрожью в голосе произнёс Вашингтон, оглядывая лагерь с небольшого пригорка. Лафайет стоял рядом с ним, его глаза болезненно блестели, но он всё с таким же упоением взирал на генерала. Жильбер ни разу не усомнился в том, что делает и о чём говорит Джордж. Его решительность, стойкость и уверенность придавали силы не только солдатам и не только в бою. Каждый раз, открывая глаза утром, маркиз думает о том, что проснулся только потому что нужен своему предводителю, своему генералу. Он готов ползти по сугробам куда угодно и сколько угодно ради него, пока ослабевшее тело не предаст его и он не упадёт в ледяные объятия смерти. Та почему-то всё ещё не забрала его. – Mon général, – привычно начинает он и тут же закашливается, – Мы сможем выдержать это, я не просто так остался рядом с вами... – Да, я как раз хотел узнать причину этого поступка. Почему, зная о болезни, вы не покинули лагерь? Хотя я настаивал на этом, – не без строгости в голосе спросил Вашингтон, а потом перевел взгляд на адъютанта. Тот смутился и сделал шаг в сторону, обращая взор на долину. – Потому что я не могу оставить вас... точнее, всю эту ношу на вас, – Жильбер запнулся, но не стал продолжать, ровно так же, как не стал поворачиваться обратно к генералу. К горлу подступил очередной спазм кашля и Лафайету пришлось приложить титанические усилия, чтобы не согнуться. – Что с вами происходит? Джордж горько понизил тон при вопросе, потому что ему самому было больно видеть, как его другу день за днём становится всё хуже. Его щёки алые уже не от мороза, его глаза тускнеют с каждым разом, когда с тонких губ срывается надрывный сухой кашель. Генерал видел много смертей на поле боя и вне его, он вообще много чего увидел и узнал за свою жизнь, но даже этот опыт не смягчал того, что он испытывал сейчас, глядя на медленно умирающего молодого человека. Человека, который сделал для революции, для солдат и лично для Вашингтона всё, что только мог сделать. Позже он отвёл юношу в свою палатку, усадил в тёплое кресло с высокими подлокотниками, а сам сел рядом на кровать. Давящая тишина растворялась в редком потрескивании костра. Плотная ткань укрывала их от вьюги и давала Лафайету хоть сколько-нибудь отдохнуть от холода и колючего снега. Вашингтон внимательно всматривался в черты лица Жильбера. Ему становилось не по себе о того, на сколько сильно заострились скулы француза, как его кожа, раньше имевшая аристократичный бледный, но всё же здоровый оттенок, приобрела желтоватый цвет. Тонкие пальцы совсем обессиленно сжимали плед, которым Джордж укрыл его ноги. Адъютант уснул в палатке своего генерала, уже не ощущая тяжести в лёгких. I’m gonna lose my mind Утро Жильбер встретил с усилившейся болью в груди. Как он и предполагал, после каждой новой встречи с Вашингтоном ему становится хуже, но это всё так же совершенно не волновало маркиза. Любое проведённое рядом мгновение стоило этих мучений. Лафайета даже не удивило то, что теперь у него начали чесаться руки и ключицы. Весь день он отчаянно оттягивал воротник и шарф, чтобы дотянуться до зудящей кожи. В итоге это привело к тому, что под вечер шарф просто висел на тонких плечах, а воротник был окончательно отогнут назад. Оттого, что кожа его горела и шелушилась, Лафайет не чувствовал мороза. Его вид привлекал внимание не только врача, но и солдат, которые теперь тоже начали беспокоиться за состояние маркиза. С каждым днём болезнь прогрессировала. Жильбер стал замечать у себя на лице и на руках тонкие порезы, словно он зацепился за колючую ветку. Как бы старательно француз не прикрывал эти порезы рукавами, как бы не прятал их под перчатками, они всё равно не исчезнут. Это начинало сводить с ума.

