− Двенадцатый столик: большая Карбонара и маленькая с курицей с соусом Песто, − привычно озвучила официант и приклеила заказ на стену, поспешно забегая и на кухню итальянского ресторана, что находился на окраине Сеула.
Два пиццмастера работали на открытой зоне, гостям на потеху. А кухня находилась за их спинами, скрытая стеной и дверью, из которой выносились заказы. Один из пиццмастеров взглянул на настенные часы и победно улыбнулся. Скоро конец рабочего дня, а впереди выходной, ведь работали они через день посменно.
− Юнги, ты уже придумал, куда пойдём после работы?
Парни месили тесто и очень мастерски крутили его на своих пальцах, когда того желала публика. За репутацию ресторана им платили много, ведь место хоть и не в центре города, но знаменитое и с многолетней историей. Сокджин, что был чуть выше самого Юнги и с натуральным цветом волос, в отличие от того же крашенного в блонд парня, работал в этом ресторане уже более пяти лет, когда Юнги всего год. Джин просто порекомендовал своего друга администратору, расхвалил его навыки и обещал поднатаскать в работе, если что. А если что не случалось, потому что у Юнги трое курсов и один у известного на всю Корею шефа. У него глаза к своей работе горят. Каждый день учится да что-то новое узнаёт. Его цель – стать известным мастером своего дела и открыть свою пиццерию.
Сложный рабочий день парни заканчивали за бутылочкой пива и в окружении ещё четырёх друзей: Намджуна, Хосока, Тэхёна и Чонгука. После бара пошли домой, ведь ночь уже. Завтрашний день обещал быть спокойным, как и любил Юнги, а вечер бешеным, как любила его компания. Когда другие работающие друзья освободились, все шестеро парней собрались в центре города на фестивале огней. Обычно там есть своя традиция и церемониальное вступление, но парни пришли слишком поздно, когда народ уже просто дегустировал уличную еду и напитки за приятной фестивальной музыкой. Хотя на это они и рассчитывали.
− Парни, я вас тут сегодня собрал для того, чтоб...
− Что за? Ты нас тут собрал? – смеётся Хосок, ведь встречу планировали все вместе.
− Так говоришь, будто в какой-то дораме снимаешься, − Чонгук опустил свою руку Намджуну на плечо и улыбнулся.
− Да дайте сказать! – возмутился Намджун и, когда парни прекратили его за это подкалывать и навострили уши, продолжил: − В общем, я женюсь!
Прошлась громкая волна «Ооо» и одинокий тэхёнов свист. Они знали, что Намджун уже четыре года встречается со своей девушкой, и только ждали, когда их умный друг созреет для этого дела. Двое младших, Чонгук и Тэхён, шептались и хихикали с их уже взрослого Джуна, который скоро обменяет их вечерние посиделки на жену и пелёнки. Ну и что, что к ребёнку ещё не готов, но и смысл тогда жениться? Рады за друга, но преждевременно скорбят по его потере.
− Так, я отойду, − кидает Юнги компании и своим охмелевшим телом ищет ориентир ближайшего туалета.
А вокруг красота: первыми в глаза бросаются натянутые между деревьев парка гирлянды с жёлтыми огнями, затем – вырезанные из кустов фигурки птиц вдоль всей аллеи, которая тянется к фонтану из-под земли, где нельзя, но бегают дети. И везде люди, много сеульцев и гостей. Где-то там, на сцене, всех развлекает какая-то знаменитость, чей голос доносится даже до отдалённой части парка, где сидели друзья. Вокруг все веселятся, улыбаются и смеются. Справив свою нужду, Мин выходит на центральную аллею в сторону друзей, но в него неожиданно врезается апатичный парень. И Юнги его как бы издали завидел, потому что тот был нетипично для времени и места бесстрастным. И отчего-то ему тот парень показался знаком. Он его точно не знал, но хмельной мозг воспринял задание вспомнить во что бы то ни стало, отчего он просто позволил столкнуться с собой плечами.
− Эй, киса, смотри куда прёшь, − начал дразниться Мин, но совсем не ту реакцию получил, на которую рассчитывал.
Тот парень лишь поднял голову и посмотрел на него пустыми глазами, которые не выражали ничего, даже грусти какой-то. Просто карие, стеклянные глаза, что смотрели прямо в душу, отчего по коже прошлись мурашки.
− У тебя ушки на макушке, − то ли пытался защититься, то ли объяснить своё поведение. И всё равно невежественно пальцем тыкнул в воздух, показывая куда-то выше головы того парня на обруч с пушистыми кошачьими чёрными ушами.
Но парень с забавным обручем молчал. Продолжал смотреть своими пустыми глазами и дистанционно передавать свои эмоции Юнги. И чем дольше Мин смотрел ему в глаза, тем тише становились голоса людей вокруг, тем трезвее себя ощущало тело, и тем меньше он понимал, что вообще происходит.
Лишь печаль и какая-то чужая тоска переливались в его душу: радостную, счастливую и беззаботную. Заполняли фантомные стенки собой и оседали горечью на кончике языка.
− Простите, что не успел, − минового слуха коснулась эта фраза, сказанная тихим и сладким голосом, так не присущим парням этого возраста. На вид парню немного меньше самого Юнги, но внешность сильно отличается: обычного телосложения, с очень длинными каштановыми волосами, что мягко опускались и закрывали собой один глаз; пухлые губы; тонкие глаза; маленький нос; а маленькие ладошки показались Юнги забавными. Тот скорее похож на девушку, чем на парня. И Юнги спешно прошёлся взглядом по одежде этого человека, чтоб убедиться, что ничего не спутал.
− О чём ты?
Но не всё в этом мире нам понятно. Бывают вещи, которые логикой не объяснить. И если в детстве стоит лишь задать вопрос, тебе на него ответят, то чем старше становишься, тем больше приходится заниматься самоличным поиском информации или на крайний случай обращаться к интуиции, что обязательно есть у каждого человека.
И парня того забавного больше нет, и ответ на последний вопрос остался не озвученным. И обратиться не к кому, да и стоило ли? Конечно нет, но Юнги вторую неделю плохо спит и во сне проживает эту сцену. И каждый раз слышит голос тот сладкий, будто девичий, и каждый раз видит взгляд тот пустой, что даже намёками не показывает, в чём кроется истина.
− Что с ним? – спрашивает Хосок у Чонгука, но только замечает разок поднятые плечи, что означает «сам не знаю».
− Кошмарами страдает, на работе даже администратор отругала, когда третий раз за день заказ перепутал и сжёг две партии пицц, − поясняет Джин, смотря на уснувшего страдальца на чужом диване.
