Может, кофе?

      Часто ли ты загоняешь себя в угол? Что-то вроде сломанного эффекта бабочки, когда что бы ты ни делал, всё ведёт по одной линии непосредственно в ад. Нет никакого камня, где чётко расписано, что будет, если сделаешь это, а что будет, если скажешь то.       Арс сколько бы ни делал поворотов, сколько бы ни говорил вроде правильно, всё равно шёл по строго выжженной тропе. Хоть в поле из ромашек заверни, однохуйственно не заблудишься и выйдешь к чёртовой песчаной.       Казалось бы, воспринимай результат проще. Изначально было кристально ясно, что выбранная тактика поведения не имеет другого исхода. Арс знал его, но упёрто негодовал. Первый раз тот самый шаг и взмах неправильной бабочки спровоцировал настоящее положение дел и его — Арса — разворошенное моральное состояние. Важно отметить, что именно его, остальным вполне ровно. Просто бездумно добавить в юмор, модный в наше время, подтекст и всё. Ты щёлкнул тумблер, который сразу, сука, сломался и больше не «выкл». Остановить это? Нет. Это же забавно, смешно, рейтингово. Ты же актёр, чего тебе стоит? Чего?.. Да, пожалуй, душевного, мать его, равновесия, не более. Пустяки.       Шастун не понимал его. Искренне и упёрто, как и сам Арс.       — Разве не всё равно, что про тебя там выдумывают? Нет, не всё равно? Странно, а вот мне то самое, ну, похуй.       И подобное отношение ещё больше выводило из себя. С кем из них что-то не так? С Шастуном, который не обращает внимание, как его пишут с членом во рту и в других скрытых местах, или Арсом, который обращает на это внимание и от своей паранойи одним из первых узнаёт о новом творении?       В голове как после "Шокера" — такой пиздец, что проще избавиться от декораций, чем разобрать всё дерьмо. И этот пиздец множится в геометрической прогрессии. Арса бесит, что любое его движение расценивается как виток вдохновения. Любое слово может стать двигателем сюжета. Любой взгляд к желанию взяться за планшет или лист бумаги. Бесит, что только его это бесит. Долбаная тавтология в этом случае тоже… Да-да, бесит!       Ты начинаешь постоянно думать, как тебе встать, как повернуться, как дотронуться до человека, чтобы это было без подтекста. Думаешь как и делаешь для того чтобы. И шарахаешься за кулисами — как чёрт от ладана — от движения воздуха рядом. Одёргиваешь себя, злишься, пыхтишь и доводишь до потребности срочно доказать самому себе, что стены не схлопнутся, если заденешь рукой или споткнёшься о слишком длинную вытянутую ногу прямо, блядь, посреди комнаты. Кто додумался поставить сюда кресло?       — У тебя снова эти твои?.. — Антон неопределённо машет рукой в воздухе.       — Что «эти»? — выплёвывает Арс, злобно потирая ушибленное колено.       — Приступы морали.       — Удивительно, что ты знаешь такое слово.       — Боже, Арс, не думай о белой обезьянке.       — Кто, если не я, в нашем тандеме.       Шастун уже открыл рот, чтобы парировать, но отвлёкся на булькнувший в руке телефон. Разблокировал, посмотрел, вздёрнул бровь и, хмыкнув, заблокировал обратно.       — Что? Обезьянка?       — Целых две, — Антон усмехнулся и вытянул руку с телефоном, когда к нему с нездоровым блеском в глазах подлетел Арс. — Тише-тише, я тебе как врач запрещаю.       — Как кто?       — Я импровизирую.       — Дай телефон, дерматолог.       — Воля был прав, ты мазохист, — кивнув сам себе, Антон не сразу, но отдал телефон, как просили. — Пароль же знаешь.       Арсений знал и ненавидел Антона за это. Пять букв капсом, а по ощущению — словно подписывался под проигрышем. Шастун считал это гениальным и безопасным.       Всего лишь уведомление, всего лишь рисунок, где даже не полноценная работа, так, черновик, штрихи, линии. Ничего, что могло бы претендовать на что-то за рамками. Но картинка складывалась, дорисовывалась сама по себе буквально на глазах. В собственной голове приобретала объём, смысл, разрасталась за те самые рамки.       — Что-то увидел? — заинтересованно спросил Шаст, опасаясь за сохранность телефона.       — Нет.       — И как, понравилось?       — Я же сказал...       — Мне просто интересно, там есть спорный момент.       Сгруппироваться и сдристнуть с кресла оказалось несложно. Антон примирительно поднял руки, старательно огибая мебель так, чтобы до него было не дотянуться.       — Слушай, ну абстрагируйся.       Немного сумасшедшая улыбка и широко открытые глаза Арса кричали о том, что совет неуместен.       — Давай успокоимся, — предпринял ещё одну попытку Антон.       — Меняй, — почти прорычали в ответ. Шастунов запаниковал. Серьёзно?       — Давай поговорим.       — Меняй.       — Давай, а-а-а, выпьем?..       — Меняй, — Арс прищурился.       — Э… давай, — глагол, что вертелся на языке, так и норовил соскочить, не предвещая ничего хорошего. — Давай поженимся?! — с немного истерическим смешком предложил он. Ему показали средний палец и крутанули им, требуя продолжать.       — Давай обнимемся! — с радостью сказал Антон, нащупав нейтральное слово, насколько это возможно.       — Иди сюда, — тоном, в котором было неизведанное количество сдерживаемого ахтунга, сказал Арс. Бежать или послушаться. А куда бежать? Да когда Шаст слушался?       — Ага, — улыбнулся Антон и рванул к выходу.       — Ёбаная белобрысая обезьяна, — донеслось вдогонку, мотивируя ускориться.       Здание небольшое, коридоры узкие, туча дверей и все, сука, закрыты. Спасали Антона только длинные ноги, которыми он перебирал как не в себя. Риторические вопросы в голове водили хороводы: зачем бежишь? куда бежишь? почему бежишь? От последнего Антон резко затормозил и развернулся для крепких мужских объятий. Смелость в каждом сантиметре тела.       Арса он поймал почти на лету и сцепил за его спиной руки в попытке зафиксировать на месте. Антон не ожидал, что этот окончательно слетевший с рельс поезд по инерции протащит его до ближайшей двери и втолкнёт внутрь. Какая крыса не закрыла? Хороводы вопросов пошли на второй круг.       Спину прострелило болью, сверху придавило поездом, левая нога подозрительно заныла. Приподнявшись, Арс замер и нехорошо притих. Антон притих тоже, желая притвориться мёртвым. Молчание затянулось как-то неприлично для ситуации, и Шаст решил разрядить обстановку. В своём понимании этого слова, конечно.       — Так ты такую картинку увидел? — ой дебил. Рядом с головой врезался кулак правосудия.       — В твоих интересах заткнуться.       — Согласен. А в твоих — слезть с меня, вдруг подтекст нащупаешь.       Арс аккуратно собрал себя с Антона и протянул ему руку. Этот образ Шаст запомнит надолго: тёмный силуэт, подсвеченный светом из коридора. Ёбаная эстетика.       Обратно шли в неуютной тишине. Да и сказать нечего, очередная стычка на фоне разного восприятия. Никто из них не хочет обсуждать всё это. Смысл? Антон по-прежнему не видит криминала ни в их действиях, ни в реакции на них. Арсений по-прежнему много анализирует и рефлексирует. Шастун не хочет провоцировать или накалять обстановку, но провоцирует и накаляет раз за разом. Арс загоняет себя в тупик, откуда яростно ищет выход, развивая у себя клаустрофобию. Он хочет прекратить их игру, решает завязать, а потом снова и снова бросает кости. Не замечает, что это не он подыгрывает, а ему. Не замечает, что сам говорит, смотрит и прикасается. Как будто вырабатывается вредная привычка или даже потребность сделать то, что он делает. Как там, кузнец своего счастья? Так какого куя куёт Арс?       Не думать не получается. Почему его это волнует, чего он боится? Почему у него не выходит так, как у Антона? Сыграть, дать повод, а потом засесть в диалоге с девчонкой после съёмок. Шаст и не думает что-то кому-то доказывать, а Арсу жмёт как надо. Кому, правда, не понятно. Кому-то? Тогда нужно определиться с ролью. На двух стульях не усидеть. Себе? Тогда определись, ради всего святого, а что ты вообще хочешь доказать.       Два варианта действий: либо перестать создавать с каждым выпуском повод, либо перестать волноваться. И очевидно, что сделай первое — и всё само собой разрешится. И очевидно, что оба варианта Попов не тянет.       Гениальная и безопасная, как пароль Антона, мысль озарила голову, а бабочка эффектно присыпала её пыльцой с деформированного крыла. Просто поменять пару, просто переключить стрелки — элементарно.       И вот Арс смотрит перед собой, сидя далеко от подтекста, и чувствует, как трещит по швам его гениальность, а вместе с ней и рассудок. Вообще, Ворнава феерический человек. Делает что хочет и получает то, что хочет. Зал кричит, все вокруг кричат, у Арса кричат в голове тараканы и разжигают костёр из нервных клеток. И не на кого свалить собственную реакцию, некого обвинить в том, что собственные руки жаждут сжаться в кулак и что-то уебать. Главное — наиболее реалистично подхватить всеобщий ржач.       — И что дальше? — голосом Арса спрашивает один из тараканов в голове. — Смотри, ты не там, ты чист как слеза младенца, не подкопаешься. А чего бесишься? Ну же, давай, подумай громче. Гро-о-омче-е-е!       