Pretty glasses

С тех самых пор, как доктор Гейзлер появился на последнем рубеже ТОК*, в комплексе Шаттердом, Харлин не переставала его тайком разглядывать. Он был для нее вроде диковинной зверушки или редкого насекомого. Вечно взъерошенный, в съехавших на бок очках, он пробегал мимо Квинзель, задевая своим плечом ее фигуру в безупречно белом халате, всегда выглаженном и застегнутом на все пуговицы. Харлин не могла понять саму себя — что в Ньютоне вызывает в ней такой интерес? Она всегда напоминала себе — невежливо пялиться. Невежливо рассматривать людей. Но, тем не менее, каждый гребаный раз не могла удержаться, чтобы не проводить юркую, невысокую фигуру доктора биологии до ближайшего угла, за которым он неизменно исчезал. Ньют понятия не имел, что вызывает такой живой интерес у красотки-психиатра, на которую он лишний раз даже не поднимал глаз. А что толку? Такие женщины на очкастых Ньютов не смотрят, будь они хоть трижды докторами биологии и именитыми специалистами в редкой области. Гейзлер прекрасно это понимал и поэтому даже не мыслил, даже не думал о Харлин Квинзель с тех пор, как их познакомили в самый первый день. Больше они не пересекались, кроме случайных встреч в коридорах, кафетерии или еще на какой общей площади. Она работала с пилотами, Ньют ковырялся в мозгах покойного Остроголова. У него и помимо всяких девушек была куча дел. Харлин запомнила их первую встречу и с детальной точностью перед сном проигрывала ее в голове. Она, в компании маршала Пентекоста, вместе с Райли, Мако и другими обитателями последнего оплота ТОК, наблюдала за двумя фигурами, выбравшимися из лифта. Хромой Готтлиб, исполненный достоинства человека, прекрасно оценивающего свои знания и… Ньют. Он так и представился, когда кто-то, кажется, Стэкер, назвал его доктором Гейзлером. — Зовите меня просто Ньют, только мама зовет меня доктором, — прозвучало в воздухе. Харлин, прижав к животу свою кожаную папку с монограммой, просто… смотрела. И не понимала, что делает этот припанкованный (кожаная куртка) лохматый недоросток среди людей, взявших на себя столь великий долг. Сама Квинзель до сих пор ощущала дрожь в пальцах и слабость в локтях, когда думала о том, над чем они (всем дружным коллективом, конечно же) трудятся тут, денно и нощно. У Ньюта его работа не вызывала благоговения. Она была его маниакальной страстью. Он забывал о времени, и если бы не Герман с его бюргерским режимом и привычкой все делать по часам, Гейзлер бы вскоре помер от обезвоживания или от недоедания. А так, напарник по работе с мозгом кайдзю временами оттаскивал Ньюта от его эксперимента и сопровождал в кафетерий, который почти ничем не отличался от типичной американской школьной столовки. Это вызывало у Ньютона почти вьетнамские флешбеки: тут все тоже сидели по группам. Пилоты держались вместе, только Райли и Мако Мори болтались на отшибе. Механики, техники, командиры. Красивая доктор Квинзель держалась особняком, лишь иногда показываясь в компании Пентекоста и его подручных. Ньют, ковыляя за Германом с двумя подносами в руках, изредка посматривал на нее, но блондинка всегда была так занята своими записями и планшетами, что, казалось, даже не замечает тарелку остывшего супа, неизменно стоящую по её левую руку. И так, день за днем. Харлин потаенно наблюдала за Ньютоном. Ньютон иногда ловил себя на мыслях о Харлин. Будто слепая партия в теннис или словно два человека сидят, разделенные стеной, но строго друг против друга. Все вокруг были слишком заняты подготовкой Егерей и пилотов, чтобы замечать странности в поведении других. Да и вообще, команда последнего боевого рубежа