Статуя

« ...Я ее в статую захотел превратить. Чтобы стояла на месте, не мельтешила, и можно было спокойно любоваться. … — А я однажды именно так и сделал, — неожиданно признался Шурф. — Ты?! — Нашел чему удивляться. Просто это было очень давно. Я тогда еще ходил в послушниках и считал себя без пяти минут властелином Мира, но это убеждение почему-то никто больше не разделял. Девушки меня тогда уже интересовали, а я их еще не очень; это было, сам понимаешь, довольно досадно. Зато я с детства умел выполнять принятые решения, чего бы это ни стоило. Любой ценой. Сказал одной несговорчивой девице, что она целую дюжину дней безвылазно проведет в моей спальне, вот она и провела. Не смотри на меня так, ничего ужасного я с нею не сделал. Поставил в углу и любовался — а что еще, собственно, можно сделать со статуей? Пару раз даже пыль с нее вытирал… — Пыль вытирал?!» Макс Фрай. Мёртвый ноль Девицы были очень хороши, что и говорить! Особенно одна из них, сидевшая у самого окна, с медно-рыжими распущенными по плечам волосами, глазами цвета болотной травы, матово-белой кожей и прихотливо изогнутыми пухлыми губами. Когда она, хохоча во всё горло, откидывалась на спинку стула, взглядам заинтересованных зрителей (а незаинтересованных в заполненном по обеденному времени зале «Королевской Шляпы» не осталось, едва компания из трёх красоток решила украсить местное общество своим появлением) являлись соблазнительные формы, призывно колышущиеся в такт звонкому смеху. Особой пикантности зрелищу добавлял тот факт, что всё это великолепие было самым что ни на есть естественным — даже самый пристальный и опытный взгляд не мог обнаружить ни малейшего следа улучшающего внешность заклинания. Впрочем, две товарки рыжеволосой красотки уступали ей лишь незначительно. У столь привлекательных леди был лишь один недостаток: они совершенно не интересовались юными послушниками Ордена Дырявой Чаши. Ни одна из красавиц даже бровью не повела, когда тарелки на столе будущих грозных колдунов вдруг пустились в пляс, а крошечные пирожки разом вспорхнули и, подобно птицам, начали со щебетом носиться над головами обедающих, и только когда один из них умудрился нагадить на скатерть начинкой из варенья, пухлые губки на трёх хорошеньких личиках скривились в совершенно одинаковых презрительных гримасках. Зато когда пузатая бутыль тёмного стекла тяжело поднялась в воздух со стола, за которым обедали младшие магистры Ордена Колючих Ягод, и, тяжело переваливаясь в воздухе, медленно поплыла к столику леди, вышеозначенные магистры были удостоены весьма заинтересованных кокетливых взглядов. Бутыль с глухим стуком утвердилась на столе, девицы переглянулись и захихикали, младшие магистры Ордена Колючих Ягод привстали со своих мест, изображая вежливый поклон дамам и одновременно бросая уничижительные взгляды на насупившихся адептов Дырявой Чаши. Магистры были сильнее, но послушников было вдвое больше. В воздухе явно запахло скандалом. Трактирщик бросился к столу леди, удерживая одной рукой поднос с тремя чистыми стаканами, а другой сжимая амулет, призванный защитить его трактир от разрушений. Неизвестно, помог бы амулет в данном случае, ибо вражда двух орденов уже стала притчей во языцех среди жителей столицы, но в этот момент на сцене появился ещё один участник событий. Тощий длинный парень с небрежно стянутыми в хвост белобрысыми волосами, в лоохи Ордена Дырявой Чаши, до того сидевший вроде бы и рядом с товарищами, но всё же чуть в стороне, поднял голову от лежащего перед ним потрёпанного фолианта, встал и приблизился к столу, за которым сидели красотки. Он казался моложе остальных, но в высокомерном взгляде его угольно-серых глаз было что-то такое, что поднявшиеся было из-за стола младшие магистры сели обратно, решив, видимо, сначала оценить обстановку. Уже готовые последовать их примеру послушники подумали и тоже уселись, переглядываясь и толкая друг друга локтями в бок. Парень бесцеремонно уселся за стол девушек, налил себе вина из тёмной бутыли, сделал глоток. Скривился: «Кислятина!» и щелчком пальцев испепелил бутыль. Молчание над столом младших магистров стало угрожающим. Над столом послушников — заинтересованным. Трактирщик половчее перехватил амулет. Парень же наклонился к рыжеволосой красавице — с его ростом он даже сидя за столом был выше её на целую голову — и, глядя в упор, спросил без обиняков: — Пойдёшь со мной? Девица окинула его презрительным взглядом, насмешливо щуря зелёные глаза. — С тобой? Товарищи наглеца, более старшие и более опытные, мигом распознали насмешку и замерли в предвкушении. А сам наглец, ничуть не смутившись, заявил: — Ты не пожалеешь! Он хотел было добавить что-то ещё, но тут лоохи на его груди зашевелилось, и из-за пазухи высунулась остроухая серая лисья морда с чёрным носом и блестящими глазами. Лис громко чихнул от табачного дыма, не дав хозяину закончить фразу. Девица тоже фыркнула, почти как лис. — И что же мы с тобой будем делать? — ехидно поинтересовалась она. — Я, чтоб ты знал, уже давно вышла из того возраста, когда детям интересны мягкие игрушки! — она небрежным движением вздёрнула подбородок, кивнув на лиса. Две другие девицы обидно захихикали. Парень смерил их надменным взглядом и снова обернулся к рыжей: — Да уж найдём, чем заняться! Дюжину дней из моей спальни не выйдешь. И поверь, я знаю, о чём я говорю! Рыжая закатила глаза к небу. — Точно, Мирута, соглашайся! — подначивали подружки, — вся выпивка будет твоя! Ему-то ещё рано пить, вино ему киииислое! — они снова залились смехом. Парень покраснел, потом побелел от гнева. Кулаки его сжимались. Лис, выглядывая из складок лоохи, сердито рычал. Младшие магистры Ордена Колючих Ягод уже в открытую широко ухмылялись, созерцая бесплатный спектакль. Послушники всё так же толкали друг друга локтями и коленками, видимо, не решаясь связываться со своим неистовым товарищем. Потом один из них всё же не выдержал: — Похоже, сегодня не твой день, а, Лонли-Локли? Что, не обо всём можно прочитать в кни… эй, постой! Ты что делаешь, дырку над тобой в небе?! Последние слова донеслись откуда-то из-под потолка. Задрав головы, присутствующие с трудом разглядели несчастного насмешника, уменьшенного в дюжину раз и беспомощно размахивающего руками и ногами под закопчёными потолочными балками. От хохота пары дюжин глоток в трактире задребезжали стёкла. — Эй, Лонли-Локли! — отчаянно взывала жертва мести. — Шурф, да сними меня отсюда, дюжину вурдалаков тебе под одеяло! Парень по имени Шурф, обладатель старинной фамилии, не обратил никакого внимания на эти мольбы. Он снова повернулся к девице, схватив её за плечо. — Ну что, Мирута, я тебя убедил? Пойдёшь со мной? — Да оставь ты меня в покое, сэр Лон… как тебя там! — девушка в негодовании вскочила. Шурф Лонли-Локли поднялся, оглядел притихших зрителей, не решающихся встретиться с ним взглядом, и процедил сквозь зубы: — Тогда пеняй на себя! Раз я пообещал, что ты дюжину дней проведёшь в моей спальне, так тому и быть! Он резко взмахнул рукой и пробормотал несколько коротких слов. Протестующие крики потонули в громком треске, и в следующую секунду на месте строптивицы стояла статуя из ташерского розового мрамора в человеческий рост. Оставшиеся девицы истерично завизжали и бросились к выходу, спотыкаясь и путаясь в полах лоохи. Младшие магистры Ордена Колючих Ягод шумно выдохнули и опасливо косясь на буйного послушника, окружённого толпой восторженных почитателей, с деланной неторопливостью покинули трактир. Адепты Дырявой Чаши, забыв о своём висящем под потолком товарище и о том, как только что сами подсмеивались над Шурфом, сначала восторженно взвыли и заулюлюкали, а потом разом загалдели, перебивая друг друга: — Ого! Что за заклинание? Шурф, научишь? Эй, пустите, мне не видно! Она теперь насовсем так? Да дайте же посмотреть! Ты её расколдуешь? Интересно, а она нас слышит? Эта какая ступень, семьдесят шестая? Сам ты семьдесят шестая, не меньше восьмидесятой, правда, Шурф? Лонли-Локли, а дядьку моего так можно? Да поставьте её на стол, чтобы всем было видно! Несколько пар рук торжественно водрузили статую на стол, предварительно сдёрнув скатерть с остатками трапезы прямо на пол. Трактирщик поморщился при звуке бьющейся посуды, но, благоразумно предпочёл держать свои сожаления при себе. Будущие колдуны примолкли, рассматривая новоявленное произведение искусства. Рассмотрели. И тут же начали переглядываться, удивлённо хлопая глазами. — Э-э, Шурф… — смущённо посмеиваясь, решился спросить один из них, — она же, вроде, одетая была, когда ты её того… превращал? А почему теперь… Лонли-Локли со скучающим видом пожал плечами. — Я же сказал, что поставлю её в спальне. Сам подумай, зачем ей там лоохи со скабой? Это же не памятник Гуригу Второму на городской