Болл ченч

Кагеяма - сальса, фьють и пиф-паф башкой об стену, это вроде колонизирования его интровертного, любовно выращенного личного пространства, это харча поверх его кокона самоизоляции, крайне неудобное положение души, как если бы она лезла не башкой вперед из недр его чакр, а ощетенившись всеми похабными, дикими рожами, - танец отбойного молотка, Тобио, сирена дрели. Сладкий, слушай ритмы, добивай чужую халтурность собственным сердцем - четкие восьмые в басу и шестнадцатые-триоли, как если бы прелюдию ре минор Баха вытрахивали лбом об бетон. «Айриш, мать ее, пати дэнс» - думает Тобио, выковыривая из волос пыль от шпаклевки. Так звучит корпоратив конченых фанатов стариковских клюшек, которые наяривают наболдашниками тростей гимны об полумертвые доски, - Кагеяме правда интересно, в каком состоянии то дешевое дерьмо, что постелено этажом выше, ведь если проезжаться по тому покрытию, что у него самого в комнате, ножками стула, то раздается визг, свиной такой, безудержный польный плач вслед за грубыми полосами содранного лака вперемешку со стружкой древней, как свет, краски. За это приходится доплачивать, но без этого нельзя обойтись, нельзя обойтись без лажи и белых полос на добрые пол-хаты - так работают дешевые общаги на элитные массы своего населения, они требуют деньжат, за которые уже зубами впору цепляться и вшивать в пузо, чтобы чувствовать себя покойнее, они требуют крови и пота, еще чуть-чуть, и Тобио за снятие гнилого помещения с пачкой тараканов и постоянной трансляцией пульсации Марса на максимально выкрученных басах, будет в аренду сдавать свою душу дьяволам вахты. По ценам не баснословно, но по принципам - мозгодробительно. Потому что за пытки платят только извращенцы. У Тобио не стоит на джигу. Шафл вальс клога ему как щекоточка по крышке гроба. Нежный чмок в барабанную перепонку, когда ее дырявят иглами. Сначала Кагеяма думал, что из-за того, какие пузатые папки проектов у него складываются перед кроватью, у него начала развиваться шизофрения, и слуховые галлюцинации - это вроде приветствующей каюк песни съезжающей крыши. Он собрался с духом, размял мышцы, максимально агрессивно скривил брови и, терпя вопли хрящиков между протертыми позвоночными дисками, весь этот памятник собственной прокрастинации отодвинул на добрые метра два от спального ложе - чтобы не создавать негативного, давящего на мозг электромагнитного пространства. Рвотных позывов, подкатывающих к горлу час от часу, меньше не стало, концентрация желания сдохнуть в жизни как-то не поубавилась, а потом, впрочем, пришла пыль. Белесая и сухая. Тобио вполне успешно выбирался из дома и занимался тем, чтобы докинуть свою тушку до университета с достаточным разгоном, чтобы по инерции хватило еще от стены до стены там проколбаситься и без лишних пинков вернуться в постель - большую часть времени он находился вне объятий родимой комнаты, если не считать тех дней, когда он просто садился на кровать, поджимал ноги и закрывал уши руками, стараясь мысленно выстроить себя на лично им сгенерированную частоту, которая бы сложила в границах его черепной коробки восприятие мира как ограниченного куска пространства из материи сплошного дзынь. Он глушил себя инями-янями, убеждая, что не то, что каких-то там пар и зачетов не существует - сам Тобио - кочерыжка. Огрызок, вольно бороздящий реалии бесконечности космоса. Когда негативные частицы раскаляются, даже самые галактические галактики не выдерживают абьюза. Темная материя жрет все. Кагеяма Тобио жрет дешевую лапшу, когда в его тарелку с потолка сваливается кусок шпаклевки. Наушники не спасают, потому что вибрация, которая исходит от стен - она расползается от батарей и каждого гвоздика, она волнами проходит по каждому миллиметру крепости терпения, от таких вибраций качаются мышцы задницы, когда сидишь на стуле, а тот бурчит, как кот. Тобио резко становится максимально чувствительным к положению собственного тела в координатной плоскости настоящего - у него кружится голова от ощущения того, как звук сдвигает его в пространстве. Это удается терпеть около недели, потом все начинает походить на реально поганую шутку, и Кагеяма смеется. Он гогочет с зубной щеткой во рту под той тэп на репите, он заплевывает пеной зеркало, в ритм долбит палочками по миске, он не может дышать ровно, когда общая композиция сбивается и стоп тайм растягивается на лишнюю долю такта - его приручают к стройности нот. Тобио - шим шам шимми. Ему, сука, уже не смешно. Как оказывается, в этом нет заслуги ни одного из педагогов, у половины из которых развивается старческий маразм и они в билеты пихают на заучивание стопки откровенно макулатурной литературы. Тобио поперек череды вопросов по уродским конспектам, выведенным будто бы в припадке эпилепсии, так, невзначай интересуется у Танаки, нет ли какого ремонта на втором этаже, прямо над его комнатой. На деле все проще, - кто-то из администрации лишил его разбавки тапа дрелью, позволив одному из студентов соседнего, битком забитого общежития университета искусств, временно поселиться в здешней незанятой комнатке. Все переползает слухами, так, корявится по пути и превращается в ублюдошное подобие на правду, но из более-менее надеждных источников Тобио выясняет вменяемый минимум - у некоего кого-то в хате лопнули трубы и ему нужно где-то жить, пока растолкают для помощи прочие соответствующие инстанции. Судя по тому, во что превращается жизнь по соседству с детьми искусства - в происшествии нет вины ржавчины, давления или температур. Трубы вскрылись сами. Первое правило хорошего тона обязывает как минимум пробный контакт. Вместо того, чтобы молча жевать дерьмо и желчь, Тобио решил не вывалить собственное