И остаётся нам,
Холодным городам,
Просто ждать, когда станет теплее
И дышать, ни о чём не жалея.
Слот, «Круги на воде»
Она снова в красном. Господи, Ханна, почему именно этот цвет? Почему ты всегда в его снах в красном? Это очередное напоминание о тех кровавых полосах на твоих руках или тебе кажется, что это невероятно сексуально? Сегодня она предстает перед ним в красном длинном платье. Смотрит в глаза, слегка улыбается, тянет еле слышное «привет». После медленно снимает неудобные туфли с головокружительными каблуками, которые так ненавидела и практически не носила при жизни. Но это сон, во сне ведь всё можно, да? Отбрасывает туфли в сторону, выпрямляется и вновь смотрит в него, нет, именно в него, а не на. На – это скользить по поверхности водной глади. В – выворачивать душу наизнанку, его всего выворачивать, сжимать в хрупких пальчиках слабую мышцу – сердце и давить, давить, давить. Держись, Зак. Ты ведь можешь, Зак. Тебе всё под силу, Зак. Даже это. Пальцами танцует вверх по руке, прикусывает губу. Цепляет бретельку – вниз, вниз, вниз. Зак не осознает, что значит дышать. Зак не боится задохнуться. Зак готов сидеть и смотреть на нее вечно, только бы не просыпаться и не возвращаться к реальности. Медленно тянет молнию, чтобы выпорхнуть из наряда красиво и элегантно. В жизни она так не умела, не получалось. И часто сокрушалась, что неуклюжа и неповоротлива. Он считал это глупостью, потому что его это никогда не волновало. Зак тоже был далек от типичного красавчика и спортсмена из многочисленных молодежных фильмов. Да, люди неидеальны. Человек не может быть прописан в сценарии жизни, потому что каждый выбирает сам: кем и как быть. Все они, кто попал на кассеты и кто остался за занавесом, сделали выбор, в том числе и Ханна. Ему недостаточно тринадцати причин. Ей – да. Ему – нет. Он хочет встряхнуть эту иллюзорную Ханну в красном и спросить: «Почему ты ушла?» Эгоистично и глупо, но он думает, что мог бы помочь, если бы у них сложилось. Если бы тогда поступил иначе, а не как трусливый болван. Красное платье падает на пол, превращаясь в полумраке комнаты в кровавую лужу. Кажется, что она стоит в луже крови и снова умирает, только теперь он рядом, а Ханна улыбается и протягивает к нему руки. Беззаботная, беззащитная, бесценная. Он шепчет: – Ханна… Ханна… Хочет сказать больше, но она подходит ближе и прикладывает палец к губам. Молчи, Зак. Я с тобой, Зак. Этот жест может значить, что угодно. Но ему нужно сказать. Он должен, потому что, быть может, завтра она перестанет приходить в его сны. – Я люблю тебя… – выдыхает, она лишь качает головой. На ней черное кружевное белье. Он помнит тот стих, он знает, что под бельем – кожа, мили и мили кожи. Ханна – вся она настоящая – здесь с ним. Без оберток, невыполненных обязательств и выхода на бис. Это не механический голос из динамика, подводящий итоги, это живая субстанция, яркая, изменчивая. Ханна дышит – он чувствует ее дыхание на своей коже. Ханна смотрит – он чувствует движение зрачков даже под собственной кожей. Ханна жива – она прикасается к нему, нежно и трепетно. Не так, как когда-то, уверенней, с определенной целью. Ждет отклика, зная, что тот не заставит себя ждать. Давай, Зак, полетаем. Держись крепче, Зак. Вообще – держись. Он держится за нее, словно они действительно собираются взлететь. У нее мягкая кожа, теплая, нежная на ощупь. У нее россыпь родинок на плечах. У Зака только вечно холодные руки, сбитое дыхание и осознание, что больше никогда не будет так. Хватайся за меня, Зак. Я держу тебя, Зак. Не думай, что завтра, после, в будущем, потому что у меня его уже нет. Она не произносит ни слова, Зак будто слышит ее голос у себя в голове. Это прощание или прощение, а может, обещание? – Почему ты? – резко поднимает голову, глядя ей в глаза. – Почему я? – шепчет. Эти же слова она записала на плёнку, эти же слова выскребал на его тачке Клэй. Не ответ, только вопрос, на который ответить придется ему. На кассете мало о нем, совсем мало сказано, хотя он бы мог говорить о том, что было между ними, бесконечно. Но Зак не доверил бы их историю плёнке, дневнику или школьному консультанту. Остались фото, воспоминания и сны. Поцелуй горько-сладкий. Она не нанесла блеск, губы немного сухие, но для Зака – это еще один признак того, что она жива. Ханна вначале нежно целует, потом углубляет поцелуй, лаская языком рот. Горячо и холодно одновременно. Холодно от слез, которые незаметно стекают по щеке. Горячо от любимых прикосновений и знакомого трепета. Глупый, не плачь. Сейчас не время грустить. Наслаждайся