four walls

в полу-мраке лицо сехуна мерещится каменным изваянием. кажется, прикоснись - и ощутишь прохладу искусно вылепленной статуи античного божества, а не упругую и тёплую кожу живого человека. автомобиль плавно скользит по дороге, ведущей к дому младшего, на фоне тихо играет очередная мелодия без слов (потенциальные раздражители за рулём исключаются). сехун, кажется, в очередной раз здесь и не здесь вовсе, плавает где-то в собственных закоулках разума. отвернулся к окну и едва слышно дышит, завернувшись в мысли как в плотный кокон, сколько ни стучись - дотянуться не получится. чанёль знает эти его настроения, когда проще не тормошить лишний раз, не пытаться вывести на диалог и разузнать хоть что-то, что помогло бы избавиться от этого ощущения постороннего присутствия. есть чанёль, сехун и его под завязку забитая хламом голова, являющая собой «третьего лишнего». вот только на этом празднике неудавшихся оптимистов пак ярко сдаёт в позициях, и в этой войне заведомо проигрывает каждый чёртов раз. от сехуна едва ощутимо слышен терпкий запах алкоголя, но за исключением шальных глаз и расслабленного тела сложно определить степень опьянения, если не знать этого тощего засранца как узоры на своих ладонях. они знакомы не первый день, знакомы близко, насколько это вообще возможно между столь не похожими друг на друга людьми. но, как водится, противоположности притягиваются, их вселенные же научились более-менее сносно существовать подле друг друга, без последствий объёмом мировых катастроф. чанёль напряжённо сжимает руль узловатыми пальцами, следя за дорогой, но нет-нет да соскальзывает взглядом на того, кто сбоку, на расстоянии вытянутой руки. сехун всё так же молчит, не двигается, и словно бы не он позвонил в три часа ночи, заплетающимся языком бубня что-то вроде «забери меня, хён». чанёль, откровенно говоря, в лёгкой стадии бешенства, но это - о сехун, и у этого человека есть особые права и привилегии в жизни пака, что легко можно исправить, но руки каждый раз опускаются, едва поднявшись. впрочем, это нисколько не убавляет злости, вынуждающей открыть окно и закурить, несмотря на собственное табу, затрагивающее курение в салоне. сехун усмехается себе под нос, что не укрывается от внимания старшего. реакция заставляет себя ждать, ёль отмахивается от происходящего как от назойливой мухи, затягиваясь глубже и с удовольствием выпуская дым в сторону неудавшегося тусовщика. не уклоняется от безболезненного, но ощутимого удара по плечу, и расплывается в широкой улыбке, на доли секунд сталкиваясь взглядами. притормаживает перед поворотом, забираясь в знакомый двор, ведущий к дому, в котором бывал не раз, но под покровом ночи ещё не доводилось. сехун не выглядит хоть сколько-то напряжённым, и в ответ на вопросительный взгляд негромко бросает «мама осталась у друзей на даче», что вполне объясняет и столь позднее время возвращения домой, и отсутствие нервозности. чанёль хмыкает, потому что это забавно, когда нет необходимости что-либо говорить, всё ясно и без слов. тормозит около парапета, ведущего к парковке, и с летящим на асфальт окурком откидывается на кресло. - карете пора обернуться тыквой, принцесса, время бала давно истекло. сехун привычно морщится от намеренно выделенного интонацией прозвища, но лишь смотрит из под чёлки, сверкая своими невозможными глазищами. смотрит и молчит, не делая попыток отстегнуть ремень безопасности, выбраться из нагретого салона и скрыться где-то там в стенах своего маленького королевства, позволяющего отгородиться от всего мира, но не от себя самого. от себя не убежишь ведь, сколько ни пытайся, кому как не им двоим об этом знать. чанёль невозмутимо смотрит в ответ, не делая попыток ускользнуть от чужого пристального внимания и нетерпения, что вязкой сладостью затопило пространство между, щекоча нервы. чанёль смотрит и видит, как за хрупкими плечами