Кошмарами это было только для друзей, потому что не объяснить это вот так: «Недавно встретил странного парня, он какую-то ересь сказал и ушёл, а я теперь мучаюсь ночами, узнать хочу». И именно от частых недосыпаний он вечно уставший и без того красные глаза трёт. А потом просто присел на намджунов диванчик да отдался в сладкую нирвану отдыха. Уснул всего за пару минут и был разбужен под самую ночь, когда Джун давно попрощался с друзьями, потому что к нему невеста пришла. Мин извинялся и божился, что себе не простит, если испортит «интимную» ночь своему другу, и именно поэтому не останется на ночь, а уйдёт вместе со всеми.
Утром парень забегает в метро и на параллельной линии видит того забавного парня, который ждёт другой поезд. Мин почти минуту смотрит на него и пытается убедиться, что это тот самый, но теперь без ушек тех дурацких. Обращает внимание на время в телефоне и даёт себе отчёт, что у него есть две минуты на поговорить. А говорить хочется очень.
− Привет, киса.
Подходит и слабо кивает головой, но в ответ только опять этот чёртов пустой взгляд, что в душу прямо. И снова та горечь с печалью, снова что-то гадкое на кончике языка и куча мыслей в голове. Юнги проглатывает вязкую слюну и решается на вопрос, что мучает его уже десятую ночь.
– Прозвучит как бред, но мне действительно просто интересно, из любопытства, понимаешь...
Замечает, что приближается другой поезд и решает сократить свою предысторию да узнать то, за чем пришёл к незнакомому парню, который даже заинтересованности в этом разговоре и встрече не выдаёт!
– Ты тогда сказал, что не успел с чем-то там, и извинился за это.
Поезд подъезжает, дверцы отворяются и начинают впускать пассажиров. Парней несколько раз толкают спешащие по своим делам люди, отчего нервозность и так нервного Мина множится многократно. Потому что тот парень продолжает молчать и уже собирается зайти в вагон. Но Мин всё-таки слышит приглушенную шумами метро фразу:
− Почему Вы не хотите вернуться?
И хоть волосы выдирай, Мин Юнги ни черта в этой жизни не понимает. Хотел получить ответ, а получил лишь второй вопрос. И так биться головой о стенку хочется, потому что тот парень продолжает его волновать. Его сознание вдолбило в себя этого человека и теперь почти каждую ночь как на киноплёнке проматывает то утро, тот вопрос и тот жалобный взгляд. Поэтому, когда ему дают на работе отгул на пару дней, он только радуется как дитя малое, будто школьник, которому сообщили о внеплановых каникулах, и едет к родителям на другой конец Сеула. Дома мать молодая, которой не больше тридцати семи, и отец морщинистый, что намного старше матери выглядит, хоть они и одногодки. А ещё дома их собака, породы вельш-корги, рыже-белая и смешная. Любит он её, Тиффани зовут.
Мать вкусно готовит, а с отцом можно футбол смотреть; счастливая семья, лучше и не найти. Они его о квартире спрашивают, − подарили в честь взрослой жизни, на двадцать седьмой день рождения. Живёт там в одиночку, а потому любит наведываться к родителям просто так, чтоб получить свою дозу родительского тепла и успокоения. Тут и спится лучше, сны светлые, яркие и приятные. Нежной патокой поутру остаются и забываются к обеду. Голова очищается от ненужных мыслей и обретает свой покой сразу в тот же день, как руки материнские обнимают и к себе прижимают. Как в детстве, когда чего-то испугался, его сразу к себе прижимали и на ушко только хорошее шептали, обещали, что всё хорошо будет. Парень взрослый, а не стесняется обнимать родителей и говорить им, что любит и скучать будет, когда вернётся к работе. И ведь правда так будет.
А пока не наступил день отъезда, идёт в старый магазин, в который ежедневно забегал ещё год назад, и покупает шоколадный батончик. На выходе от кассы его сердце пробивает разрядом тока, потому что этого не может быть! Сначала в центре, потом возле его дома, теперь совсем в другой части города. Это что за фигово совпадение такое? Как это понимать?
− Ты что, преследуешь меня?
Юнги за плечо разворачивает уже хорошо знакомого из своих снов шатена − а в жизни лишь третий раз его видит −, но позволяет вот так вот себя по-хамски вести, потому что тот загадочный парень уже в печёнке сидит и ножичком покалывает. Надо бы уже разобраться раз и навсегда.
− Мин Юнги?! – его из зала магазина окликает работник, и Мин понимает, что это его давний знакомый: всё ещё тут работает, и всё ещё носит смешную красную кепку даже на работе.
И парень как бы рад видеть своего знакомого, но у него тут дело срочное горит, которое всегда задаёт странные вопросы и сбегает. Главное, чтоб сейчас не сбежал. Поэтому он кричит знакомому, что сейчас подойдёт, и лишь затем отпускает плечо того подозрительного парня, что тихо смотрит на него и ни единой эмоции не выдает.
− Почему Вы здесь?
У блондина глаза на лоб лезут. Это был
его вопрос! Он раздражительно осматривает того парня и тщательней пытается вспомнить. Если тогда в парке он ему показался каким-то знакомым, так, может, он его в своём районе видел, когда ещё с родителями жил?
− Зачем Вы это сделали?
Юнги трёт глаза большим и указательным пальцами и пытается в который раз въехать в тему. О чём этот странный тип говорит? Да кто он вообще такой, чтоб так дерзко себя вести?
− Пожалуйста... − парень говорит и второе слово, но Мин лишь видит, как чужие губы шевелятся, потому что в магазин зашла какая-то мать с ужасно орущим ребенком, что глушит своим ультразвуком всех присутствующих. И сильно бы хотелось Юнги уметь читать по губам, но ему остаётся лишь догадываться и чуть ли не насильно быть затянутым в разговор со своим давним знакомым, что чуть ли не на радостях отпихнул того шатена от Юнги. А шатен не сильно против, быстро исчез с их глаз, оставляя привычные мутные эмоции после себя.
Такой дивный: то слова не вытянешь, то говорит невпопад, не давая даже Мину мысли в кучку собрать и что-то важное спросить.
И опять на стенку лезть и короткими ногтями скрести по обоям. Даже родительское присутствие в доме не спасает, вновь выспаться не дают. Вновь снятся, вновь «Пожалуйста». Что «Пожалуйста»? Объясните ему! Что он
это сделал? Почему находится
где? У дома своих родителей? Боже, сколько же вопросов. Голова похожа на бетонную, так и гнётся к полу утром, когда глаза привычно красные и лишь два часа глупого сна с пустыми, карими глазами.