And I'm losing blood, I'm gonna leave my bones And I don't want your heart it leaves me cold

Поздно вечером, когда боль чуть-чуть отошла, Лафайет сел выводить письма в ставку, но внезапно перо выпало из его руки и он схватился за шею. – Mon Dieu, – маркиз сипло вздохнул и наклонился над столом, буквально оперевшись о его поверхность лбом и отчаянно зажмурив глаза. Дрожащей рукой он отодвинул бумаги в сторону, при этом опрокинув маленькую баночку с чернилами на пол. В его горле словно что-то развернулось, плотно прижавшись к стенке дыхательного пути. Пытаясь вздохнуть, Жильбер выпрямился, всё ещё крепко держась за край стола. Его пальцы побелели, но сам он не чувствовал ничего, кроме стального привкуса во рту и адского жжения в горле. В глазах стояли слёзы и расплывались цветные пятна. Найдя в себе силы отпустить собственную глотку, он стиснул зубы и заставил себя дышать через нос, но пучина липкой бессознательности всё больше поглощала его. Вокруг всё плыло – свечи на столе, их ярко-оранжевый свет резал глаза так же больно, как нечто, что резало сейчас его изнутри. В последний момент маркиз успел сглотнуть кровь, скопившуюся во рту, и сделать глубокий вдох, а затем его ноги подкосились и юноша упал в кресло. Дрожащей рукой Жильбер дотянулся до платка и поднёс его к губам. Очередной спазм сдавил грудь, что заставило Лафайета зажмуриться и сильнее прижать платок ко рту. Кашель был долгий, изнуряющий. Маркиз вцепился в подлокотник кресла свободной рукой и согнулся, болезненно сводя брови. Лёгкие словно разрывались изнутри, страх всё больше брал верх над сознанием, сдавливал голову тисками, не позволял думать рационально. Когда его тело ослабело и кашель перестал быть таким сильным, Лафайет поднялся на ноги, содрогаясь от спазмов и боли. Он оставил платок на краю стола и, сделав пару шагов к кровати, свалился на неё. Никогда ещё Жильбер не видел таких ярких алых оттенков. Они проплывали перед ним сейчас, словно лоскуты атласной ткани. Можно сказать, что он почти чувствовал их. Said I'm gonna leave my body I'm gonna lose my mind – Что с ним?! Что... – Я не знаю, мой генерал. Мне не доводилось подобного видеть в своей жизни! – Отойди, мне нужно на него посмотреть! One bright moment Сквозь откинутый край палатки пробивался тусклый свет только-только восходящего солнца, а вместе с ним врывался внутрь ледяной ветер и снег. Кровь на столе и на полу ещё не высохла, свечи уже догорали. Вашингтон сделал пару шагов и наткнулся взглядом на окровавленный письменный стол. Генерал взял в руки заалевший платок, что покоился на краю стола. В нём вперемешку с кровью и слюной лежала небольшая горсть крупных лепестков розы. Он осмотрел лепестки и перевёл взгляд на Лафайета. Юноша лежал у себя в кровати, его голова была приподнята и повернута в сторону, обветренные губы приоткрыты и мертвенно бледны. Только подойдя ближе, генерал заметил алые бутоны и тёмно-зеленые стебли с шипами. Они оплетали пальцы, кисти, шею, плечи маркиза. Несколько ветвей раскинулись на подушке, заплелись в короткие рыжие волосы. Два бутона росли прямо изо рта и оба покоились в правом уголке губ. Тот, что поменьше, лежал на скуле, а тот, что распустился полностью, стремился ввысь, в сторону Джорджа. Цветы покачивались от ветра, и будто дрожали от холода. Так же, как дрожал когда-то Лафайет. Сиплое и совсем тихое дыхание срывалось с его губ, готовое оборваться в любой момент. Оно было на столько слабым, что Вашингтон поначалу его вовсе не услышал, но он заметил, как розы покачнулись и ресницы француза дрогнули. Он