площади! — Переждал взрыв хохота и добавил мстительно: — Пусть постоит, подумает, может поймёт, кому можно отказывать, а кому нельзя! Он легко поднял статую и положил было её себе на плечо, потом спохватился и, как заправский грузчик, спрятал её в пригоршне. Не то чтобы в Ордене Дырявой Чаши сурово блюли нравственные нормы, но всё же вряд ли орденское начальство придёт в восторг, если послушники начнут на глазах у всех проносить в Резиденцию сувениры из заживо превращённых в неодушевлённые предметы горожан. Особенно, из тех, кто не имеет никакого отношения к вечно выясняющим между собой отношения орденам. Толпа послушников вывалилась из трактира, неизвестно почему чувствуя себя победителями, а несчастному трактирщику осталось разорённое поле боя, где он и получил сполна от жены и за то, что посетители не озаботились оплатой, и за разбитую посуду и заляпанные вареньем скатерти, а более всего — за то, что он со слишком уж явным интересом пялился на грешную статую, чтоб ей провалиться в вурдалачью нору. *** Шурф бы ни за что на свете не признался в этом кому бы то ни было, но сам он довольно быстро осознал всю нелепость своей идеи. Статуя из леди Мируты, надо сказать, получилась просто замечательная — розовый ташерский мрамор как нельзя лучше подходил для того, чтобы передать всё великолепие оригинала. Роскошные пышные формы, будучи воплощёнными в волшебном материале, казались живыми и упругими, при любом освещении тени ложились так мягко, что и без того совершенные изгибы тела выглядели ещё более волнующими. Казалось, протяни руку — и пальцы коснутся нежной шелковистой кожи и даже почувствуют едва заметное биение пульса. Несмотря на необычные обстоятельства, при которых статуя появилась на свет, на лице её не осталось и следа страха, испытанного леди Мирутой в последние секунды перед превращением, зато отлично запечатлились надменно приподнятые брови, и презрительный прищур глаз, и искривлённые в снисходительной насмешке губы. Всё вместе — и соблазнительная фигура, и насмешливое выражение лица мраморной статуи — весьма ощутимо отвлекало её создателя и временного обладателя от занятий, мешало сосредоточиться на чтении и к тому же самым обидным образом напоминало о тех областях жизни, которые были пока недоступны будущему властелину мира. В довершении ко всему, у ташерского мрамора оказалось одно досадное свойство: любая пылинка, которой случалось осесть на поверхность статуи, тут же притягивала тысячи себе подобных, что причиняло не переносящему даже малейшего намёка на грязь Шурфу почти физические страдания. Каждые два-три дня ему вместо учёбы приходилось тратить драгоценное время на то, чтобы вытирать пыль, орудуя при этом самой обычной мокрой тряпкой, ибо применять заклинания к уже заколдованному объекту он, по некотором размышлении, всё же не решился. Можно было, конечно, плюнуть на сгоряча сказанные слова и расколдовать девицу, не дожидаясь, пока пройдёт оговорённая дюжина дней. Но Шурф Лонли-Локли привык с детства добиваться своего любой ценой. Поэтому, стиснув зубы, он продолжал честно любоваться мраморной леди Мирутой всё назначенное им же самим время, аккуратно вытирал с неё пыль и несколько раз воспрепятствовал вполне объяснимому желанию лиса пометить новый предмет интерьера. «Не наша. Скоро уйдёт», — объяснял он фыркающему зверю на Безмолвной Речи. Зверь, вроде бы, понимал, соглашался, но через несколько дней предпринимал новую попытку. Очевидцы происшествия, разумеется, не держали язык за зубами, и теперь, стоило Шурфу заглянуть в какой-нибудь из близлежащих трактиров, как все посетительницы женского пола в возрасте от шестидесяти до примерно двухсот лет в панике разбегались. Что ж, теперь можно было убеждать себя, что девицы не хотят иметь с ним дела просто из страха быть заколдованными. По крайней мере, не так обидно. Отец Шурфа, до которого, разумеется, тоже дошли слухи о выходке сына, пришёл от неё в совершенный восторг. Он не преминул зайти взглянуть на статую, долго рассматривал её с видом знатока и от души хохотал, слушая рассказ Шурфа. Правда, потом заметил, что сам на его месте всё же не стал бы украшать своё жилище подобными предметами искусства — слишком хлопотно и препятствует другим, более интересным и полезным занятиям. Гордость не позволила Шурфу признаться, что он и сам уже пришёл к этому выводу. По прошествии дюжины дней Шурф в