− Может, заберёшь Тиффани к себе, если так одиноко одному? – советует мать, сочувственно поглаживая сына по голове. Он всегда любил эту собаку, и мать помнит, как сын долго прощался с Тиффани год назад, когда уезжал из родительского дома.
Собаку на прогулочный поводок и в метро. Не самое удобное то, что вечером в метро людей много, а собака низкая, не все замечают. Отчего Юнги мысленно материт всех, случайно толкнувших, и поводок короче на руку натягивает. А потом срывается на бег, делая домашней собаке прогулку весёлой и незабываемой. Минуют несколько десятков людей и вбегают в совсем не нужный им поезд. В противоположную сторону. Выравнивает сбившееся дыхание и в вагоне подходит к
тому парню. Поезд трогается.
− Послушай, киса, я не знаю, кто ты такой и зачем так издеваешься. Просто прекращай это, − сердито говорит, не обращая внимания на людей вокруг, что могут их подслушать. И дёргает парня за руку, чтоб обернулся к нему лицом, а не смотрел в тёмное окошко противоположных дверей.
Взгляд по-прежнему неживой, пустой и разрывает и так им надорванную душу Мина.
− Не плачьте.
− Я не плачу! Ты совсем уже, что ли...
Юнги не договорил. Чужая рука с нежными и тёплыми пальцами касается его щеки и так бережно вытирает слёзы. Реальные слёзы. Юнги смотрит на чужую руку, на которой свои родные слезинки поблескивают от ламп вагона, и не верит в происходящее. Сам трогает вторую щеку, чтоб убедиться, растирая влагу по лицу.
− Ваша рука зажила, я рад, − странный парень смотрит на левую руку блондина, но на его лице по-прежнему ноль эмоций, хоть по голосу Мин чётко услышал нотки радости.
Он слишком шокирован предыдущим фактом, а потому эта фраза его просто добивает и заставляет глаза шире раскрыть. Спешно опускает глаза на свои руки и не понимает. А что было с его руками? Он что-то пропустил? Тот психопат опять измывается над ним? Это совсем не смешно, уже столько времени прошло, Мин реально боится такими темпами кукушкой двинуться и загреметь туда, где стены мягкие.
− Ты кто вообще такой? – с каким-то предостережением спрашивает, но уже не уверен, хочет ли получить ответ на этот вопрос. Хотя когда это ему отвечали?
− Почему Вы несчастливы?
В каком это смысле «несчастлив»? У Мин Юнги достойная жизнь, он всем доволен, всё сложилось лучшим образом. Его воспитывали состоятельные родители, подарили хорошее образование, хорошее воспитание, квартиру, в конце-то концов. Рос в любви и заботе. Всегда окружён верными друзьями, что прибегут на первый же зов, никогда не бросят и не обманут, с ними и в огонь и в воду. Как тут несчастным будешь? Чуть потрудившись − и работу мечты обрёл. Диплом с сертификатами и грамотами пачками в квартире валяются, хотя должны стоять на полочке в рамочках, как достижение молодого кулинара. У него в жизни одна радость была. До появления этого чуда странного, что своими глазами недобрыми тоску загробную навевает. Тот взгляд давно в миновой душе поселился и не выходил, лапками своими какую-то подозрительную боль рассыпая. С первой их встречи − роковой − всё пошло в его жизни наперекосяк. Администратор недовольна сонливостью и невнимательностью своего сотрудника, друзья жалуются, что он какой-то не свой после объявления Джуна о помолвке. А Чонгук и вовсе подозревает, что у невесты с Мином что-то было, поэтому он так загнанно себя ведёт в последнее время. То ли у мелкого шутки странные, то ли паралич головного мозга, но Джун после этого глупого предположения напрягся и ревниво следил, когда Мин рядом с его Соль крутился.
− Ты меня знаешь? – он схватил шатена за руку, выше локтя, и придвинулся ближе, заглядывая в пустые глаза. – Почему это я несчастлив, и что не так с моей рукой?
Парень вздыхает, что очень,
очень, удивляет Мина, ведь тот раньше вообще вёл себя как какой-то кустик безэмоциональный, а тут вдруг вздыхать умеет. И говорит. Что-то произносит. Юнги переспрашивает, потому что в тот момент по всему вагону оглашают станцию, перебивая речь странного парня, но ему не отвечают. Опять, как тогда тот злосчастный ребенок, так тут злосчастный диктор! А шатен смотрит на выход и порывается выйти. Мин вынужденно отпускает его руку и замечает свою. Устрашается. Ему на пару секунд кажется, что его левая рука сломана в кисти. Он явно видит неестественно вывернутую кисть, но, со страху проморгавшись глазами несколько раз, понимает, что показалось. Всего лишь показалось, а сердце так забилось, будто стометровку за пару секунд пробежал.
В ступоре, постоянно ощупывая место «перелома», он так проезжает ещё одну остановку, а затем вместе с собакой выходит и просто просиживает на скамье несколько минут. Пытается в себя прийти, но не получается. Теперь у него ещё и глюки в реальности? Это такой бонус выходного дня? Акция к ненормальным снам? В дурку уже можно идти, или ещё подождать?
Мин серьёзно задумывается над поисками психолога, потому что жить вот так ненормально. Он устал. Мозги тронулись окончательно, когда в обычный будничный день зашёл домой, а собака привычно не встретила его у порога. Он тогда пошёл на её поиски и нашёл мёртвую на кухне. Запах горелого мяса и шерсти вбились в ноздри и вызывали рвотный рефлекс, потому что каким-то странным образом всё тело собаки было обгоревшее, будто из пожара вытолканное. От отвращения развернулся и зажал свой рот правой рукой, чтоб сдержать позывы. Но как поднял руку, так сразу и опустил: она была вся в шрамах от ожогов. У него на нервной почве поднялось давление, тахикардия мешала трезво мыслить и расценивать трешовую ситуацию, которая происходила в совсем не примечательный вечер. Как только он задумался над адекватностью своей психики со зрением, и вновь обернулся к дохлой собаке, обнаружил её спокойно поглощающей свой корм. Живую и невредимую. Только ела и хвостом виляла. И больше никакого следа от огня ни на собаке, ни на своей руке.
Он решает не держать всё в себе, а рассказать Сокджину. Прямо в следующее рабочее утро, почти после приветствия. У него был целый день на раздумья, поэтому он взвесил все за и против, понял, что перед психологом сходит к другу. Может, он ему чем поможет. Ну, бывает, рассказываешь страшный сон и сразу забываешь его. Может, с галлюцинациями работает так же? Кстати, он себя несколько раз щипал – не спит и это был не сон. Наверное, тогда переутомился от завала на работе.