негодование рубашками в стол перед чужой ошалевшей рожей, а так, как бы невзначай ударить соседа сверху по лицу собственным пристальным взглядом - разок, чтобы приелось, чтобы намертво, чтобы в следующий раз чихалось в себя, а не наружу, потому что любой звук будет стоить чужих нервов и, соответственно, своих собственных зубов в пасти. Чтобы подобные логические цепочки выстраивались на уровне родимых, на кости посаженных инстинктов. Кагеяма, выбив всю дурь из подушки, отработав все известные ему приемы ближнего боя на стене, прямо таки отмудохав беззащитную вертикальную поверхность, нацепил фамильные тапки и выпер себя из комнаты. На самом деле он хотел постучать костяшками слегоньца, буквально таки чмокнуть чужую дверь кулачком, но на деле что-то пошло не так, и спроси кто позже - не сказал бы, как так получилось, ему не вспомнить, потому что нечего было запоминать, потому что не большое это, собственно, дело - с ноги выбивать замки. Хозяин комнаты, еще услышав напряженное дыхание в щель двери, успел сделать навстречу собственной смерти добрых широких два шага, но дверь все равно едва поймал. Впрочем, успел скоординироваться в полете, когда она снесла его в сторону, встать ровнехонько по позиции и привести в порядок ачумевшую от такого поворота событий рожу, за что уже можно было себе в копилочку положить плюс к баллам - Тобио и этого не родил, пялясь на то, как омерзительно аккуратная ладонь приглаживает влажные от пота рыжие волосы, а потом, замечая чужой пристальный взгляд, корявится в плавности собственных движений, неловко упирается в бок, шлепается в карман, скрываясь от мира сего в уютных домашних шортах. Кагеяма молча смотрел за тем, как открывается и закрывается чужой рот в попытке поинтересоваться, какого черта, собственно, происходит. Удод из комнаты триста восемь ковырнул пальчиком косяк двери - там, где повылезали щепки от кола защелки, дернувшегося в сторону от чужого удара. Тобио за этим движением проследил, на него растянулся в безумной улыбке и встретил чужое «господи боже мой», когда внимание от раздолбанного замка переключилось на его оскал. — Я могу чем-нибудь помочь? Кагеяма хочет сказать о том, что когда он умрет, на его памятнике надо выдолбить короткое «это от тэпа и клога». И выдолбить всенепременно, разворачивая ножки в лучших традициях хайланд флига. — Вам нужна помощь? Джуба, сука. Спляши на мне в ритме джуба. Тобио закрывает глаза, но под веками застывает чужая удивленная рожа. Эта аура - самое ядреное, что он только принимал на себя, но держится он смело, потому что горящий очаг вперемешку с дохлыми уже, полупереваренными нервными клетками - лучшее топливо для споров. Он держит оборону, на вскидку перекидывает копье собственной агрессии из руки в руку и придерживается тактики «грозная мразь», «подъездный умник». Он затягивает пояс халата и выдыхает. — Что это? — спрашивает Тобио, потирая переносицу и переступая с ноги на ногу. Он позволяет себе вальяжно опереться о косяк двери, и парень перед ним сдерживается от того, чтобы отступить на шаг, потому что ловит в этом жесте какую-то посмертную отвагу и ушлепскую рыцарскую доблесть. На самом деле Кагеяма пытается не рухнуть в обморок от превышения концентрации тотального, кромешного чего-то там в воздухе. Атомы, застрявшие в пространстве между ними, почему-то звереют, и это ощущается отчетливее, чем твердость собственных стоп. — Что? — На ногах, — Тобио измученно как-то так, небрежно махнул ладонью вниз, туда даже не посмотрев, чтобы глаза не жгло, положил пальцы на подбородок и подпер локоть руки ладонью. — Ты ведь из университета искусств, да? Я просто спрашивал ходил, думал, может, кто знает чего. Танцевальный факультет или типа того? Я хотел спросить насчет тамошних общежитий. У вас двухслойные полы? Одноэтажные хибары? Вас в стойлах держат? — Прошу прощения? — Я к тому, что таким дерьмом надо заниматься где угодно, но только не в полуразваливающемся чудовище, понимаешь? Если у тебя нет чувства самосохранения и ты не боишься, что на тебя навернется потолок, вспомни о том, что у тебя есть соседи. — Ты что ли? — Я что ли. По чем туфельки брал, ты, раз уж мы на ты, как тебя там звать? — Хината Шое. И это не туфельки, — он нахмурился. Рука его за общей гаммой эмоций поспела - выползла из кармана и достаточно агрессивно впилась в ручку двери, чтобы Тобио это заметил. Он задержал свой взгляд на белесых костяшках, округлив глаза, после чего цокнул языком и снова улыбнулся. — Хината. Хината Шое. Мне плевать, как называется это исчадие ада. Единственное, что мне интересно - как долго ты будешь жевать от них шнурки, потому что если я услышу хоть еще один звук от твоих блядских подков, я заставлю тебя их жрать, - он моргнул. Шое успел по крайней мере моргнуть в ответ, прежде чем впечатать дверь в чужие носки, буквально внутрь вбивая одним метким ударом с разворота. Тобио не слышит его довольного «цок-цок» конкретно в данный момент времени, когда отскакивает в сторону и генерирует гамму из скулежа и шипения. Ему не обязательно это слушать, чтобы слышать, потому что это вроде навязчивой мелодии, вроде раздражающего припева песни его бренного существования - пускай, яркого, пускай другим тактом, но слова влеплены в него убого и на повторе, все рифмуется на сплошные глаголы и междометия. Потому что, здравствуйте - Здравствуйте, это Кагеяма Тобио и сосед его сверху, чечеточник. Бак и, мать его, винг. Он думал, что, быть может, то, что происходит, свидетельствует о каком-то особенном положении его разумной тушки во вселенной, может быть, он избранный, может быть, тот факт, что фактически никому, никому абсолютно, кроме него, на нестерпимых глобалиях круглосуточный