состояла практически сплошь из фриков и изгоев, тут было не до осуждений ближних за их нелепое поведение или неуместные вопросы, вроде тех, что задавала Харлин Герману Готтлибу, стараясь узнать что-то о его коллеге. Она вела записи, но только когда крепко запиралась в своей одинокой спаленке с пустующей верхней полкой и вечно царящим аккуратистским порядком, везде, кроме письменного стола. Харлин аккуратно вносила в тонкую папочку новые листы, в которых отмечала новые сведения про Ньютона и делала на их основе свои выводы. Она приписывала ему диагнозы и тут же рушила их, вымарывала острым пером. И немного рисовала — в юности увлекалась карикатурой, так что профили и фасы Ньютона выходили, пусть и утрированными, но все же похожими. Справедливости ради — она и других коллег рисовала. Только вот очки и взъерошенная челка появлялись среди иллюстраций все чаще. Поговорить с Ньютом Харлин удалось случайно. Она опаздывала к обеду, задержавшись с проверкой очередного теста пилотов (ей не очень нравились результаты братьев Вай Тен и она думала, не сказать ли об этом Стэкеру), и ворвалась в кафетерий, когда на стойках с едой уже почти ничего не осталось. Взяв себе каких-то крекеров и тарелку с салатом, Квинзель зашагала к привычному месту. В полупустом помещении ее что-то смущало — она ощутила это еще с порога, но внятно осознала это только сейчас. Ньютон. Слово ударило по нервам и хлипкий поднос задрожал в руках красотки-психиатра. Харлин сделала несколько шагов и поставила его на стол, за которым сидел доктор Гейзлер. В полном одиночестве. — Можно? — спросила Харлин, взявшись за спинку пластикового стула. Ньютон поднял на нее глаза — Квинзель инстинктивно шатнуло в сторону. За толстыми линзами очков в черной оправе плескались два моря паники. — Д-да, — прозаикался Гейзлер. И уронил ложку. Пока он неловко шарился под столом, Харлин успела присесть и даже прожевать несколько помидорок черри из салата. Ньютон, отыскав ложку, вертел ее в руках, словно не понимая, что делать с диковинным предметом. — Возьмите мою, — Харлин переложила прибор со своего подноса на салфетку, лежавшую рядом с ладонью Ньютона. — Я взяла себе все виды приборов, но супа больше нет. Я опоздала, — она беспомощно улыбнулась. Ньют в ответ неожиданно просиял улыбкой — не неловкой, не маниакальной, а вполне милой и лучезарной — чем изрядно порадовал Квинзель. — Спасибо, — сказал он и даже не заикнулся. — Вы так добры, а я не помню вашего имени. — Не беда. Его редко кто запоминает с первого раза, — Харлин перемешала свой салат. — Ага, — Ньют выжидающе посмотрел на незваную соседку по столу. Квинзель едва заметно зарделась и мысленно выругала себя идиоткой. — Харлин Квинзель, — произнесла она, проглотив церемонное «доктор». — А я Ньют, — просто сказал Гейзлер и принялся за свои макароны с сыром. — Да, я знаю, — пролепетала Харлин перед тем, как уткнуться в тарелку и заняться уже подвядшим салатом вплотную. Ньют, хоть и делал вид, что ему очень интересны макароны с порошковым соусом, внутренне паниковал. Что ей нужно? Зачем она пришла? Почему села? Стоило Герману уехать в Брюссель, защищать своего протеже от обвинения в плагиате, как все посыпалось прахом. Ньютон едва не пропустил обед, залил половину своих сегодняшних записей бальзамической жидкостью, вдруг хлынувшей из отсоединившегося шланга, прожег одну из своих рубашек. Теперь его медитативное одиночество нарушила Она. Доктор Блондинка, как периодически звал ее про себя Гейзлер. Харлин Квинзель, как она любезно напомнила. Ньют старался держаться от неё подальше: поднимали голову детские воспоминания о мамочке, которая, не