Но Джин только шутки разводит. Не верит. Думает, Мин прикалывается над ним. Страшный фильм посмотрел и теперь его пытается испугать. А испуганный тут только Мин Юнги. Который пытается не шарахаться от любого звука и вести себя как обычно. Как до глюков, как до появления в его жизни парня, имени которого даже не знает. Спасибо, что хоть сниться перестал. Совсем. Будто променял шило на мыло. Жаловался на ужас в дреме − держи наяву.
Джин рассказал весёлую минову шутку Хосоку, и пошло-поехало. Никто так и не узнал, что он спасения в их поддержке ищет. Но расскажи им, как есть, скорее у виска покрутят и сдадут туда, где точно душевнобольным станешь. Горько осознавать беспомощность.
Мин Юнги улыбался всегда, даже когда душа горела.
Мин Юнги окружали верные друзья, даже когда доверие сломано.
От этого блондин сам начал искать того подозрительного парня. Ходил по тем местам, где они пересекались, но не находил. Долго, очень долго, был покой в его снах и порядок в действительности, но что-то продолжало напрягать. Он не мог себе объяснить что, потому что наконец всё стало по-прежнему тихо и спокойно.
Ни глаз пустых, ни голоса тонкого и такого нежного, а на кончике языка по-прежнему горечь и душа горит. Состояние стабильно-нестабильное. Будто фильм смотришь, комедию весёлую, а плакать хочется. И задумываешься: «а почему так?», но ответа не находишь. Всё ведь хорошо. Всё ведь хорошо?
Удумал найти того парня в соцсетях. Через пять минут понял, что он идиот, потому что ни имени, ни возраста, ничего о нём не знает. А было столько шансов спросить. А после самобичевания понял «а зачем?» и успокоился. Он что, Стокгольмским синдромом заболел? Чтоб своего ночного мучителя искать и пытаться вернуть то, что было? Наверное, да.
Мин Юнги был счастлив, даже когда ощущал пустоту в сердце.
Но самое ужасное то, что он не понимал почему.
И удивительным и подлым было встретить
его тогда, когда уже отчаялся. Когда решил забыть и отпустить всё плохое. Перевернуть страницу.
Стоит на обочине дороги и смотрит куда-то перед собой, не замечая радостно-окрылённого блондина, что, не теряя того из виду, быстрым шагом направляется навстречу. Спешит, будто
тот когда-то сбегал
до разговора.
− Привет, наконец мы встретились, − улыбается и запоминает профиль того парня. Как всегда апатичного и безучастного. – Всё время забывал спросить, как твоё имя?
− Вы красивы.
− Чего? – Юнги на смех пробивает. Будто забыл, с кем разговаривает.
− Волосы отросли.
− Какие волосы? – смотрит на волосы парня, но видит то, что и всегда: обычные, шоколадного цвета, и длина вроде что всегда. Опять себе на уме, на своей волне. Мину не дано понять.
− Три месяца прошло.
Три? Вроде меньше. Или он не про их «знакомство» говорит? И душа Юнги вновь чернотой заполняется и отдаёт горечью в кончик языка. Вновь что-то ползущее, скользкое и липкое по его коже ползёт, вонзается, где сердце, заставляя хозяина опустить былое настроение и подстроиться под новое. Траурное, колючее, такое знакомое. Настолько знакомое, что аж страшно. Ведь Мин Юнги – счастливый человек, без проблем, с живыми и здоровыми родителями, верными друзьями и работой любимой. От чего такая скорбь в воспоминаниях, что аж в дрожь кидает, и дыхание плачем перекрывает?
− Не плачьте.
Опять это его «Не плачьте». Юнги не понимает, но уже обученный, а потому быстрее чужой руки к себе прикасается. Только он не слёзы стирает из глаз своих. На его указательном пальце след красный. Смотрит непонимающе и вновь прикасается к своим щекам, растирая вязкую влагу и смотря на обе руки. В крови. Все в его крови. Он оцепенел буквально на минуту, приказывая своему сознанию вернуться в реальность и вспомнить, что просто глюки вернулись. Иллюзия в обмен на плохие сны. Забыл, что ли?
«Спокойно. Это не настоящая кровь. Может и настоящая, но это скоро пройдёт. С чего бы мне плакать только по приказу этого парня. Ещё и кровью».
−
Мне кажется, я... − чёртов ворон не даёт услышать продолжение своим ором прямо над их головами, и Мин просто взрывается. Он больше не может себя держать в руках, слишком всё странно, неясно, по-идиотски и в больничку звоните! Опять не услышал, но сегодня он не даст тому парню сбежать. Крепко хватает своими грязными руками за плечи шатена и агрессивно трясет, потому что до скрученного живота пугает вся эта атмосфера. Сегодня он точно настроен решительно. Кричит и заставляет незнакомца продолжить свою оборванную фразу.
−
...влюбляюсь.
И эмоции на лице меняются. У обоих. Тот парень отворачивает свою голову туда, куда ещё недавно так долго смотрел, а из его левого глаза катится чистая слеза. Это заставляет прочувствовать на себе ряд самых разных эмоций, и где-то там радостных, скрытых далеко в уголке, что отдаются только дивным послевкусием после удивления, непонимания, злобы и отрицания.
Юнги будто только сегодня начинает воспринимать того парня по-другому. В ином свете, новыми глазами, теми, что сейчас кровоточат, пачкая ему одежду. Он совсем не удивляется, почему вновь начинает плакать, наверное, потому что это не его эмоции. Предполагает и догадывается. Тянет свою грязную руку к чужому чистому лицу, но всё равно прикасается к мягкой щеке. Ему сейчас все равно, что испачкает больше, чем вытрет чужие слёзы. Он должен убедиться в правдивости. Должен ощутить на кончиках своих пальцев чужую разгоряченную плоть, что обдаёт таким жаром, при котором металл плавят.
− А почему
ты плачешь? – пытается его успокоить и вновь себя адекватно вести. Возможно, если Юнги успокоится, то и тот парень тоже? – Эй, парень, ты мне так и не сказал своё имя.
Засматривается на его непривычно грустное лицо и – не боится себе признаться – умиляется им. Парень-то ведь красив, да, не сильно мужественный, но именно вот таким вот он цепляет Мина. Мягкощеким, пухлогубым и с чёлкой, что один глаз накрывает. Но тот парень продолжает молча лить слёзы и вздыхать.