увивается прошлое, в котором тот похоронил себя. каждой клеткой тела ощущает оттенки чужой боли, сожалений и тоски по чему-то, что когда-то было и там же осталось. и эта принадлежность, вяжущая по рукам и ногам добровольно сдавшегося в плен, неосторожно цепляет что-то болезненное в самом чанёле. дробит и без того отсутствующую целостность на ещё более мелкие куски, стирает в пыль, выкручивает до самого основания. смотреть в сехуна всегда больно, осознавать в полной мере невозможность завладеть человеком здесь и сейчас - и вовсе мучительно. но о по-прежнему сверлит его взглядом, не сдвигаясь с места, и выдержки ёля едва хватает на то, чтобы не выдрать ремни с корнем. цепляет чужой подбородок и притягивает к себе, ни секунды не раздумывая о лишнем. замирает возле губ, ловит чужое дыхание своим, держит цепко, в противовес едва касаясь сначала верхней, следом нижней, рисуя узор к уху. прикусывает мочку и опускается ниже, к шее, провоцируя мурашки тёплым выдохом. - от тебя несёт чужими духами, - каждую паузу мешает с лёгкими поцелуями, и не выглядит хоть сколько-то недовольным данным фактом, но сехун знает его слишком хорошо, чтобы не прикрыть глаза от напряжения, искрой проскочившего где-то вдоль позвоночника. про таких говорят «не поворачивайся спиной», а он только и делает, что играет с огнём как ребёнок, впервые дорвавшийся до спичек. - и что с того? чанёль отстраняется, небрежным движением глуша мотор, оставляя лишь музыку, и только после этого вновь возвращает внимание тому, кто выглядит не иначе как самодовольный избалованный отпрыск миллиардера, глядящий на мир с чувством полного превосходства. несколько секунд разглядывает светлую кожу, запинается о ключицы, что столь опрометчиво открыты вырезом майки, скользит выше, к губам, да так там и замирает, растягивая собственные в ядовитой ухмылке. - не думал, что на тебе не останется следов ночных приключений при таком амбре. о сехун - лёд тонкий, острый, и ходить по нему следует со всеми мерами осторожности, которые только возможны. но чанёлю не ведом страх, и каждый шаг только туда, куда пожелает, на собственный риск. впрочем, ещё не было и раза, когда подобное не окупалось. вот только изумление и мгновенная вспышка злости на чужом лице приятно греют внутреннего монстра, посажанного на цепь, но в любой момент готового быть спущенным с короткого поводка. - просто иди нахуй, пак, - сехун ощутимо психует в бесплодных попытках выбраться на улицу, а чан открыто потешается, в последний момент выпуская своего «пленника», щёлкнув задвижками. младший пулей вылетает из автомобиля, на прощание оглушительно хлопнув дверью и закуривая на пути к дому. чанёль шумно выдыхает, с чувством прикладываясь затылком к креслу, но и это не помогает хоть сколько-нибудь унять дрожь, вызванную острой вспышкой злости и нервного возбуждения. в конце концов, дразнить - одно, но малейшие признаки покушения на то, что априори считаешь своим - иное. и это не то, с чем он готов справляться в одиночестве по пути в собственную пустую квартиру, а потому решение принимается легко, как очередной глубокий вдох/выдох в попытке привести разум к подобию равновесия. выскользнуть в ночь, закрыть машину, нагнать несносного мальчишку в несколько широких прыжков уже у входной двери, просочившись следом. поймать очередное возмущение собственными губами, игнорируя напрочь наличие камер как здесь, так и в лифте. не глядя, на ощупь, ввалиться в кабину, придавив худое тело к стене, точно так же набрать необходимый этаж, и поймать чужие руки за запястья, несдержанно кусая за подбородок и тут же зализывая покрасневшее место, подобно съехавшему с катушек псу. и на каждую попытку ударить вжимать собой лишь сильнее, на гневное «тебя никто не звал» шепнуть на ухо «мне не требуется приглашение, чтобы взять тебя», заранее зная, что шея - карт-бланш, заветный билет, которым пак не гнушается