желая мириться с гениальностью сына, таскала его по всяким врачам с приставкой псих-, отчего его и без того сложное детство краше не становилось. К тому же, Харлин была слишком красивой — по мнению Ньюта, таких женщин и вовсе не должно было существовать. К тому же, красивые женщины никогда не обращали на него внимания, а Квинзель подошла, села и даже ложку отдала. Гейзлер ерзал на стуле и чуял подвох. Даже макароны с сыром имели теперь металлический привкус тревожности. Вцепившись в стакан с кофе, после пятнадцати томительных минут молчаливого жевания, Ньютон все-таки не выдержал и заговорил первым. — Вам от меня что-то нужно, доктор Квинзель? Харлин дернулась, очаровательно уронила листик салата изо рта и, тщательно обтерев губы салфеткой, словно в попытке потянуть время, ответила нарочито будничным тоном: — Ничего. Ньютон ей не верил и подозрительно щурил глаза, не замечая того, что слегка нервозно покачивается на стуле. Зато Харлин заметила и трижды повторила про себя, чтобы не забыть внести эту его привычку в папку Ньюта. — Ничего. Просто так, заметила, что вы сидите совсем один. — Герман, в смысле, доктор Готтлиб, уехал на пару дней. — Да, вы всегда сидите вместе. — Я помогаю ему с подносом. Раньше носил по два, но теперь мы оптимизировались и складываем все на один. — Это очень мило с вашей стороны, помогать другу. — Мы не дружим. — Вот как. Это был самый неловкий разговор, который Ньютону довелось переживать, а он знал толк в неловких разговорах. Тем не менее, макароны с сыром и кофе кончились раньше, чем у Харлин появились еще вопросы. Ньют вежливо откланялся и скрылся в спасительной дали за двойными дверями. Его ждал мозг кайдзю, его ждали удивительные (он надеялся) открытия. Только вот сосредоточиться на работе после короткого перекуса было как-то сложно. Не потому, что макароны несвежие или кофе слабый, нет. Все дело было в Докторе Блондинке. Харлин с ее очками, белым халатом и полусъеденной помадой на губах засела в мозгах Ньюта так же плотно, как электроды в мозгу кайдзю. Ньютон не мог работать, потому что его терзали сто пятьдесят три вопроса и главным из них был самый простой — что она, черт ее задери, хотела от него? Этот нечаянный визит, жест доброй воли? Что это? Психологический эксперимент? Попытка социальной благотворительности? В любом случае, Ньют не хотел быть ни подопытным кроликом, ни объектом жалости. Отложив свои записи, он выбрался из-за стола и, прямо как был, в целлофановом фартуке и защитных очках, отправился к кабинету доктора Квинзель. Харлин неприятно вздрогнула, когда дверь без стука открылась и на пороге ее тихой гавани появился Ньют. Появился вместе с резким запахом химикатов и еще чего-то странного. — Доктор Гейзлер? — она привстала, уцепившись за край стола. — Ньют, — биолог прошагал через кабинет и остановился напротив Харлин. — Я хотел спросить, почему вы сегодня составили мне компанию? — Что? — Харлин растерянно стащила с носа очки. В расфокусировке Ньютон казался не таким… настойчивым. — Я просто хотела составить вам компанию, вот и все. — Если это как-то связано с вашей профессиональной деятельностью, — в голосе Ньюта звенели какие-то мальчишеские нотки. — Я бы не хотел, чтобы… Не нужно. — Почему вы… почему вы так решили, Ньют? — Харли подняла одну из папок, словно в попытке защититься от незваного гостя. Запах щекотал ноздри и Квинзель чихнула. — Будьте здоровы, — словно между делом отметил Ньютон. — Вы слишком красивы, доктор Квинзель, чтобы просто так разговаривать с парнями вроде меня. Не нужно, — повторил он. И ушел. Рекорд по неловким разговорам был побит раз и навсегда.