− Куда ты всё время смотришь?
Устремляет взор туда, куда и он смотрит. Жмурит глаза, пытаясь понять, что это. Какая-то плита. Надгробная? Возле городской трассы-то? Переводит взгляд вновь на парня, но тот не меняется в лице. А у Юнги будто чувство дежавю появляется, приходит, мурашит всего и уходит, оставляя плохие воспоминания.
Воспоминания, которых никогда не было. Его ноги сами двигаются туда. Вверх по холму, недалеко. И чем ближе он приближается к надгробию, тем больнее сердцу. Таит надежду, что это чужая боль, не его. Потому что иначе это не объяснить. Хотя, ощущай сейчас он не свою боль, было бы ещё запутанней.
Останавливается в шаге от плиты и вчитывается в имя. Немеет, валится на ватные ноги и рукой дотягивается до вылитой фотографии на холодном камне. Ещё раз читает имя и ещё раз смотрит на фото. Истерика не заставляет себя ждать, накрывает парня почти сразу. Разрубает его стойкую реальность на осколки, а чужую боль на свою.
Помнит и не помнит одновременно.
Плачет, размазывает сопли по рубашке, мучается.
Тянется к телефону и проверяет сегодняшнюю дату. Совпадает. День, месяц, год. Она умерла, пока он спокойно себе ходил по городу? Сегодня? Просто взяла и ушла без объяснений, предупреждений и последних любящих слов? Почему он вечно что-то важное в своей жизни пропускает?! Рыдает и прикладывается головой к ледяному камню, шепча любимое с детства слово «мама». Та, которая всегда успокаивала: «Всё будет хорошо», и по голове гладила: «Ты справишься, ведь у тебя всегда есть я».
А сейчас ему кто поможет справиться? Где это её «всегда»? Там же, где сейчас её холодное тело? Что случилось вообще? Как она умерла?
Он уже и забыл о том, кто был далеко за его спиной. Или уже нет, он не знает. Наверное, минут двадцать прошло. Он сбился со счёта. Успокаивает дыхание и первым делом решает позвонить отцу. Отходит от надгробия, чтоб голос контролировать, а не реветь. Нет мочи смотреть на мёртвую мать. А когда оборачивается к дороге, то уже не видит того парня, лишь мимо проезжающие машины. Ушёл. Пусть. Так даже лучше.
Когда возле иконки с номером отца виднеется «Мама», начинает кусать губы и тяжело дышать. А ведь сложно будет когда-либо стереть этот номер. Ничейный. Голос, что больше никогда не ответит. Руки, что больше никогда не обнимут. Тепло, что больше не ощутить на себе.
− Пап, − он держится молодцом и почти ровно говорит.
− Алло, Юнги, что ты хотел у папы? Он сейчас рыбу разделывает, руки грязные.
Но в ответ тишина. Парень немеет во второй раз за несколько минут. Просто дар речи пропадает в одну секунду. Сказать хочет, а не может. Потому что сознание возвращается. Туман с глаз сходит. Той отвратительной пелены больше нет. Он смотрит в то место, где ещё минуту назад была надгробная плита его самого любимого человека.
Больше нет.
Иллюзия прошла.
− Ма... мама?
− У тебя что-то случилось? Почему голос такой, ты плачешь?!
И да, он больше не сдерживается, потому что это слишком жестоко. Навзрыд и громко, так, что аж птицы разлетаются. Кровь бурлит и ударяется о стенки в висках, доставляя дополнительную боль. Ему кажется, что хуже уже не может быть. Но это хуже забывается тогда, когда мать обеспокоенно пытается достучаться до плачущего сына, и он с улыбкой вытирает слёзы уже чистыми руками. Не объясняет ей ничего, потому что ему бы кто объяснил. Дайте, пожалуйста, инструкцию к этой жизни, он почитает и заучит от корки до корки.
Подавленный идёт домой и просто ложится спать. Он ищет покой во сне, там, где только он сам себе подвластен. Но, о диво, снится ему тот парень. Красивый. Как всегда. Теперь Мин знает, раньше не замечал. И сон такой тёплый, приятный, радужный. До одури приятно оставаться рядом с тем, чьего имени не знаешь. На чей зов идёшь, потому что тепло в той стороне. Чьей руки касаешься, потому что душа твоя чёрная белеет. И в глаза совсем не пустые смотришь, потому что они лечат твоё больное сердце. Тело становится совсем лёгким, воздушным, и бегать, как маленький ребёнок, хочется, потому что радость переполняет, через края переливается и расплёскивается по душе уже совсем светлой, прозрачной такой, но затасканной жизнью. Счастливой жизнью.
«Почему Вы несчастливы?»
Теперь он не так уверен, что счастлив. Потому что именно сейчас он ощущает это чувство. Когда закрываешь глаза и забываешь лица родителей и друзей. Отпускаешь все прошлые неудачи и проблемы, которых в жизни не было. Что-то было, маленькое, незначительное. Что заставляло грустить не больше одного дня. Всё отпускаешь и рукой машешь им на прощание, с улыбкой своей вечной идёшь туда, где светлее всего. Там приятно, и ждут давно.
− Проснитесь.
Тот парень, от которого тепло исходит, всё ещё смотрит в его глаза и молит проснуться. А нужно ли? Сон ведь хороший. Счастливый, тёплый, приятный, от которого крылья вырастают.
− Пожалуйста, проснитесь.
Точно, кричит. Спать мешает. Уйди.
− Пожалуйста.
Раздражает. Этот парень всегда его раздражает. Даже сейчас поспать не даст. Не хочет он просыпаться, ему тут хорошо. У него был морально тяжёлый день, он просто хочет поспать, хватит кричать.
− Пожалуйста...
Касается щек своими нежными, маленькими ладошками, что жаром обдают, и наклоняется. Оставляет поцелуй и две горячие, как лава, слезинки отпечатком около тонких губ.
− Не умирайте...
И тихий выдох, от которого минова душа обратно цветом наполняется и вновь чернеет.
† † †
Не сложилось у Мин Юнги в этой жизни. Пытался, боролся, зубами выгрызал своё мнимое счастье, но всё насмарку. Всегда что-то шло не так. Если чего-то маленького добился, нёс большие потери в другом месте. Добился большего – потерял в трёхкратном размере. Он до последнего не сдавался, ведь в одиночку приехал в Сеул из маленького городка при столице.