долбеж не мешает, не показывает то, насколько Тобио неудачник. Может, это высшая степень коммуникабельности и восприимчивости, может, он создан для межгалактических мысленных транзакций и кто-то просто безбожно гробит его частоту? Такие невменяемые мысли превращаются в морские ежики, в колючие такие и маленькие убожества, селящиеся промеж черепной корки и мозга со всей своей ядовитой прытью. Их не хочется переваривать, к ним не хочется приспосабливаться, - их охота выгрызть и кинуть в чужое лицо. Но, может, проблема не в ежах, - думает Тобио. Может, проблема в том, что лицо Танаки провоцирует на то, чтобы в него что-нибудь кинули. Потому что нельзя так гоготать, когда тебе рассказывают о своих проблемах. Потому что не получается вменяемо думать о вещах, когда кто-то стучится в затылок на протяжении чертового «долго» и не менее мерзкого «очень и очень долго». Не получается, когда Танака, который негативно реагирует на любые новые личности, появляющиеся на его территории, на Хинату Шое со всем присущим его набором прибамбасов вдруг реагирует, ого - никак. А у Хинаты Шое много прибамбасов. Хината Шое - прибамбасный дьявол. Он просто, честно говоря, мразь, - такой вывод для себя делает Тобио, когда намыливается шлепать к нему на второй этаж во второй раз за неделю - он примеряет у зеркала несколько лиц и из каскада аборигенско-агрессивных выбирает что поприличнее, крутится в халате у зеркала, думая, впрочем о том, что ему стоит написать исследовательскую работу о влиянии посторонних звуков на умственное развитие личности. Это, конечно, не совсем его профиль, но по его слезливым примерам из жизни и объектам экспериментов можно снимать трагедии. Тобио Кагеяма готов собственноручно поставить свои будни под прицел, ну прямо вылизать их светом софит, чтобы доказать, насколько он не чокнулся и это все взаправду, или показать, насколько это все взаправду и как он от этого чокнулся, ибо грохот каблуков чечетошных туфéлей - его персональный ночной кошмар, - в него либо никто не верит, либо это никого не интересует - ритмичный стук глохнет, если врубать диктофон, он схлопывается в тишину, стоит какой-нибудь левой мордашке показаться в пределах комнаты Тобио. Он понимает, что ничего плохого нет в том, чтобы шуметь после обеда, предъявить он в принципе ничего особо аргументированного и челюстнодробительного не может, потому что кишка тонка защищать время дневного сна для самых закоренелых пенсионеров или самых отбитых студентов потока - этот сон их единственный и максимально ценный, добитый прогулами и необходимый из-за ночной работы. Кагеяма расчехляет тот факт, что сидит он за конспектами и тугими тушами книг после полуночи по причине принадлежности биоритмов его нового знакомого к группе «классических» - вид «жаворонок» - класс «рыжая костлявая сука». В том, что костями там особо и не пахнет, он узнает чуть позже, когда поперек особенно яростной и громогласной тренировки наваливается на дверь, а та поддается, бесстыже открывая вид на парнишку, задравшего мешковатые брюки, скомканные у самого пупка из-за тугой резинки. Он наяривает по полу, смотря себе под ноги, придерживая ткань и поднимая ее выше колен, чтобы не путаться в пижамных штанишках - колени у него - Кагеяма Тобио знает, что проку больше в том, чтобы смотреть на обувку - врагов своих знать в лицо нужно, знает, что в этом банально практической пользы больше - он взглядом слижет их форму, чтобы потом во тьме ночной нащупать их в чужом шкафу и забросить на общажную плиту возмездия или в унитаз кары божьей. Он знает, что смотреть надо на плотную шнуровку и неожиданно приятной формы лакированные носки - за ними ухода больше, чем за тем, что выше. Открытые щиколотки - молочного цвета, они по линии кости перетекают в фактурные икры, Тобио ловит себя не на спортивном интересе, как он это называл позже, а на стратегическом изучении противника, - колени у него в дебильных, грязно-серых пластырях с узором из россыпи нервно улыбающихся смайликов. Кагеяма обводит их взглядом точно по контуру - дрожащей такой и рваной линии, пока Хината избивает пол ногами в строгом ритме грязных шаффл-композиций. Исцеловав об заусенцы досок набойки, Шое затихает намертво, как-то неуверенно проходится по ключевым точкам, поскальзываясь на чужом взгляде. Поднимает виноватые глаза, и Тобио весь этот стыд ловит, открывает пасть, дыбит волосы - чтобы все к чертям, чтобы Хината утопил все несказанное и прожеванное в короткой ухмылке, застрявшей в уголках губ. Кагеяма оставляет ругательства гнить под языком и по-страшному, в собственной убийственной манере, улыбнувшись, выталкивает себя из комнаты, захлопывает за собой дверь и сам же в нее упирается носом. Дышит в большое кольцо между тройкой и восьмеркой, дышит и заламывает пальцы. Упирается в дверь лбом и на дверь бычит. Если так вдруг случится, что при Тобио настанет момент X, когда в норму войдет запускание титров жизни на похоронах, он со своего не самого завидного места после кончины не удивиться какими-нибудь особенно сладенькими почеркушками выведенному «Хината Шое» - лидер и солист музыкальной труппы «круче всякой дрели» и «спенк-степ-хил». Тобио, спенк степ сука хил. Он в глаза не видел эту мразь из куска общей композиции, но судя по звону пола, колебаниям потолка и степени дрожи оргазмирующих в конвульсиях стен - исполняется это с шестой позиции и на один такт. Дважды спенк правой, хил правой, спенк левой и степ левой, - хромай Хината на долю секунды, ему самому было бы плевать, потому что это та высшая степень искусства, до которой обыватели не доползают, это вроде капризной скрипки, которая захватывает тона в таком порядке и при таких условиях, что если