последний раз педантично стёр со статуи серые разводы пыли, привычно отогнал лиса, не уступавшего в настойчивости своему хозяину, и наконец с облегчением произнёс нужное заклинание. Следующие четверть часа любопытные, столпившиеся у дверей комнаты несносного Лонли-Локли, чтобы если не увидеть, то хотя бы услышать, как мраморная статуя превратится обратно в рыжую Мируту, вовсю наслаждались неповторимым разнообразием угуландских идиом. Если бы нашёлся храбрец, осмелившийся заглянуть внутрь, его глазам предстало бы поистине незабываемое зрелище: разъярённая рыжая девица, стоящая в чём мать родила посреди послушничьей спальни и изрыгающая непрерывные потоки брани с такой скоростью, что у хозяина комнаты не было никакой возможности вставить хотя бы слово. Наконец, окончательно запутав слушателей бесконечным перечислением вурдалаков, их многочисленных потомков и сложносочинённых родственных связей между ними, девица выдохлась, замолчала и неожиданно обнаружила, что стоит перед своим обидчиком абсолютно обнажённая. Резиденцию Ордена огласил истошный визг, от которого рыбы, обитавшие в дырявых аквариумах, перестали нереститься на целую дюжину дней. Затем дверь спальни распахнулась и оттуда быстрее, чем выпущенный из бабума снаряд, вылетела Мирута, на ходу пытающаяся завернуться в схваченное второпях одеяло. Ей вслед неслось яростное тявканье лиса. *** Весна первого после изменения Кодекса Хрембера года выдалась ранней и быстрой. В магазинчике сэра Чхоты, торгующем мужской и женской одеждой, с утра было не протолкнуться: с наступлением тёплых дней мода в Ехо радикально поменялась, и горожане кинулись опустошать модные лавки. Продавцы, ещё дюжину дней назад скучавшие и коротавшие время за болтовнёй на Безмолвной Речи, теперь сбивались с ног. Некоторым хозяевам даже пришлось нанимать дополнительных помощников. Сэру Чхоте в лавке помогала жена — невысокая, не первой молодости, но всё ещё привлекательная леди с рыжими волосами и пышными формами. Она ловко сновала между покупательницами, легко управляясь с ворохами разноцветной ткани, помогала с примеркой, давала советы, с явным удовольствием рассматривая принарядившихся леди. Время от времени она искоса кидала взгляд и на своё отражение в зеркале и незаметно вздыхала. Когда солнце уже склонилось к закату, сэр Чхота наконец собственноручно запер дверь за последней покупательницей и, усевшись за стол в задней комнате, тщательно дважды пересчитал выручку и удовлетворенно улыбнулся. Полдюжины таких дней порой стоят полугода работы. Жена подошла, заглянула через плечо. Чхота обернулся и по-хозяйски обнял её. — Неплохо сегодня! И ты так удачно уговорила леди Гэллону примерить то малиновое лоохи как раз в тот момент, когда вошёл её муж! Он так рот и разинул, и заметь, заплатил почти двойную цену не торгуясь, — он расхохотался и игриво шлепнул супругу по бедру. Та вывернулась из-под его руки и, приложив к себе одно из новых ярких лоохи, несколько раз повернулась перед зеркалом. — Чхота, а мне такое пойдёт? — Пойдёт, пойдёт, — не отрываясь от самопишущей таблички, куда он записывал выручку, пробормотал почтенный лавочник, — тебе всё идёт, что ни наденешь. Или что ни снимешь, —- он расхохотался над собственной шуткой. Но жена, давно привыкшая к его незамысловатому юмору, на этот раз не поддержала его. Она задумчиво разглядывала свое отражение в старинном, доставшемся ей ещё от прабабки, зеркале. — И почему ты никогда не любовался мной так, как любуется своей женой сэр Гэллона? — вдруг вырвалось у неё. Муж поднял непонимающий взгляд. Потом вздохнул — кажется, догадался! —- и выудил из кучки монет на столе блестящую корону, подумал немного и вытащил ещё одну. — Вот, держи! Сбегай в лавку сэра Медлеха, у них ещё открыто. Он говорил, к ним поступили новые штуки из ташерского мрамора. Ну, которые тебе нравятся. Если поторгуешься, хватит на две. Жена печально вздохнула, но монетки взяла. И в эту грешную лавку Медлеха поспешила — а ну, как успеют разобрать сокровища. Дороговато, конечно, и жалко деньги на эту ерунду тратить, но ладно уж, сегодня можно. Тем более, не так уж часто на Мируту находит такая блажь… Сэр Чхота задумчиво поскрёб в затылке. Ишь, выдумала — «почему не любуешься на меня?» Что ж она — статуя, чтобы на неё любоваться? Магистры с ними, пусть будут эти статуэтки из розового мрамора. Главное, что не ему с них пыль вытирать.