Но, когда его выставляют за дверь квартиры за неуплату, он просто падает духом. Плечи опускаются, из рук всё валится, на ноги оседает и только губы кусает. Долго снимал ту маленькую квартирку 2х2, часто несвоевременно платил, владелец терпел, но всему приходит конец. С большой сумкой идёт по городу и верит, что даже эта чёрная полоса пройдёт. Ведь за чёрной всегда наступает белая. И неважно, что чёрная на много лет затянулась, впереди ждёт лучшая жизнь.
− Намджун, привет. Не приютишь ненадолго?
Приютит, ведь друг. Опускает свою тяжёлую сумку на чужой ковёр чужого коридора и облегчённо выдыхает. Он опять тут. Надеется, что на пару дней, ведь дальше белая полоса, обязательно. Намджун хороший, в честь этого созванивается со всеми и зовёт на домашнюю тусу. А может, так и планировал, просто совпало, что Мин Юнги опять оказался на улице без денег. Шесть парней распивают пиво с соджу, на пьяную голову играют в «Правда или Действие» и узнают, кто кому друг на самом деле.
− Простите, вот так, − смеётся блондин и трёт щеку, ему кажется, что она покраснела. – Нужно было давно вам сказать, но я рад, что наконец это сделал. Мне легче.
Но Чонгук не понял, Чонгук ушёл. А следом за ним и Хосок, якобы вернуть «блудного сына в семью», но никто больше не вернулся. Тэхён просто загрузился по полной программе и до конца тусы играл в телефоне. Юнги ведь человек, он чувствует. И понимает, что больше по-старому не будет. Крепкая дружба шестерых взрослых парней по кусочку разваливается. В один миг. По его вине.
− То, что я гей, ничего не меняет! Вы по-прежнему для меня навсегда останетесь крутыми дружбанами, − пытался то ли реабилитироваться, то ли самого себя успокоить. Но у Мин Юнги всё ещё чёрная полоса в жизни затягивается на шее лентой и душит его, перекрывая кислород.
Намджун пытается его понять, хоть и мерзко. Защищает перед другими и просит не отворачиваться. «Давно ведь дружим, крутой пацан». Был крутым в прошлом, там, где он якобы в постоянном активном поиске девушки и всегда якобы у него просто не складывается с ними.
Но Намджуну скоро уезжать, он в Америке планирует продолжать учёбу. И Юнги поддерживает, вещи помогает собрать, готовит по вечерам, ведь у Джуна руки из другого места растут. А Мин любит готовить. Мама учила. Давно. Жаль, погибла в тридцать семь лет в аварии. Любил сильно. Он ребёнком тогда был, все глаза выплакал, три года тосковал изо дня в день, пока отец с горя выпивал. А потом отца «отвлекли» от горя, затянули в другую семью; бросил единственного сына от прошлой жены. Оставили на дедушку, который сам едва концы с концами сводил, потому что болел. Юнги был добрым ребёнком, помогал, как мог, потому что не хотел быть обузой.
Нравоучения Джуна не слишком понравилось взрослому Юнги, который старше него, вообще-то. Не собирается он вдруг становиться «нормальным» и жениться, потому что это как инвалиду сказать «хватит притворяться, вставай и иди». Бесится; удар в скулу, сам получил в челюсть, и на этом всё. Распрощались два друга. У них не синяки болят, а глубже. Много лет ведь дружили, почему вот так их пути разошлись?
За эту квартиру тоже нечем платить. Последний джунов подарок – оплаченный месяц теперь миновой квартиры. Его пристанище. Его убежище. Но устроиться нигде не удаётся. Он ничего не умеет, нигде со стажем не работал, никому не нужен. Один в поле воин, только без доспехов, даже без какой-то палки, чтоб отгонять от себя надоедливых мух.
Когда ворует булочку у местного уличного торговца, убегает и прячется на другой улице возле дерева. Приседает на корточки и ест. Делает первый укус за весь день, ведь даже на еду нет денег. Все ушли на дорогие анализы, потому что вдруг какой-то бугор на шее вылез. Воспоминания его бросают в день, когда бегает из кабинета в кабинет, потому что врачи что-то нехорошее подозревают. Не спешат говорить, чтоб не расстраивать пациента. Ведь без точного обследования не хотят заранее пугать. Но когда это в жизни Юнги всё было хорошо? Откусывает свою ворованную булочку, а одинокая скупая слеза скатывается вниз по щеке. Жаль ему себя. Паскудно, гадко и мерзко от своей жизни. Мечтал ведь по-другому. Чтоб в полной семье, мать с отцом поддерживали все его начинания и радовались маленьким успехам. Чтоб друзья оставались друзьями, даже если ему парни нравятся больше девушек. И чтоб работа достойная была, чтоб гордился ею, чтоб имел хоть какое-то образование. Да даже в пиццерии, напротив которой сидит и слёзы размазывает по лицу.
Он хочет жизни другой.
Чтоб наоборот.
Чтоб всегда белая полоса, без теней.
В одну невероятно одинокую ночь гуляет по улицам города и пытается выветрить мысли плохие. Да, у него ничего не получается. И даже нет кому пожаловаться. Но не может же всё в жизни одного человека быть так плохо?! Может, боги ему просто испытания такие дают, чтоб стал сильнее перед счастьем своим великим? Идёт и задумывается, что у него всего три дня и нужно будет съезжать. Опять на улицу. Опять гордым волком-одиночкой в большом городе людей. Вот только он не на охоте, а в клетке, и должен развлекать тех, кто должен бояться хищника.
Мимо него пробегают какие-то двое мужчин, задевая немного, потому что улица с разбитыми фонарями. Почему-то. Принюхивается. Запах дыма. А вдалеке огонь рассекает ночной город оранжевыми бликами по домам. Он знает то здание, там ведь подрабатывал в один нехороший час. Прибегает и устрашается: огонь уже достигает стороны почти заброшенного трёхэтажного здания. Перескакивает через изгородь и бежит к собачьей будке. Насколько он помнит, там всё ещё проживает сторожевая собака породы вельш-корги. Какой идиот вообще решил поставить на охрану пастушью собаку?! Он тогда на подработке её каждый день подкармливал и игрался в свободное время. Любил это рыже-белое создание, которому играться с детьми нужно, а не охранять от всяких злых дядек, что воруют и поджигают дома. Кидается к собаке и пытается спасти, ведь та на цепи. На цепи...
Вот только Мин Юнги забыл один нюанс. Ему всё ещё не везёт. И именно поэтому его глаза в мельчайших деталях запоминают страшную картину ночи с горящей собакой и ожог на своей правой руке, что болит адски, хоть оторви себе.