перетянешь колышке на добрый миллиметр - твой Бах будет выть, это потеря, убийство мелодии. Шое было бы плевать, потерял бы он половину тона. Кагеяма бы услышал. Ему было бы плевать? Да. Довел бы он себя до белой горячки вне зависимости от этого? Да. Потому что так работают привычки. Потому что так работает джамп-мать его-пуллбэк. В раз пятый или четвертый, когда Кагеяма приползает к Хинате, он по большей части парится о том, чтобы не рассыпать на лестнице свою скисшую морду - синяки под глазами скатываются по потрескавшимся, болезненно-бледным губам, глаза блестят дикостью и полупереваренными слезами. Тобио готов убить еще ночь в никуда на то, чтобы вышить себе крестиком погоны и налепить их на плечи рубашки, потому что оно стоит того, потому что этим должно гордиться. Потому что Хината - сука Шое. Посмотри на меня, сахарный. Кагеяма издалека вылавливает в строгом уединении тощую дверцу, он видит покусанный ее край в том месте, где древнегреческая щеколда вылетела вместе со шмотком щепок, он слышит в отдалении сегодня особо убогое шаффл-хил-той и уже даже не может сил в себе найти, чтобы диву дивиться - надо же, в общем коридоре - неназойливая такая, едва слышная трель соловья, у него же в хате - стадо цикад наперебой с бурмашиной. В тот момент, когда Тобио, не спавши толком третьи сутки, причем, с мизерной продуктивностью касаемо долгов и прочего развеселого, чем можно забить свободное время, он начинает размышлять о том, что, быть может, их прекрасное «долго, счастливо и очень громко» закончится прямо здесь и сейчас, когда Кагеяма отвалит остатки своей налички на звукоизоляцию - Хината, похоже, из своего убил все до гроша, совсем не стараясь, судя по тому, насколько непробиваемые стены и полупрозрачный пол его окружают. Кагеяма, держа в руках кружку с кофе, большая часть которого осталась грустными пятнами в коридоре, прислоняется лбом к двери, мизерно так, чтобы она не качнулась вперед и не запульнула его в просторы ада. Он прикрывает глаза и делает легкий шаффл. Он ждет секунду, две, практически не задумываясь, но по сердцу кривизной ритма в целом не режет - Тобио едва ли это замечает, когда отбивает степ лбом об дверь чужой комнаты, строго выдерживая четыре такта и размер четыре четверти - все до последних относительно сильных долей. Его поражает собственная слабость и несостоятельность силы то ли моральной, то ли интеллектуальной, - он не может сладить со своими до костей порывами, и тыкать в родные слова о том, что он кому-то зубы выбьет бесполезно, если напротив - три цифры с баранкой по центру. Если дверь вдруг открывается и Тобио, прорубая лбом воздух, залетает в комнату. Он успевает запрокинуть полупустую кружку с кофе ввысь и выровнять ее в наиболее выгодной плоскости, после чего по какой-то пробивающей ее кривой выстраивает собственное тело и вяло хлопает глазами, пытаясь вальяжно разбросать себя на дверной контур. Шое смотрит ошарашенно, дай немного жару во взгляд - с презрением даже, после чего скрещивает руки на груди. — Ровно на четыре такта. Хорошо пошло. — Что? — Тобио пытается проморгаться, что у него едва ли получается, концентрируется полностью на этом, так что ни одной эмоции в сказанное не проталкивает. — А дальше? Дальше будешь? Закончил? — А ты? У меня экзамен послезавтра. — У меня тоже, — пожимает плечами Шое. — У меня нет основ и практики. Наголо учу. — Практика есть, но мою шкуру не спасает нынче, это уже больше сдвиг по фазе, — Хината протягивает листки в корявых жирных подтеках от сладостей, в кольцах от кружек и мятых морщинах. - Вторая страница. Кагеяма перехватывает исписанную свору макулатуры и послушно вваливается в комнату с концами. Дверь за ним захлопывается и Хината устало расправляется с новомодной охранной системой - оттягивает от ручки резинку и цепляет ее за гвоздь, вбитый рядом с косяком. Тобио, потирая лицо с такой силой, что грозится нос вбить внутрь, ковыляет за угол вслед за рыжей копной - это единственное, что он может видеть в полудреме. На столе покоится одинокий чайник, Шое вышагивает свое гордое «цок-цок», подбираясь к нему, после чего разваливается на стуле, бесцеремонно раскинув ноги в стороны. Кагеяма чешет башку, разглядывая огрызающиеся, аккуратно выведенные слова. С молчаливого позволения, прячущегося в откровенном игнорировании, он пристраивает задницу на стуле напротив. — Вторая восьмерка, — уточнил Хината. — Браш. Хоп. Шаффл. Степ правой, степ левой, — вяло шевеля языком, прочитывает Тобио. — Скафф. — После второго шаффла я где-то вылетаю. — Движение пятьдесят восемь, — бурчит Кагеяма, повторяя кусающие в глаза жирные буквы в самом верху листа. Он поднимает взгляд с пачки бумаг на Хинату, который только устало кивает. На самом деле Тобио ни капли понимания в этом всем не встречает, потому как его больше беспокоит не композиция с пресловутым вторым шаффлом, а его собственное состояние на тот момент, когда, пройдя еще ровно столько, сколько он уже успел пройти, Шое доберется-таки до последней страницы. Тобио как-то неловко передергивает плечами от судороги, после чего ими же пожимает, кривя лицо. — Никто не жалуется? — Здесь свободная сторона. Все занятые комнаты на этом этаже - в конце коридора. Они едва меня слышат, бывают на месте без понятия когда. У них никаких претензий, — пожал плечами Хината, преспокойно игнорируя тот факт, насколько резко была переведена тема. — А кто-нибудь из моих соседей приходил? С моего этажа. — А ты видел кого-нибудь из своих соседей в глаза вообще? — Не особо. — Вот и я тоже. Не думаю, что они здесь ночуют. Мы с тобой - крайне везучие ребята. — Скажи-ка мне, везунчик хренов, — буркнул вдруг Кагеяма. — Что ты будешь делать после того, как