Ведь пацаны не плачут

Палмдропов — бухающий паркурщик, алкаш со стажем равным собственному возрасту. Палмдропов — умирающее от бухла тело, что пишет панчи про собственный алкоголизм. Палмдропов — человек драйв. Палмдропов — строчит вордплэи, как врачи болячки в его медицинской карте. Палмдропов — просто есть. Летай — политолог-историк с глубокими мыслями. Летай — пай мальчик со смазливой улыбкой. Летай — рифмующее нечто. Летай — ходячий позитив с энциклопедией в голове. Летай — доброта-доброта с подковыркой наглости. Взгляды говорят больше слов. И когда Палм выкидывает внеочередной панч, позади, совсем рядом, слышатся возгласы поддержки Дани. Когда в пьяном полубреду Кирилл ведет трансляцию в инсте, минут десять буяня о том, чтобы завести совместный эфир с Летаем. А после, говорит десятки раз: «Даня, Даня, Даня…» Когда Палмыч смотрит стеклянными глазами на домашнего, таки принявшего эфир, Летая, сквозь экран телефона, легко улыбаясь. Краткие фразы кинутые друг другу, одна сигарета на двоих. Заботливый Киреев, что отбирает рюмку у безумно смущенного возмущенного Дропова. А ночью, в чужой квартирке, спать холодно, даже под теплым пледом, что пахнет исключительно голубоглазым чудом. А это чудо, любезно поправляет съехавшее одеяло, любуясь умиротворенным лицом Кира. Но Кириллу одному спать не прикольно, ощутив прикосновение теплых рук, сразу схватился за запястье, потянул на себя, якобы сонно протянув:  — Не уходи, плохо и холодно, — уткнуться носом в рубашку, еще не успевшего переодеться, Дани, прижаться сильно-сильно, как в детстве доверчиво. А утром, чтобы сжалось сердце, когда Палм видит кольцо на безымянном пальце, левой руки, спящего Киреева. Они ведь убежденные гетеро, но прижиматься к чужому телу, как смысл жизни. В трансляции утверждать, что оба, даже на внешность «курлык», растягивая губы в счастливой улыбке. И все равно видеть блядский безымянный палец. И уже в который раз, почти не больно, отголоски лишь. А улыбаться все сложнее и просыпаться тоже. Кирилл в который раз идет бухать и трахаться, в который раз его забирает Киреев, после десятков звонков друзей и звонков друзьям, в ожидании ответа на: «Что да как?» И снова все по кругу, колесо Сансары, где Дропов определенно в эмоциональном проигрыше. Каждый раз ставя на кон все что есть, каждый раз проигрывая пожитки до копейки. Пожитки своей жизни, пожитки своей души. Вскоре, именно у Анатольева ничего за душой не останется, ведь накапливать не успевает, все играет в проигрышную лотерею.  — Дань… — в сотый раз, как наркотик, — Ты давно женат? А тот, вроде как и не вдуплил с первого раза. Всматривается пару секунд в замученное лицо Кирилла, будто глядит сквозь него.  — Да. Почти, что ножом по сердцу. Хотя, казалось бы, от того, что он услышит это вслух, ничего не измениться. Кир впервые так крупно ошибся.  — Ясно, — сухо и без эмоций. И без надежды.  — Почему ты спросил об этом? — голубые глаза смотрят с любопытством. Неприкрытый интерес, почти детски невинный, плюс ко всему, до безумия милый взгляд. Он настолько очарователен, даже когда пытается быть опасным. «На баттлах он цербер, а в жизни корги…» Прямо в точку. Даня, ты такой еще ребенок. Но Киреев самый обаятельный ребенок за всю Палмдроповскую жизнь.  — Да ничего, забей просто, — разбивая паузу, Кир по привычке, нервно поправляет челку, зарываясь ладонью в волосы. Но Даня молчит. Смотрит так пронзительно, будто видит истину, как дети, что все видят насквозь.  — Ладно, я это… Пойду уже… Вот… — сбиваясь, слегка взволновано бормочет Анатольев. Но он не ушел, продолжал стоять и смотреть на Даню, прикованный его взглядом, совершенно спокоен внутри. Совершенно спокоен и фатально потерян.  — Знаешь, — взгляд голубых глаз потускнел, Кир впервые видит его таким, а говорить он начал так резко, что воздух выбило из легких, — я уже около полугода, живу отдельно от нее. Так бывает, когда остается лишь привычка. Думаю, ты понимаешь о чем я. Он замолчал, всматриваясь в узор на чашке, размышляя о чем-то, вспоминая. Потухшие глаза, казалось, поменяли цвет. Даня молчал, взвешивал все «за» и «против», но все же продолжил:  — В один момент просто что-то щелкнуло и все пошло по наклонной. А попытки что-то исправить - оказались бесполезны. С нового листа не пошло. Кир боялся дышать, боялся прервать его речь, его мысли. Было до одури пугающим, отсутствие привычного озорного блеска в уже родных глазах. Там немая боль, да и только.  — А знаешь, что пугающе странное? — пауза в несколько секунд, — То, что у нас не было крупной ссоры или переломного момента, который мы не смогли преодолеть, нет. Это настолько постепенно происходило, что заметить что-то, не представлялось возможным. А еще… Стало малость стыдно, что его посвящают в столь личное и откровенное, стыдно, что он заставил Киреева все это вспомнить. Прожить все заново.  — Мне безумно ее не хватает. На устах печальная улыбка. На лице горечь воспоминаний. На глазах накопившиеся слезы. Даню ломало собственными переживаниями, ломало без прав на восстановление. Кирилл не придумал выхода лучше, чем знак поддержки. Не долго думая, он сократил то мизерное расстояние, пару метров, падая на колени, чтобы поравняться ростом с Киреевым сидящим на стуле. Он обнял его. Крепко. Утешая. Мол, смотри, видишь? Я здесь, я пред тобой и мне не все равно. Палмдропов считает это своего рода признанием, своего рода клятвой и присягой в верности. Летай трактует это, как спасательный круг в бескрайнем океане, оазис в бездушной пустыне. Даня крепче вцепился в черную толстовку, сжимает до белых костяшек. Изо всех сил стараясь, чтобы плечи не дрожали. Стараясь, чтобы слезы скатывались, как можно тише, чтобы растворились в воздухе, а не впитывались в черную толстовку. Ведь пацаны не плачут. Кирилл прижимается сильнее, чуть поглаживая по спине. Даня не рыдает. Даня не плачет. Даня не скулит. Даня даже не дышит. Просто взгляд не сфокусирован, просто слезы текут молча из глаз. Редко. Всего пару соленых капель из моря наглухо топящей боли. Просто покрасневшие щеки, его просто обнимает Кир. Просто стало немного легче. Легче на пару соленых капель. Дыхание, через раз, приходит в норму. Слова благодарности рвутся из охрипшего горла:  — Спасибо. Глухо, убивая тихое бормотание в черную толстовку. И размеренное дыхание в ответ, вместо тысячи слов. Даня принимает его клятву верности и дарит свою в ответ. Палетай — это, когда все ясно и без слов.