пользоваться каждый раз. оставить после себя ощутимый укус на чувствительной коже и легонько подуть, выпивая чужую дрожь до последней капли. чанёль не говорит «мой», но широкими ладонями забирается под одежду, и ведёт за собой, не оглядываясь за спину, с точностью до шагов зная, где нужно повернуть, но замирает возле зеркал, вынуждая младшего повернуть голову в их сторону. - нравится? - негромко смеётся в ответ на шипение, дыханием согревая перекат плеча, трётся носом и в попытках остаться незамеченными вездесущими соседями, не противится активному перемещению за изолирующую от посторонних глаз дверь. но когда в твоих руках заведённый, на грани помешательства сехун - всё остальное теряет хоть какой-то смысл и значение. у выдержки и едва ли не безграничного терпения есть свои недостатки. чанёль об этом знает как никто другой, вот только тот, что сам к рукам ластится и тут же отстраняется, напоминая дикую ядовитую змею, знает это тоже. и это совсем не на пользу, за каждым прикосновением слышен треск последних рубежей, в ушах грохочут сошедший с ума пульс и звон натянутых цепей. сехун вцепляется в волосы, целуя уже сам, не позволяя отстраниться даже на миллиметр, и всё в нём тянется навстречу, раскрывается, ослабляя самоконтроль и сбрасывая ответственность на чужие плечи. чанёль выдержит, всегда держал, не смея уронить или не справиться с тем, что ему одному доверено. и в этот самый момент вселенные схлопываются, время застывает мгновением, сехун в его руках как натянутая струна выгибается, и всё, на что пака хватает, лишь заботливо поинтересоваться: - и где моя госпожа желает на этот раз? - нисколько не нуждаясь в ответах. сехун, кажется, не слышит вовсе, но всем своим естеством ощущается в этот момент, а чанёля дважды просить не приходится. прохладная поверхность дивана, что ближе кровати, холодит чужие лопатки, до которых пак непременно доберётся позже, заклеймив собой всё, до чего сумеет дотянуться. чанёль не церемонится - целует жадно, спуская себя с поводка чужими тонкими пальцами, что впиваются ногтями в плечи, царапая, когда губы исследуют низ живота, не затягивая особо с избавлением от абсолютно никому не нужной одежды. особо болезненный укус приходится на внутреннюю сторону бедра, после глухо зарычать от едва не выдранных волос, но послушно замаливать прощение, повинуясь направляющим движениям. касаться горячей твёрдой плоти губами и языком, раскрывать рот шире, а после самому собирать влагу с чужого языка, применяя длину фаланг по назначению. сехун под ним - карта созвездий и легенд, соцветия мерцающих плеяд и путеводная полярная на загривке, не раз отмеченном поцелуями-укусами. сехун, от каждого движения выгибающийся красивой дугой, чутко реагирующий на малейшее движение и прикосновение пальцев, изнывающий от обилия ощущений и нестерпимо желающий получить разрядку, но замирающий каждый раз на краю пропасти по воле старшего. чанёль держит крепко и уверенно, контролирует каждый шаг, но несдержанно стонет сам, в конечном итоге планомерно подведя их обоих до стадии абсолютного помешательства и дезориентации в пространстве. и уже на рассвете, поправляя одеяло на худом плече, потому что оставаться дольше чревато последствиями, которые сложно предугадать, осторожно коснуться губами лба, шепнув что-то в предрассветную тишину квартиры, что в каком-то смысле стала совсем родной. морщась от боли в разодранной спине, но ощущая себя сытым и абсолютно довольным, чанёль лениво вывалится в прохладу утра, зная, что вернётся непременно, потому что его самого пригласят не раз. ведь бежать от себя бесполезно, но только пак знает, когда нужно поймать и не отпускать, закрыв собой от целого мира и от собственных ночных кошмаров, обитающих на дне глаз даже когда ты бодрствуешь. чанёль всегда ловит. и ещё ни разу не разжал своей руки, когда, засыпая, о сжимает чужую ладонь собственной.