вровень отпляшешь второй шаффл? — Пойду отплясывать болл ленч. Степ правой. — Скафф левой, — кивнул Кагеяма. — Не тупой, читать умею. А делать-то что? — Скажу, когда спляшу, — Хината фыркнул. — У тебя хорошее чувство ритма. Ты бы помог мне что ли. — Я не разбираюсь в тактах, размерах и прочем. — Разбираешься, просто ты не в курсе. Так башкой об дверь биться еще надо уметь, поверь мне. К тому же, — Шое устало что-то проворчал под нос, поднимая себя со стула. — Я не прошу тебя строго следить за каждым моим движением, дышать мне в ноги и все такое. Просто скажи, если тебя что-то не устраивает по общей ритмической картинке. — Я еще не согласился. — Не будешь слушать? — он достал из кармана спортивных шорт резинку и небрежно заделал ею пушистый веник торчащих во все стороны рыжих волос. Кагеяма за этим движением проследил совсем уж лениво, не говоря ни слова, будто действительно надеялся, что на его лице все ответы уже давно проступали в мешках агрессивно-синеватого цвета, тусклой пленке поверх синеватой дымке глаз или неестественной бледности кожи. Шое это все взглядом обвел, как-то скривил губы, думая, после чего пожал плечами. — Тогда не отвлекай меня и дуй к себе. — Мне нужно поспать. — Спи. — Ты над головой у меня долбишься. — А, ты по этому поводу пришел? — вскидывает брови Шое. — Серьезно? Просто никакой конкретики от тебя не дождешься. — Мне твой браш хоп шаффл здесь уже, — Кагеяма проводит пальцем под кадыком. — Нужно что-то с этим делать. График составить или вроде того. Кто когда спит и кто там когда долбится. — Да ладно тебе, оно же все ненадолго. У меня экзамен послезавтра, говорю же. Такими темпами завалю все и меня выселят. Это мой последний шанс. — Ты мало того, что чечеточник, так ты еще и хреновый чечеточник? — кривит лицо Тобио. — Гадость какая. — И что это вообще, мне интересно знать, за претензия? — Хината широко распахивает глаза, упираясь кулаками в бока. — Может, хочешь сам разобраться с болл ченчем? — Я не хочу разбираться ни с какими болл ченчами. Я хочу спать, — Тобио поднимается со своего места. - Слушай, детский сад, засунь все свои вот эти «что-то не нравится - пробуй сам» в места далекие и безбожные. У меня тоже экзамен послезавтра, забыл? — У меня все погано было в этом семестре, — пожал плечами Шое, совершенно откровенно глядя при этом на Кагеяму. Тот как раз вразвалочку направлялся прямиком к двери, а после сказанного вперил пятки в пол и развернулся на все сто восемьдесят, чуть не потеряв при этом равновесие. Прокручиваясь на месте, он успел окинуть пустым взглядом и странные цветастые плакаты, и кривоватые полки, заваленные книгами, и незаправленную постель, и пресловутый дощатый мат, на котором, да, действительно были белесые полосы, видимые только если смотреть на них под определенным углом. Забытый кофе в кружке коротко булькнул. — Мне послышалось, или ты бросил мне вызов? Серьезно хочешь соревноваться, у кого дела нынче хуже? — Тобио вскинул брови. — Твои танцульки против программирования? — О, так ты в компьютерах копаешься? — Хината щурится, улыбаясь. — Слышал про Укая? — Откуда мне уж. — Полностью работающую, исправную программу разнесет в хлам. Если нет слабого звена - найдет. Это незачет автоматом. — Да? — Шое давит усмешку на губах и облокачивается о стену, скрестив руки на груди. Тобио у самой двери вспыхивает и отвечает в рифму, грубым шлепком отвесив брошенную фразу прямо поперек соседской рожи. — Ладно, расслабься. Кофе. — Ты и до него докопался, — прошипел Кагеяма, наобум дернув ручку двери. Та коварно скрипнула, но жесткая резинка по коэффициенту упрямства оказалась мощнее едва сводящего концы с концами Тобио - шлепнула как миленькая, захлопывая дверь. При минимуме звуков все умудрилось превратиться в кипящий бульон из каких-то резких писков, жужжания и неритмичному стуку набоек, - это в лоб стрельнуло унисоном с водоворотом бокешных бликов и тошнотой, так что Тобио действительно не уловил попытку собственного организма отключиться от апокалипсиса. Выровнявшись на своих двух, он пораженно вылупился снизу-вверх на изучающий взгляд Шое, который успел за все то время, пока мозг Тобио пытался самоликвидироваться, прошмыгнуть на кухню и вернуться с чайником, из носика которого ползла тонкая струйка белесого пара. Кагеяма вяло следил за тем, как в кружку приземлялтся добротнейший кипяток, практически чувствовал, как у него жгло края пальцев, но едва ли на то реагировал, больше концентрируясь на том, чтобы держать все это на весу. Он думает, что все получается просто прекрасно, впрочем, вплотную до того момента, когда Шое перестал придерживать его руку пальцами и качнулся в сторону, небрежно ставя чайник на тумбочку. В руках его показалась пачка шоколадной крошки, - ее Шое открыл зубами. Он запустил бурую стружку прямо в напиток, изредка поглядывая на Кагеяму, чтобы убедиться в наличии хоть какого-нибудь фокуса и вменяемости в чужих глазах. Переступив с ноги на ногу, он махнул ладонью так, чтобы аромат от кофе дошел до лица Тобио, тот сначала поморщился, а потом с каким-то любопытством, смазанным каким-то нелепым и из пальца высосанным отвращением, заглянул в кружку. Пока он, щуря сонные припухшие глаза, водил носом в потоке сладковатого запаха, Шое вскинул ладони в мирном жесте и растянулся в мягкой улыбке, что моментально утекла куда-то в уголки губ, оставив на лице парня какое-то хитрое и миловидное выражение. Он проследил за тем, как Кагеяма сделал первый глоток. — Хорошо, да? — Мы еще не договорили, — проворчал Тобио, но и глазом не моргнул, продолжая хлюпать кофе мизерными, едва ощутимыми глотками. — Не договорили. Но хорошо? — Шое усмехнулся, после чего осторожно запустил руки к бокам