А утром из больницы звонят и просят прийти. А потом направляют в онкологическую клинику при сеульском университете. С перебинтованной рукой едет в центр города, чтоб услышать «рак носоглотки». А остальное не важно. Он не слушает.
Мин Юнги никогда не улыбался, потому что душа горела.
Мин Юнги не окружали друзья, потому что доверие сломано.
Мин Юнги был несчастен, потому что ощущал пустоту в сердце.
И самое главное, он не понимал, чем всё это заслужил.
Ведь хотел жизни противоположной.
† † †
− Чимин, вернись! – женщина средних лет кричит выбежавшему из её кабинета шатену, но он слишком ранимый, чтоб вернуться и выслушать мать.
Кабинет тот был большой и светлый, с рабочим столом из красного дуба и мебелью под цвет. Сын с матерью тут частенько бывали, так как работали. Мать – главным клиническим онкологом, а сын пока что лишь интерном учился.
Щёки горят у Чимина от обиды и ветра на крыше холодного. Не так он себе представлял врачебную жизнь. Говорить пациентам диагноз – самому боль. Особенно когда это девочка пяти лет, которая лишь улыбается всем врачам, несмотря на маленькое тело догорающее.
Чимину скоро двадцать шесть, а он всё такой же ранимый как всегда. Не хотел становиться врачом, но родители медики, тут уже не слушали его «хочу». Потому что долг перед пациентами важнее. Мать с детства говорила ему: «Слова благодарности пациентов всегда до слёз трогают». Вот только они то и делают, что сами до слёз своих пациентов доводят, потому что не в той области медицины работают.
И ему сложно представить себя взрослого, пишущего в чужой медицинской карте «...последней стадии». Онкология лечится, безусловно. Иначе и смысла бы в этих врачах не было. Вот только исключений много. И Пак Чимин, интерн с хрупкой совестью, знает статистику.
Но слишком рано столкнулся с этим в жизни. Не он писал тот диагноз, но он видел глаза родителей того ребёнка жизнерадостного. И ничего там, кроме пустоты, не было. Как и сейчас у него самого. Отбросил свой белый халат и накинул на голову капюшон черной толстовки, с маленькими выпирающими ушками. Он любил милые вещи, а сегодня невероятно холодное утро. Как раз идеально.
Сжимает перила на крыше и всматривается вдаль. В небо туманное. Тут не так высоко, всего несколько этажей, но обзор на широкую и красивую улицу по-настоящему расслабляет. Так спокойно. Так тихо. Так никак.
Вспоминает девчушку.
Вздыхает и уже опирается локтями на те перила холодные. И как только мать тут работает? Ей не тяжело? Наверное, привыкала много лет, а может и до сих пор не привыкла, просто строит из себя сильную, чтоб сына взбодрить. Кто знает, кто знает.
Грустно это.
Хотел бы он творить добро. Людей лечить. Людей спасать. Людям счастье приносить.
За своими далёкими мыслями не замечает проникновение за незапертую дверь крыши, а потому лишь апатично оборачивается на дополнительную тень в дальней стороне. Там парень невысокий, очень худой и грустный. Тоже оборачивает голову и смотрит в паковы глаза.
Чимин пару долгих секунд смотрел на него пустым взглядом, который не выражал ничего, даже грусти какой-то. Просто карие глаза, стеклянные, что смотрели прямо в душу, отчего по коже того худого парня прошлись мурашки.
И парень тот, по имени Мин Юнги, улыбнулся ему. Красиво так, нежно, с дёснами и зубками аккуратными, белыми. Улыбнулся, потому что напоследок стоило увидеть что-то такое красивое, от чего бы жить захотелось.
Жаль, что слишком поздно.
А незнакомец в забавном капюшоне с ушками и шоколадными волосами полностью в его вкусе. Очень красивый. Хотелось бы и его улыбку лицезреть, но, наверное, это будет слишком много счастья для такого, как ничего незначащий в жизни Юнги. Тот, который звук пустой, тот, у которого нет ничего. Тот, кто никто. И тот, на чьи похороны никто не придёт.
Юнги просто подумал, что в такого парня можно было бы и влюбиться. Всего себя подарить. Как хорошо, что ангелоподобный незнакомец увидит его последние минуты жизни. Наверное, эгоистично. Но так радостно.
И поднялся на перила.
Пока до того парня в забавном капюшоне дошло, что с такой искренней улыбкой и грустными глазами только суицидники смотрят, Юнги успел подумать, что не так долго ему падать. Не многоэтажка, но с его «удачей» и этого будет достаточно.
И только нежный, мягкий, звонкий голос слышал за своей спиной, прежде чем отдался ветру холодному, что душу оскверняет, оставляя последние чёрные штрихи, полностью окрашивая в мёртвую.
Он не помнит боли.
Ничего не помнит, кроме того незнакомца с пустыми глазами и приятным голосом, чей последний крик отдался горечью на миновом языке и запечатался в последних воспоминаниях.
Он проиграл, ведь был несчастлив. А хотелось бы наоборот.
Или хотя бы ещё раз увидеть
ангела.
† † †
Пак Чимин ненавидел свою тупость. Когда перед ним на крыше стоял парень, он должен был сразу заметить что-то неладное. Хотя бы то, что ни у кого попросту даже права нет тут находиться. А он из-за своих ранимых детских чувств позволил человеку совершить самоубийство.
Тому грустному парню со счастливой улыбкой очень повезло: пролетел между деревьев и не убился совсем. Хотя сильной удачей это не назвать. Из комы тяжело выбраться. Лежит неподвижно уже месяц, не реагирует совсем. Состояние стабильно-плохое.
А Чимин себя винит.
Когда стоял на крыше и мечтал людей спасать, чего же не спас того, кто в этом нуждался больше всего?
И совсем его ежедневные приходы к этому сложному пациенту не помогли. Сначала у порога: смотрел, боялся подойти, совесть на куски, на острые крупицы разрывала. Потом у койки: смотрел, не прикасался, не позволял себе радоваться. Ведь по его вине.
Когда набрался храбрости прикоснуться к руке, что была в старых ожогах, лишь мог из себя выдавить:
− Простите, что не успел.
Медицинская карта практически ничего не говорила о человеке, находящемся тут. Ничего из того, чего хотелось бы Паку. Прошла ещё неделя, вновь прикасается, вновь к той руке.
− Почему Вы не хотите вернуться?
Мать смирились с депрессивным состоянием сына. Пусть бегает к кому хочет. Даже если это пациент. Дома криками сыну не объяснить, что не его вина. Что он и не успел бы. А отговорить тех, кто серьёзно решился покончить со своей жизнью – ничего бы не дало. Если ему так легче, пусть.
