***
Танечка профессионал, Понт это знает и уважает, но сам процесс работы никогда не наблюдал — только провожал взглядом Танечку, когда она уводит за собой очередной ходячий кошелек. Таня кивает ему на постель, снимает платье одним длинным движением, потом серьги и браслеты, туфли. Ставит на кровать саквояж. Кружевное белье в сочетании с общей картиной выглядит скорее нелепо, чем возбуждающе. Понту немного интересно, она со всеми такая технично-отстраненная, как медик на осмотре, или не видит смысла играть неземную любовь и восхищение конкретно перед ним. Из саквояжа Танечка вынимает и раскладывает на постели... инструмент. Понт задерживается взглядом на агрегате с ремешками, о назначении которого догадывается интуитивно, и чувствует в коленях подозрительную слабость. — А не великоват будет? — Да нет, тебе в самый раз... — Танечка делает паузу, проходится по Понту оценивающим взглядом. — Нет, если боишься, у меня есть поменьше. Достать? — Спасибо, не стоит, доверюсь твоему выбору, — у Понта как-то странно плывет голос, будто его напоили или вкололи наркоз. За что он заплатил, еще раз? И чем думал? Танечка смотрит ему на то самое, недвусмысленно приподнявшее ткань в паху. — А чего ждем-то, Максим Алексеевич? Снимай. — Всё снимать? — будто и правда на осмотре, да не где-нибудь, а в военкомате. — Можешь одни штаны, если тебя это заводит. Понт наконец-то марево стряхивает, зыркает на нее — распоясалась, и с достоинством раздевается. — Не волнуйся, в этом деле главное не размер, а количество смазки, — говорит Танечка мягче, забираясь на постель меж его разведенных ног. — А смажу я тебя как следует. У нее и тон сейчас — как у медсестры, которая обещает, что прививка это не больно, как комарик укусит. Хотя Понт своими ушами слышал, как она мурлыкать умеет — дураки с одного слова верят, что они особенные с большой буквы, совсем не такие, как любой другой клиент. Танечкина спокойная техничность успокаивает, Понт смотрит в потолок и облизывает губы со странным предвкушением. Таня лезет в баночку — не вазелин какой-нибудь, заграничный подарок, нежнее и пахнет приятно. Растирает в подушечках вязкое. — Пальцы у меня тонкие, сам видишь, даже тоньше твоих, так что я тебя только смажу ими, а растягивать будем этим — демонстрирует небольшую штуку. — Понял? — Угу. А что еще тут скажешь. Не просто сам согласился — сам спросил «Тань, а ты правда умеешь?», и еще заплатил за услугу. Пальцы у Тани тонкие и на удивление теплые, хотя Понт все равно вздрагивает; касаются промежности, скользят от яиц вниз, ко входу. — Можешь закрыть глаза, представить кого угодно. Я тебе вреда не причиню. Ну да, ну да, попробовала бы она. Понт честно пытается. Закрывает глаза, представляет себе... Черт, некого особо. Пытается Трофимова — у него славные синие глаза, — но выходит ненатурально. Пытается смутно приятные образы из юности. Актера какого-нибудь... Да хоть бы хоккеиста... — Я же сказала — закрой глаза. — Да слышал я. Моя личная жизнь настолько скудна, что мне некого даже вообразить. Тьфу. — Мне посмотреть интересно. Татьяна усмехается. — Ну смотри тогда. Посмотреть есть на что. Танечка очень красивая. Изящная, гибкая. Точеная фигурка, идеальная кожа, длинная шея. Понт предпочитает мужчин, да, но это не значит, что он не оценит прекрасное. Понт эстет и художник, Понт любит окружать себя прекрасным. Понт считает, что прекрасное должно быть в каждом человеке — эта мысль заставляет его мелко задрожать от смеха, а потом Татьяна нащупывает и оглаживает пальцами чувствительный бугорок, и его трясет уже нешуточно. — Бля, — выдыхает, даже стона не получается. Перед глазами салютов — на целый первомай. — Тише-тише, — чуткая рука прихватывает его член, сжимает пальцы у основания. — Давно такого не было, а? Только честно, со мной как с врачом. Понт прикрывает глаза, мелко дрожит всем собой и крупно — бедрами. — Давно. — Сразу видно, — говорит Таня мягко так, а потом — склоняется вдруг и широко лижет, от основания до самой головки. Понт