Кагеямы. — Разберемся со всем. — Я со всем разберусь, — кивнул тот, слегка качнувшись от того, с какой резкостью на нем затянули подраспустившийся узел пояса от халата. — Конечно, в этом никто не сомневается, — закивал Хината. — Хорошо? — Хорошо. Шое сделал несколько осторожных шагов назад, после чего выпрямился, ступив пятками на дощатое полотно. Проследив за тем, чтобы лицо Кагеямы не выражало никаких эмоций, но при этом взгляд его был направлен ровно на блеск в чужих глазах, Хината коряво перенес вес с одной ноги на другую, после чего немного согнул их в коленях. Мягко стукнув пяткой по доскам, он произвел на свет тихий, мягко хлопнувший по ушам удар. Тобио вскинул бровь. — Хорошо, говоришь, да? Кагеяма не ответил. Он на максимуме запасов собственной внимательности пожирал каждое мизерное движение взглядом, будто следил за рождением самого дьявола, - если так смотрят в глаза собственным страхам, то он разочарован, потому что не замечает перехода из мира обыденности в мир новых свершений и снесенных границ. Отныне каждый легкий стук - его новая рутина, каждый щелчок пальцев, которыми Хината заправляет общую мешанину звуков - пульс подкорочный, второй слой и изнаночка. Он - контемпорари тэп. Браш, хоп - он взглядом очерчивает дорожку, по которой Шое ведет носком, - это легкое шипение, он вымучивает из себя восприятие удара многослойных каблуков. Каждый удар принимает на сердце и ничем совсем не закрывается, даже тупость родимая отступает, сползая с глаз, - светит теперь только усталостью, но и та тушу свою разваливает на составляющие, когда Шое делает четкий удар пяткой и набойка ребячески вылязгивает свой ответ, когда он выполняет па, у которого определенно есть свое название, но к которому Тобио не силится подобрать ничего больше «господи боже ты мой» - он в какой-то момент начинает понимать, что университет искусств не пашет на одной классике, как до него доходило по слухам, потому что то, что выплясывает Хината - не пахнет классикой. Он забрасывает одну ногу за другую, хлопает ладонью куда-то по собственному боку, вскидывает руку и скользит на доске, наворачивая очередное грубое и звучное движение. Кагеяма следит за тем, как собирается в складочки ткань домашней черной футболки, которая удивительно хорошо сочетается с тем, что на ногах. Тобио захлюпал кофе, неосознанно попав в ритм, он упер свободную руку в бок и нахмурился, наблюдая за тем, как Хината приземляется улыбающимися рожицами на пластырях в пол. Кагеяма даже не пытается найти в запасе эмоциональных выражений на лице что-нибудь на особенно густой черный день, ничего вроде профессионального такого покачивания головой или подозрительного прищуривания глаз, как если бы он действительно разбирал каждое движение или в каждом движении разбирался. Все, что застывает в итоге коркой на его взгляде - это ступор. Ступор мощный и какой-то совсем уж бездонный. — Как? — Хината, все еще стоя на коленях, скрещивает руки на груди, задумчиво почесывает подбородок. — Второй шаффл, мне же не показалось? Кагеяма хлопает ресницами, кофе как-то затихает у него в кружке, перестает с шипением поглатывать шоколадную крошку. — Тобио? Он прикрывает глаза всего на секунду, пытается глубоко и красиво вздохнуть, но забывает на секунду, является ли растягивание легких в попытках втянуть как можно больше воздуха осознаваемым процессом, он реально в этом сомневается, потому что ни черта не получается ни набрать, ни выдавить из себя. Хината не произносит еще раз его имя, но во взгляд его закрадывается даже беспокойство - так, едва заметная его дымка. — Отработай этот свой блядский болл ченч. — Что? — Пока. Кагеяма разворачивается на пятках, от чего его подошвы выдают не звонкое дребезжание, как идеально начищенные боташки на чужих ногах, а какой-то предсмертный хрип. Он идет к выходу, сбивает резинку с гвоздя и распахивает дверь, потоптавшись на пороге. Выкачивает себя в коридор, вяло переступая дрожащими от усталости и ужаса ногами, вышагивает по лестнице, предполагая, что Хината выглянул из комнаты, чтобы внимательно проследить за тем, как его сосед справится с пролетом или чем-нибудь вроде того, но Кагеяма не стал это, впрочем, в открытую проверять - лишь так только, краем глаза скользнул по уходящему все дальше и дальше ввысь этажу. Не заметив ни намека на блеск вычерненной обуви, он весь воздух, который все это время упрямо держал в груди, порвал и рассыпал несколькими корявыми, рваными выдохами. Он смотрел в потолок так, как если бы смотрел Хинате прямо в глаза. Под этим потолком вообще теперь было стыдно спать, Кагеяма бы выкинул кровать в коридор, будь у него на это силы и хоть грамм желания. Он на самом деле предполагал, что в его принципах «грубостью на грубость» в основе нет ничего такого страшного и массивного, но на деле это все - один четкий, слаженный механизм его взаимодействия с прочими сторонними объектами. Потому что в том, насколько пофигистично относится к нему Хината нет на самом деле никакой агрессии. А шестеренки смазаны, шестеренки пашут - в действиях Тобио чистый ноль естественной злости. Напыщенное искусственное дерьмо, что он пытается протолкнуть в собственный взгляд - ничтожество перед абсолютно чистым и открытым к нему отношением. «Грубость на грубость», если оно закреплена в башке до зверского грубо, - в этом принципе предусмотрены параметры «разврат за разврат». Кагеяма чувствует себя ничтожеством, абсолютно глухим к высокому самовыражению, но, если в том, что он увидел, и есть доля истинного творчества - это искусство пошлости, грани ее эстетики. Тобио не хочет назвать это эротикой, потому что это не эротика. Это просто Хината Шое. Просто Хината Шое, аккуратный контур