И хочется засунуть средний палец в ухо и раздавить эту тварь нахрен. Хорошо, ладно, Арс понял, что проблема крутится вокруг него. Возможно, но маловероятно, что даже не вертится, а находится непосредственно в нём самом. Конечно, это далеко не факт, чисто гипотетически, чтобы таракан отъебался. Попов проводит аллегорию с детской ревностью к любимой игрушке. Отлично, самое то. Игрушка, за которую хочется врезать лопаткой промеж глаз, чтобы не трогали. Всего лишь игрушка, это даже звучит по-ублюдски и совсем не сладко. То, что нужно.       Когда съемочный день заканчивается и все медленно рассасываются по домам, Арсений мечется у дверей в кухню, решая, где лучше выловить Антона, и просто… Да чёрт знает что «просто». Арс думает, что когда увидит, тараканы дружно пощекотят лапками нужную извилину. Но Антона нет, и у Попова закрадывается червяк сомнения, может, ну его затею на вышестоящий?..       Тихий звон знакомых браслетов звучит одновременно с:       — Может, кофе? — Антон стоит в проёме, устало привалившись к косяку и скрестив руки на груди. Два метра усталости, явление первое.       Тишина в ответ нарушается тихими шагами к кофемашине. Шастун давно задаёт вопросы, на которые ему не отвечают. Сначала обижался, потом злился, сейчас как-то привык решать за двоих.       — Что ты такое? — Арс хмурится, пялясь в затылок напротив. Антон пожимает плечами, почему-то не удивляясь вопросу.       — Человек?.. — он делает паузу, наполняя кружки чёрной жижей. Одну, вторую, берет себе и протягивает другую Попову. Делает глоток, смотрит поверх ободка сквозь слабый дым и зачем-то добавляет: — Человек, от которого тебя пидорасит.       Арс, только перехватив горячую кружку, разжимает пальцы и не слышит, как та пикирует на пол с таким грохотом, словно матерится.       — Серьёзно, заебал со своими загонами. Никто не собирается тебя переделывать и заставлять менять ориентацию. Хватит накручивать себя и меня между делом. Или ты хочешь?..       Арс стоит и, блядь, да. Кажется, да. Хочет. Что-то хочет и до чёртиков боится. Может, если он попробует, ему действительно станет легче. Он поймёт, что нет, не его это, не нужно. Может, эта странная форма любопытства, притворяющаяся безумием, сдохнет в судорогах от мерзости.       Арсений подходит ближе, игнорируя неприятный чвок под ногами из-за лужи кофе. Антон смотрит странно: то ли не верит, то ли боится. Освобождает руки от кружки, выставляя их перед собой. Что за внезапная привычка, откуда она вылезла? Арс упирается в них и давит собой, решая сейчас, здесь поставить точку.       — Тебе же похуй, Шаст, не расколешься, верно? — возвращая постоянную фразу, Арс спрашивает почти с вызовом, нагло прикрывая тем самым собственную неуверенность. Он слышит, как Антон делает вдох и выдох. Не должен был слышать, но на таком расстоянии… Он его чувствует на собственных губах. Дикость. Дикость, а ладони вспотели, и в висках застучало. Когда уже станет мерзко, где противно?       Не случилось ничего. Фейерверк не ударил в голове, вспышка не вспыхнула, молнией не долбануло, пол не провалился и потолок не рухнул. Ничего, а надо было бы, чтобы остановить, пока не поздно, пока есть шанс на отшутиться. Откуда-то взялась странная дрожь где-то внизу живота, словно радужных бабочек засосало в мясорубку. Можно сравнить с первым поцелуем где-то за школой, когда страшно двинуться, страшно, что кто-то увидит, страшно сделать не так. Только сейчас всё изначально не так. Антон не девочка из параллельного класса, он не хрупкое создание, которое можно сломать ненароком.       Антон, блядь, просто Шастун. Он вызывает кардинально другие чувства. Ломает ожидания, мировоззрение. Всё ломает к чертям собачьим. Арс тянется к нему рукой, сжимает тощий бок, придвигается ближе, самому себе разрешая углубить поцелуй, хочет сильнее и грубее, для контраста. Он настолько внутренне ахуевает, что не обращает внимание на ответную реакцию. Изучает это новое ощущение, вязнет в нём, рискуя уйти с головой и сдохнуть где-то на дне. Он уже чувствует фантомную известь под ногами, когда знакомый звук уведомления глухо звучит на фоне, заставляя отстраниться, сделать шаг назад, снова вляпаться в лужу и окончательно вернуться в реальность.       Он знает, от кого уведомление. Они оба знают.       Антон крутит телефон в руках, разглядывая кофе под ногами, отходит в сторону, отвечает на сообщение. Молча, не издавая ни звука. Роется в ящиках в поисках тряпки, не смотрит, даже не оборачивается на Арса. Будто тоже увяз где-то и вяло гребёт руками, пуская пузырьки. Арс решает собрать остатки кружки.       «Не расколешься?» Блядство. Антон уходит, кажется, даже тихо прощается и закрывает за собой дверь. Арс сжимает в ладони части кружки, шипит, бросая в стену окровавленные осколки, и тупо смотрит, как проявляется кровь из глубокого пореза, который перечеркивает линию жизни.       Как прежде не будет.