оживился, попытался двинуться, но под тяжестью цветов не смог ничего сделать, а только хрипло со свистом выдохнул. – Je t'ai menti, mon amour... Is all I ask – Я останусь с ним, уходите, – сухо скомандовал Вашингтон, а затем опустился на кровать, сев рядом с Лафайетом. Он аккуратно коснулся оплетенной розой руки и всё так же аккуратно убрал бутон в сторону. Дотрагиваясь до измученных шипами пальцев, генерал неотрывно наблюдал за дрожащими ресницами француза. Когда тот особенно громко выдохнул, Джордж чуть привстал и подвинулся ближе. – Жорж, – его голос звучал слабо, у него даже не хватало сил выговорить имя генерала на американский манер. – Всё прошло. – Я солгал вам. Я лгал вам обо всём, – голос сорвался и снова стал слышен этот проклятый сип. – Я люблю вас. Я остался потому что люблю вас. Слышите? – Слышу. Пожалуйста, не говори, отдыхай. Его ладони были тёплыми, чуть шершавыми. Даже через пелену нестерпимой боли юноша это чувствовал, но у него не было сил ни сказать что-нибудь, ни сжать чужие пальцы в ответ. Его замутненные и побледневшие глаза не могли оторваться от силуэта, но вскоре предательски закрылись и всё вновь накрыла тьма.

History keeps pulling me, pulling me down And it's pulling me down

– Мы должны были выдвинуться на несколько дней раньше, мой генерал. – Солдатам нужно было время на подготовку. Знаю, что это рискованно, но не гнать же их плётками? – Весна только вступает в свои права и таяние ещё не началось, но если мы не поторопимся, то нам грозят трудности с переходом рек. – Ты просто хочешь уйти отсюда как можно быстрее. – Вы говорите совсем не как главнокомандующий армией. – Я могу позволить себе это только рядом с тобой. Маркиз прячет лёгкую улыбку в шарф, а взгляд сияющих глаз отводит в сторону. Ему больно смотреть на список умерших во время зимы солдат, ещё больнее ему смотреть на выживших, тоже покалеченных и почти отчаявшихся. Но от чего-то именно сейчас ему удивительно спокойно. Его лёгкие наполняются прохладным, уже не таким острым морозным воздухом и он медленно выдыхает, не обращая внимания на пристальный взгляд Вашингтона. – Я верю вам сейчас так же, как верил раньше. Хотя нет, – маркиз поворачивается, щурясь от солнца. – Теперь даже больше. На последних словах он делает пару шагов навстречу генералу и, притягивая того ближе к себе за рукав, касается губами уголка чужого рта. Не встретив сопротивления, маркиз приближается ещё чуть-чуть и целует уже уверенней. Касается руками плеч. Закрывает глаза. Он отдаётся весь без остатка, позволяет прижать себя ещё ближе и тихо вздыхает, набирая больше кислорода, чтобы потом снова раствориться в поцелуе. Их прерывает голос солдата и Вашингтон незамедлительно следует на зов, спешно извиняясь перед раскрасневшимся маркизом. One bright moment Is all I ask Когда Лафайет в последний раз почувствовал резкий укол возле сердца, то подумал, что умер. С его тела будто сняли оковы, он смог свободно раскрыть глаза, но вместо кромешной тьмы увидел лицо своего генерала. Вашингтон был так близко, что поначалу у Жильбера не получалось банально вздохнуть, но когда он услышал облегченный вздох Джорджа, то последовал его примеру. Воздух ворвался в лёгкие так быстро, что француз закашлялся, нервно подскакивая на кровати. Сидящий рядом Вашингтон аккуратно сжал плечи юноши и обнял его, мягко прижимая к себе. – Больше никогда не скрывай ничего ни от меня, ни от себя самого. Ты понял? – Я люблю вас. Это правда. – Я тоже люблю тебя. Жильбер прикрыл глаза и спокойно улыбнулся, засыпая под слегка сбитое дыхание генерала.