которого будто сквозь потолок видать - Тобио взглядом следит за дорожкой постукивающих шагов из одного угла в другой, с диким каким-то энтузиазмом вспоминая детали обстановки чужой комнаты - и глубоко плевать, что большую часть из них он просто придумывает в полубреде. Хината Шое - его персональная галлюцинация. Кошмар недосыпа. Та вспышка барахла из мыслей, мешающихся в тугой сироп с огрызками реальности, которая расплетается клубом корневищ, когда проваливаешься в дремоту. Он приторный и тягучий. Его тотальное фаталити пришлось на последнюю неудачной попытки провалиться в какую-нибудь удачно подвернувшуюся дыру в пространстве, чтобы дневную норму сна как-нибудь сложить вчетверо и впихнуть в единственный свободный отрезок времени. Тобио успел бухнуться в болото из серого шума, - кусающегося и стягивающего мозги тугим обручем, после чего, родив только некое подобие сна, его организм с радостью выпер его из отключки, среагировав на вибрацию из-под подушки - крайне ничтожную по своим параметрам. <Неизвестный номер> У тебя есть принтер? У меня кончилась краска. Кагеяма не поинтересовался, откуда у этого паразита его номер. Единственное, что он спросил, когда приперся за флешкой, это «на кой черт тебе принтер, ты что, реферат не можешь выдолбить морзянкой и отправить им по телеграфу?». Его жизнь начинает напоминать хит-парад приведений, все, что ему дорого, все, что ему важно и о чем он хочет потрещать лишние несколько часов - растворяется в пространстве. Этого никто не видит и не слышит кроме него. Хината, которого в упор не видит целый этаж, не видит сидящие на плечах и шее Тобио долги. Пучеглазые и уродливые, они машут своими ножками у него под носом, мацают бледные щечки или то, что от них осталось после ежедневного добровольного изнурения организма. Вообще, если говорить конкретно о прозрачности существования Хинаты - иногда Кагеяма думал, что он в кино. Ну, помер. Но как в кино. И это все - кома, а Шое - порождение кучи рассыпанных кем-то бусин, грохот падения которых Тобио услышал через сон свой крепкий и безбрежный. Экзамен Хината сдает. Но студенческая жизнь автоматом его обещание стирает в пыль, потому что это не отменяет габаритов последующей работы того же типа, какая требовалась для глобального зачета. Кагеяма думает о том, чтобы быстренько отучиться на сантехника и самостоятельно починить трубы в общаге его нового соседа сверху. А еще он думает о том, как погано Хината делает четвертую восьмерку композиции, с которой его группа решила разъезжать по городу - ему в принципе не жалко, особенно ноги Шое, которые под конец тура будут в кровавых мозолях, ему не жалко никого, кроме себя родимого, потому что терпеть индивидуальные репетиции Хинаты - это самоубийство. Тобио - его подпольный Йода. Он слышит каждую дыру в темпе. Он не может подготовиться к пересдаче, но с собой спорить - себя же и не уважать, потому что кому тут и как докажешь, что перевыучить стопку ничего не значащего и не колыщего в душеньке его дерьма легче, чем выкорчевать из нее Шое и его долбанные колени. У Кагеямы не получается его ненавидеть, хотя по факту - оно того стоит. Когда оттенки мешков под его глазами сдают по общему контрасту, а стопки макулатуры покорно преклоняют колени перед его зверским упорством и вторым пришествием выносливости, Кагеяма не может, его мозг не разворачивается на полную, и он косячит. Потому что косячит Хината, мать его, Шое. Потому что никакой болл ченч он так и не родил. Хотя слишком много, нагло и громко пытался. Звучит это все страшно, Кагеяма понятия не имел по первости, что там за болл и какое там ченч, но потом, увидев все своими глазами, чуть не выпал в небытие собственных размышлений о том, что лучший шутник реальности - сама жизнь. Потому что как можно наяривать дикие сладчайшие восьмерки в эйфории, а потом сбиваться на базовом движении, сложность которого настолько убога, что дай Тобио эти блядские лакированные тапули, он бы и сам отжарил, как надо только. Да он бы даже попытался лучше, чем пытается Хината. То, что делает он, когда скрещивает ноги при болл ченче - реально какое-то отклонение, не иначе. Тобио, скрестив руки на груди, наблюдает за этим безобразием, не скрывая свое отвращение к каждому миллиметру тела Шое, к каждому грамму пространства, что разрывает его тело своими корявыми движениями. Когда Хината выполняет очередную восьмерку, скрещивает ноги и поскальзывается буквально об воздух, как-то заминается, теряя ритм, краснеет, успевает даже нос свой ненаглядный со всех об сторон обчесать, прежде чем неловко перешагнуть в следующую позицию и - в добрый путь, в плаванье. А ничего не было, дражайший Кагеяма Тобио, у которого нерв под глазом ходуном ходит. Он терпит раз. Он терпит два. Кагеяма понятия не имеет, как звучит корпоратив конченых фанатов стариковских клюшек, но Хината с тростью - гравировка на его могилу. Когда они доползают до отработки движений с ней, от Тобио, впрочем, уже мало что осталось. Сил в нем - с вершок. Он идет на пересдачу. Он практически не испытывает постоянно ощутимого дискомфорта от недосыпа, потому что уже опоздал, и его организм начал революционировать в дегроидной координатной плоскости - он приспосабливается к такому зверскому режиму, ставя подписи везде, особенно жирную там, где сказано, что от четырех часов какого-то совсем уж страшного и дробленного сна Кагеяма рано или поздно сдохнет. Но тут тоже, впрочем, спорно. Он слизывает шоколадную пенку от кофе с губ и поднимается со взвизгнувшего скрипом стула. Хината, который все это время успешно наступал собственной тупости на горло, вдруг ошалел с того факта, что она никуда не исчезает, в особенности если сей процесс самонеуважения