стонет и грязно ругается. Сколько ни дрочи — с этим не сравнить. Горячий, юркий, ловкий язычок, который делает ему х о р о ш о, просто о х р е н и т е л ь н о. — Могу и языком оттрахать, хочешь? — посмеивается Таня тихо. Понта прошивает судорогой от одного только предложения. Танечка чувствует, конечно, жарко выдыхает на нежную кожу. — У тебя такое было? — спрашивает снова мягко. Понт размышляет над ответом, взвешивая за и против, а потом Танечка широким жестом лижет его промежность, и его натурально подбрасывает на постели, и в пизду идут все рассуждения, только пусть не останавливается. — Б-л-я... Да, пожалуйста, это было так давно... один раз... В с е г о один раз, чтоб его, и не с порядочным советским гражданином, конечно. В СССР секса нет, такого — тем более, вся надежда на импорт... и валюту. Рубли Танечка не берет. — Любой каприз за ваши деньги, — смеётся Таня. Понт прощает. Пусть хоть оборжется, он ей сейчас что угодно простит и позволит. За один этот язык и вещи, которые она им вытворяет. Волосы Татьяны забраны в высокий хвост — удобно. Она наклоняется к его паху, Понт ощущает разливающийся жар от этой картины, не в силах оторвать взгляд. Татьяна снова лижет головку, остро, жарко, только головку, потом легонько хлопает Понта по бедру. — Приподнимись, — когда Максим неловко подчиняется, она подкладывает подушку, поднимая бедра выше. Горячий, юркий язычок. По кругу проходится, очерчивает, щекотно ласкает. Потом — внутрь быстрым движением. Она вылизывает его жарко, влажно, смешивая слюну со смазкой, пуская горячие искры вдоль позвоночника, заставляя поскуливать и невнятно материться, и всё это мягко, так м я г к о. Понт не помнит, чтобы его так мягонько трахали, и даже, кажется, шепчет об этом, быстро и сбивчиво. — Я... Я сейчас... Татьяна мурлычет приглушенно, вибрацию сладкую пуская, снова пальчиками пережимает основание члена, заставляя Понта взвыть. Он готов просить. Правда. Ему не будет стыдно, Понт никогда не стыдился получить желаемое любыми способами, а сейчас он очень желает, ж а ж д е т кончить. Таня губами обхватывает мошонку, посасывает, язык сменяет пальцами, которые входят легко и мягко, почти сразу нащупывая снова — да, именно, до звёзд под веками. У Понта. Давно. Такого. Не было. — Ну нет, Максим, ты кончишь, когда я трахну тебя той штукой, такой был уговор. Понт поскуливает сквозь зубы, старается ровно дышать, а не хватать жадно воздух. — Так трахни меня уже! Пожалуйста! — Рано, Максим, ты такой узенький, тебе будет больно. — Мне похер! Таня склоняется к самому уху, шепчет жарко: — За больно, Максим, знаешь ли, доплачивают отдельно. Понт мнет пальцами простынь, закусывает сильно губу, бедрами дергается в поисках удовольствия. Он почти готов пообещать доплатить за то, чтоб его отодрали жестко и больно, но ему так сладко... — Тогда... та штука. Ты показывала. — Пробка? — Да! Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста. Танечка ноги ему ещё пошире расставляет. Мажет, не стесняясь, побольше — и на задницу, и на пробку. Ложится рядом, подперев щеку кулаком и любуясь, как Понт дерет ногтями простынь. И вталкивает одним быстрым движением, Понт только и успевает губы свои блядские буквой о скруглить. — Ну, как? Не жмёт, Максим? — Ссстерва, — шипит Понт на выдохе, восхищенно и жалобно. — Как же охуенно, бля, я тебя деньгами осыплю, только не останавливайся. А Танечка вместо ответа пробку наружу — р-раз. И Понта подбрасывает на подушке. А потом снова внутрь, но теперь медленно, прокручивая в процессе. Понт хрипит. Рукой неосознанно тянется обхватить член, быстро и сильно подрочить и кончитькончитькончить. Татьяна хлестко бьет по руке. — Нет, Максим. Знала бы, что ты такой изголодавшийся — привязала бы. Понт смеется хрипло, едва не всхлипывая. — Не уверен... Что это помогло бы... Слишком уж горячая картинка рисуется в голове. — Ясно всё с тобой, — фырчит Таня, снова по основание вталкивает пробку, и Понта так распирает, и это так хорошо, если бы она ещё