моментом, Зак. Он наслаждается. Прижимает ее к себе крепко-крепко и наслаждается. Главное – не отпускать. Больше – нет. Под кружевным бельем действительно кожа, и парень хочет бесконечно долго рисовать на ней узоры, пока Ханна еще с ним, пока она смотрит на него и улыбается. Зак запускает руку в море ее волос – бескрайнее, шелковистое море. Белье обнажает не кожу – душу. Она проводит руками по его торсу, Зак снова теряется. Когда они голые лежат вот так, плотно прижатые, словно пришитые друг к другу, нельзя не теряться, не задыхаться, не отбросить попытки спастись. Ханна садится сверху, смотрит на него, словно спрашивая: надо ли, можно ли? Зак скользит руками по ее лопаткам, отвечая: необходимо. Она резко опускается на него, и с быстрым толчком всё становится на места. Так, как правильно, так, как нужно двоим. – Ханна… – на выдохе и на вдохе. Вместо выдоха и вдоха ее имя. Просыпаясь, засыпая, живя и умирая с ним на губах. Она накрывает его рот ладонью – не надо, растворяйся и наслаждайся, дробись, а не стремись к целому. Он держит ее за талию дрожащей ладонью, прислонившись лбом к плечу. Движения и дыхание. Вверх и вниз. Так было уже когда-то и ощущения схожи, но всё как-то по-новому. Ханна знает, что и как брать, и берет не спрашивая. Забирает его тело, сердце, мысли, разум. Пьет его всего по капле, до донышка. Зак не хочет остаться пустым сосудом, когда сон закончится, нет, кажется, когда жизнь закончится. Но ты останешься, как осталась я. Не будь дураком, Зак, я глубже в тебе, чем ты боялся себе представить. От меня не избавишься так просто, с наступлением нового дня или со смертью. Меня ничто и никогда не прогонит из твоей комнаты, из твоей головы, из твоего нутра. Зак стонет, протяжно и в голос, от слов, звенящих в голове, как выскользнувшие из рук монеты. Ханна порывистая, Ханна страстная, Ханна неповторимая. Ханна… ничья. Каким придурком нужно быть, чтобы так быстро влюбиться и так быстро всё потерять. Кто-то скажет, что только Клэй любил ее по-настоящему. Кто-то скажет, что Зак сам во всем виноват. Ханна тоже считала так, порой казалось, что она боялась позволить себе быть счастливой и намеренно ждала удара, который, по закону подлости, обязательно следовал. Зак ничего не знает о чувствах других и не берется никого судить, зато знает о своих. Их так много, что они просто не помещаются в нем, он пробовал зарыть их, закрыть на сто засовов, превратить в пыль. Не хватало всего: сил, желания, времени, места, повода, оправданий. Когда Ханна страдала от пустоты и одиночества, Зак ненавидел себя за свою слабость. Каждый боролся и проигрывал. Сейчас Ханна из сна дарит ему ласку и любовь, которой ему не хватало. Ее волосы струятся по плечам, когда она откидывает голову назад, обнажая шею и грудь с темно-коричневыми сосками, которые он ласкает пальцами, как любит она. – Давай, Ханна, покажи мне! – в изнеможении произносит он, хватая ее за бедра. Ближе, резче, глубже, быстрее. Заканчивается всё ожидаемо – вращением карусели-комнаты и взрывом внутри хрупких тел. Ханна дрожит в его объятьях, он целует ее в макушку. Они живы. Лежат неподвижно в объятьях друг друга, боясь даже дышать, чтобы не спугнуть момент. Это она и не она одновременно. Никогда Ханна не молчала так долго и не нежилась в его объятьях. Вечно уходила, спешила, отдалялась и приближалась. Ханна никогда до конца не была с ним – он уже потом это понял. От того больнее вдвойне было слушать кассеты, где она не говорила об их отношениях, но и не считала Зака особенным. Другое дело – Клэй… Конечно, Клэй, тот всегда был безупречным – добродушный, милый, учтивый. Зак не такой, но он держится, правда. Даже если Ханна любила гребаного Клэя Дженсена, или не любила никого вовсе. Да даже если она любила весь гребаный мир, но только не Зака Демпси. Он почти научился жить с этим. Ханна выскальзывает из кровати. Зак наблюдает за ней, ее уход проходит, как в обратной перемотке: белье, платье, туфли и никакого прощания. Держись, Зак, только не за меня, прошлое, карниз, ствол в дрожащей руке или лезвие, приближающее тебя к пропасти. Держись, Зак, за что-то существенное, крепкое и надежное – чью-то руку, слова поддержки, луч солнца во мраке комнаты, настоящее с осязаемой болью и бушующей жизнью. Наутро он просыпается, отпустив ее в который раз. Она не привыкла прощаться. Зак хочет ее удержать, но понимает, что это невозможно. Уже нет. Любовь Зака причиняет нестерпимую боль и дарит всепоглощающее чувство вины. Любовь Зака помогает ему держаться до конца. Любовь Зака доказывает, что он продолжает жить.