и самообхаркивания кто-то лицезреет. Шое гробил себя, когда не исправлял ошибки. Кагеяма делал примерно то же самое, когда изображал из себя широку душу. Но раз дано чувство ритма, или раз уж оно насильственно в нем выдолблено - это куда еще? Куда девать? Программы выдалбливать своими трясущимися пальцами-кочерыжками по «восьмеркам». К черту. Мать его, просто все к черту, потому что Хината, - Хината теряется. Он прячет глаза, краснеет, оттягивает края футболки, и Кагеяма думает, что по этому удоду неплохо бы писать учебники психологии с целым набором иллюстраций, проработанных до последнего грамма кожи. Он настолько открыт, что Тобио мог бы сам написать по нему книгу. Но Кагеяма не хочет убивать время на дерьмо, потому что Хината со своим страшным болл ченчем и вдоха его не заслуживает, тем более если рассматривать со всем тем, что он навалил на его беднейшу головенку до этого. — В чем вообще дело? — вспыхивает Кагеяма, скрещивая руки на груди. — Ты понимаешь, что это ненормально? Хината замирает изваянием на дощечке, сложив руки на верхушке трости. — Я не понимаю, о чем ты говоришь. — Я не специалист, но это выглядит, как элементарнейшее движение. Ты не можешь его так запарывать. Это невозможно. В этом никакой логики. Абсолютно никакой. Шое кривит губы, после чего пожимает плечами. — И? — требовательно бурчит Тобио. — Это все? — Мне дальше танцевать? — Нет, ты будешь танцевать еще раз. И еще. Пока не перестанешь сбиваться на одном и том же месте. — Тогда отойди. — Я буду стоять прямо здесь, пока ты не спляшешь, как надо, — фыркнул Кагеяма, закатив глаза. — Пока не сдохнешь, ты хотел сказать? — Ты не спляшешь, пока я не сдохну? — Ты сдохнешь, пока я спляшу. — Хината, — он предостерегающе сверкнул взглядом. — Ты затащил меня в это болото. Будь добр - добей меня. — Чечетка просто не для меня. Ну, местами, — Шое опять пожал плечами, за что их захотелось вывернуть до упора. — Оно... Оно тут все немного неправильное. Он замялся, потоптавшись на месте. — Что конкретно? — Да здесь, — Хината неопределенным жестом обвел воздух перед собой. Указал как-то неловко вниз, что-то там пробурчал себе под нос. — С ногами. — Что не так с твоими ногами? — Мне кажется, что они у меня построены неправильно. По длинам голень и все остальное не компенсируются, или что. Я не знаю. — Ты издеваешься? — В курсе я, что там мешает плохому танцору. Но мне кажется, что мне не сложить так ноги. Не с такой скоростью. — То есть, дело в ногах? — В дебильных коленях, Кагеяма, — Хината закатил глаза, и в голос его прокралась нотка усталого раздражения. — Не суть. Просто забудь. Делай, что хочешь. Но если сдохнешь тут, то будь добр, не... — Ты точно издеваешься надо мной. — Я их ненавижу так же, как ты меня. «Грубость на грубость», если оно закреплена в башке до зверского грубо, - в этом принципе предусмотрены параметры «наглость за наглость», а выставлять на них можно смело, потому что то, что делает Шое - это именно она, та самая чудовищная наглость и эгоизм. Он не возвращает Кагеяме убитое время, не делает познания в его башке, которые были выучены впопыхах и почти наугад, бетонными. Он не дает компенсировать все убитые нормы сна. Тобио чувствует себя ничтожеством, абсолютно глухим к чужим чувствам, до которых ему откровенно лень добираться, будто бы он знал все и так или знать вообще не хотел, - если в том, что он увидел, и есть доля истинного помешательства - это искусство конечной и неоправданной привязанности, грани ее эстетики. Тобио не хочет назвать это эротикой, потому что это не эротика. Это просто колени Хинаты Шое. Он смотрит в лицо смайликам на пластыре, его взгляд - на их плоскости пространства, он - один с ними уровень, когда присаживается на корточки. Кагеяма даже не парится с тем, чтобы выглядеть так, будто он не собирался делать то, что он, как можно было бы предположить, можно было бы сделать. Он не парится. Он молча смотрит Хинате в глаза, когда обводит языком мягкую ямочку промеж двух пластырей. Когда к одной из улыбающихся рож припечатывает свои губы. Когда он увлекается, он перестает сверлить в башке Шое дыру. Он опускает подбородок и трется об влажную от слюны кожу. Когда он увлекается, пальцы его начинают жить своей жизнью, и они - любопытные сукины дети до нижних краев чужих домашних шорт. Когда Кагеяма разрешает им всякое, Хината хватает его за волосы и ноги его - крепкие и ненаглядные - судя по легким судорогам, отчаянно сдают позиции. Тобио умирает у него на руках со своим долбанным недосыпам и долгами. Они подвывают с плеч, когда он двигается, когда подползает поближе и ощупывает мурашки на чужой молочной коже. Они будто слышат его мысленное «нахрен Укая», раз уж стучат пяточками в ключицы. Они визжат, как резаные, кричат так сладко и медово - Хината впервые их видит и слышит в кой-то веки, иначе как еще объяснить его покрасневшую рожу, закатывающиеся, должно, быть, от ужаса глаза, да попытку, так, типичного человека музыкальной закалки, подмахнуть под чужой ритм и тональность. Тобио считает его выдохи, потому что должно выйти ровно столько, сколько он загадал. Он считает, стараясь не сбиваться от того, как Хината свободной рукой держит трость, прижимающуюся прямо к чужим лопаткам. Столько стоит совесть Кагеямы Тобио и его баснословное к самому себе уважение. Столько стоит недосып - штука за день, столько стоит клок бессердечно вырванных нервов. По ценам вообще не баснословно по сути, но по принципам - мозгодробительно. Потому что за пытки платят только извращенцы. «Айриш, мать ее, пати дэнс» - думает Тобио, выдергивая из своих волос чужие пальцы и переплетая их со своими. Кагеяма, мать его, ненавидит джигу, но не Хинату уж точно.