двигалась... — Руки держи так, чтобы я видела, — прикрикивает Таня. Понт с задушенным смешком поднимает ладони, будто сдаваясь. Бедра инстинктивно вздрагивают, будто пытаясь трахнуть воздух. Таня встает на колени, сосредоточенно цепляет на себя ремешки, проверяет крепления, Понт взгляда не может оторвать от того, как покачивается эта штука поверх ее кружевных прозрачных трусиков. — Поднимайся, Максим. — А? Таня стряхивает со взмокшего лица налипшие пряди. — Ну не на подушках же тебя трахать, как принцессу. Давай-давай, — и по бедру шлепает с веселым звонким звуком. Понт он неуклюже так пытается перевернуться и подняться, и это так трудно. Потому что он весь мягкий и дрожащий, будто желе. И потому что вот теперь пробка шевелится и о г о она глубже, чем казалось Понту, и о г о какая у него чувствительная простата... Лбом в скрещенные руки упирается, стонет. — Тань, блять, сделай что-нибудь, я сейчас обкончаюсь, — это так обидно, вот теперь, когда он так близко. Таня склоняется к нему, он чувствует прикосновение волос к пояснице и дыхание на коже, а потом впивается зубами в округлость ягодицы, вырывая у Понта очень немужественный визг и следом задушенный смех. — Помогло, родимый? Помогло, но меньше, чем хотелось бы, потому что след укуса теперь пульсирует и это тоже с л а д к о, Понт больной ублюдок и никогда не скрывал этого, что уж. На его счастье, Таня крепко сжимает яйца и немного оттягивает, одновременно с тем, как вытягивает из тела пробку, так что он все-таки не выплескивается на простыни тут же от того, как широкая часть снова растягивает его на короткое мгновение, оставив после себя пустоту. А потом она приставляет к растянутой дырке свой искусственный хер, и с настоящим его не перепутать хотя бы потому что настоящие такими твёрдыми не бывают, но Понту некогда об этом думать. — Су-ука-а, — стонет-шепчет он совершенно беспомощно, содрогаясь всем телом. Какой-то момент они молчат, потом Таня проводит по его животу ладонью, проверяя — долго разглядывает на ладони белесую вязкую массу, словно первый раз чужую кончу видит. Понт часто, растерянно дышит. У него нет сил даже расстроиться или смутиться. — Ну что ж, — резюмирует Таня кратко, когда завершает инспекцию. — Инструмент уже подготовили, не пропадать же. — А? — только и успевает хрипло сказать Понт, а потом игрушка, едва вошедшая в него на самую головку, бесцеремонно проталкивается дальше в жаркое, сокращающееся ещё от остаточного удовольствия нутро, и Понт жалобно скребет матрас ногтями, потому что это не то что бы п р и я т н о, оно растягивает почти болезненно, и он слишком мягкий и усталый после — но потом гладкий материал снова задевает чувствительный комок и на этом пытка не кончается, Танечка входит, пока он не ощущает бедрами нежное кружево трусиков. — Та-ань, — стонет Понт беспомощно. Сильная тонкая ручка сжимает его холку, лицом вдавливая в предплечья, прогибая в пояснице, заставляя разъехаться колени. — Как говорит один мой друг, Максим — берем и едем.***
— За второй оргазм доплата, — слышит Понт сквозь туман. Он лежит почему-то на спине. Кажется, у него не сдвигаются ноги, и марево в голове, словно пил беспробудно недели две. Он не чувствуют тела — почти. Не считая растраханного зада. Он готов отдать Танечке что угодно. Таня сидит рядом, подогнув под себя одну ногу. Курит, считает купюры. Такая спокойная, будто только что не перевернула человеку мир — дважды, а в лучшем случае — сходила в магазин за хлебушком. Профессионал, чтоб её. — Ну, повторять будем? — Уж-же? — Максим немного хрипит, но. Если дать ему минутку. — Нет, что ты. Я устала, знаешь ли. Это ты у нас расслаблялся, — усмехается даже мягко как-то. Может, довольна проделанной работой. Может, на неё действует умиротворяюще вид сонного размякшего Понта с дрожащими от усталости и непривычной нагрузки бёдрами. — Но через месяцок... — Да. — Значит, связывать? — Таня косится на него с ласковой насмешкой, Понт — облизывается жадно и бесстыже. — Да. И языком ещё раз.