− Почему Вы здесь? Зачем Вы это сделали? – и ещё неделя. Этот парень слишком долго спит, Чимин же волнуется. – Пожалуйста, проснитесь.
Чимин берётся за учёбу. Свою жизнь бы не испортить, а он тут чужую спасать собрался. Долго не приходит, постоянно в книжках и у мамы в кабинете. Контролирует сына. Вот только, когда она уходит, он читает о том, как помочь человеку выйти из коматозного состояния. «Человек с полной потерей сознания и утратой реакций может воспринимать жизнь вокруг него». То есть слышать и ощущать, даже если это чисто физически невозможно. Мозг, в спящем режиме, отображает всё в действительности услышанное на свой манёвр и показывает своему «хозяину» яркие сны. Часто так, как он того хотел бы. А если что-то раздражает спящее тело, то и сны снятся плохие. Если что-то приятное, то и сны тёплые.
− Не плачьте, − шатен своими нежными и тёплыми пальцами стирает выступившие слезы на глазах пациента и очень огорчается.
Почему он плачет? Плохое снится или плохое вспомнил? А может ли помнить вообще? Наверное, такому, как он, лучше не вспоминать. От счастливой жизни люди не прыгают в пропасть.
− Ваша рука зажила, я рад, − смотрит на левую руку, что уже без гипса и радуется чужой маленькой победе. Долго всматривается в очень бледное лицо блондина и отмечает, что волосы почти с кожей сливаются. − Почему Вы несчастливы? – бережно касается левой руки и ощупывает косточки, хорошо ли срослись. – Хотелось бы быть Вашим счастьем, − уходит. Увы, уже пора.
После этого в этой палате его никто не видит очень долго. Мать ругается, говорит: «Безнадёжный». Но Чимин не верит. Надежда всегда есть. Если надежды не будет, то что останется? К этому парню даже никто не приходит. Он спрашивал. Вообще никто из родственников или других людей. Ему же там одному одиноко. Пак радуется лишь тому факту, что скрыто оплачивает всё лечение этого пациента.
Своего знакомого. Он рад, что хотя бы так ему может помочь.
− Вы красивы, − привычно любуется бледным лицом, что уже без полученных от веток шрамов; чёрными короткими ресницами, тонкими губами, что такие же бледные, как и вся кожа. − Волосы отросли, − не удивительно. Блондинистый цвет покрылся естественной чернотой у корней и сейчас спадал вниз по подушке, задевая плечи. Ведь уже: − Три месяца прошло.
Пак Чимину следовало принять ещё один факт о себе. Грешный факт, который он даже отрицать для самого себя не стал. Потому что он не виноват в своих чувствах. Их нужно принять такими, какие они есть. Но, когда он смотрит в слишком спокойное лицо, что никогда не отражало на себе эмоций и обещало ещё долго не радовать, − ему очень сложно принять себя. Такого. Нового себя. Он просто наклонился над уже любимым лицом и не заметил, что свои же слёзы капали на чужие щёки.
− Не плачьте, − говорит, но уже не прикасается к тому человеку. Потому что сердцу больно. Шансы на зародившиеся чувства минимальны. Взаимности быть не может, если этот человек вообще когда-либо проснётся. Он его даже знать не будет. И помнить не будет. И так горько от этого, но спасения нет. Точка невозврата пройдена. − Мне кажется, я влюбляюсь.
Тихий всхлип заполняет ночную палату всегда одинокого пациента, у которого нет никого, кроме того, о ком он и не вспомнит.
− Мама? – шатен оборачивается на вошедшую женщину из другой больницы и очень сомневается, что это к добру. Но та лишь обнимает заплаканного сына и шепчет, что поможет.
Она понимает. У матерей чуйка.
Клиническая смерть длилась пять минут. За это время у интерна, что позволил впустить в своё сердце чужого человека, у самого чуть дыхание не прекратилось. Не может он в деталях и подробностях вспомнить, что ощущал и делал, когда его любимый уходил в другой мир. Наверное, кричал, плакал и просил не умирать. Да, наверное, так и было.
А тот поцелуй пусть останется секретом одного.
† † †
Мин Юнги, брюнет с натуральным цветом волос, который одного роста с его знакомым шатеном, Пак Чимином, уже самостоятельно стоял около окна и любовался зимой. Он всегда любил зиму. Именно в эту пору всё становилось белым-белым и, казалось, даже чёрная полоса разбавлялась снегом, становясь серой и блеклой. Неудачи уменьшались.
− Юнги, чему Вы улыбаетесь?
Парень повернулся на голос и мягко улыбнулся. «На будь что». Он улыбался будь чему. Просто так. Потому что может улыбаться. И потому, что хочет это делать непринуждённо, вспоминая кисту, что приняли за рак, вспоминая улыбку Пак Чимина, вспоминая то, что рад жить.
− Не знаю.
− А Вы помните сны, которые видели, находясь в коме?
− Возможно.
− Можете что-то вспомнить? Мне жутко интересно.
− Мне снилась
киса.
− Чего? Кошка? И что она делала?
− Смотрела на меня своими влюблёнными глазами и мяукала, чтоб я не умирал.
Чимин хихикал. А Юнги улыбался и понимал, что больше нет смысла строить из себя ничего непонимающего. Если во сне он был окружён счастьем, то только его
киса всегда царапала и кусала, оставляя глубокие шрамы на сердце. А в жизни всё наоборот. Значит, тут, в реальности, его счастьем будет сама
киса?
Его счастье – Пак Чимин?
Который краснеет при виде Юнги, который несколько месяцев реабилитации каждый день был рядом, который приносил мамину стряпню, потому что больничная еда безвкусна. Который до сих пор смотрит жадно, с сердечками в зрачках, но молчит, потому что боится спугнуть, или просто боится. Который заставляет Мин Юнги улыбаться. Которого любить хочется.
Всегда.
Потому что Мин помнит.
Правда... вспомнил он намного позже, чем сам влюбился в парня этого застенчивого.
− Чимин.
− А?
Но интерн только успевает поймать мягкий, чувственный и настоящий поцелуй в свои губы. Первый. Совсем не такой, как тот «первый». Потому что больше никто не ощущает горечь на кончике языка, а чёрная душа цветными красками расцветает. Застенчивого парня прижимают к себе за талию, а второй рукой бережно касаются румяной щеки. И целуют так долго, упиваясь долгожданной усладой, и отдавая всего себя своему ангелу.
Ради любви стоило пережить смерть.
И теперь, когда у него есть
его Чимин, он на все сто процентов доволен своей жизнью.
