— Ты забрал у меня концентрацию.
Найдя твоё фото в бумажках я был безмерно рад, ведь вот она, та самая русская стойкость солдата, танкиста, о которой ходят слухи. Ты будешь прекрасным командиром. Моё первое появление было неожиданным для тебя, но ты понял это лишь после моей фразы: — Erinnerst du dich an mich? Ich habe auf dich geschossen. Голос на фоне звучал профессионально, накрывал фразы немца, переводя слово в слово. «Помнишь меня? Это я в тебя стрелял.» Слова, которые въелись под корку за твоё пребывание в лагерях, ты успел заучить и распознавать в любом контексте без усилий. «Name. Titel.» Мне доставляло необычайное удовольствие слышать дрожащий визг девчонки под свой равномерный счёт - как забавно. Раз, два три, четыре, пять..- , и наконец твой хриплый и обречённый голос. Ты никогда бы не подверг опасности своих. — Младший лейтенант Ивушкин, — тихо произносишь ты. Ивушкин. Мягкая фамилия, придётся долго повторять её вновь и вновь, чтобы произносить без акцента. Но я произношу лишь краткое: — Gut, (Хорошо) — и опускаю холодные пальцы на твои ржаные волосы, и тут же убирая руку, встретившись с не менее холодным, чем мои пальцы, взглядом голубых глаз. И я бы продолжил изучать твоё досье и работать в том же русле, но вот забыть тот взгляд — выше моих сил. Я не мог работать и сконцентрироваться на чём-то одном, ведь каждый раз, как я замирал, твой взгляд снова пробирал до мурашек. И мне это нравилось, за что я и проклинаю тебя, Ивушкин.— Ты забрал моё внимание.
— Да что б у тебя печень лопнула, — смеёшься, а широкая улыбка впервые является мне, русский боец. Пусть я и нихрена не понял. —Ein langes und glückliches Leben, (Долгой и счастливой жизни) — улыбается девушка, обращаясь ко мне, но мой разум твердит мне о неточности перевода. Ты храбр и горд, патриот. Ты никогда не пожелаешь такого врагу, даже в шуточной форме. Поэтому я и выгнал переводчицу. —Auf der Karte waschen. Zwei Positionen, komm schon, Soldat! (Отметь на карте. Две позиции, давай, солдат!) — прошу тебя в который раз, словно и не было никогда языкового барьера, а ты вовсе не пьян. — Нихт ферштейн, Клаус, нихт ферштейн, блять, — но ты не понимаешь, пыхтишь, пытаясь выдавить из себя хоть что-то, напоминающее мою речь, но я даже не слушаю. Ведь с того самого момента, как ты улыбнулся, моё внимание приковали к тебе ржавые цепи, не желая отпускать. Ты украл его, мой мальчик, и держал в плену, как я тебя, впредь до нашей последней встречи. —Ich kann dich nicht mehr sehen. Ich glaube, ich bin bereit, dich für meine Liebe zu töten. Bitte geh. (Не могу больше смотреть на тебя. Мне кажется, я готов убить тебя за свою влюблённость. Пожалуйста, уходи.) И я прогоняю тебя. — Ну биттэ, так биттэ.***
— Standartenführer, geht es Ihnen gut? (Штандартенфюрер, у вас все в порядке?) — как-то поинтересовались курсанты перед учением, заметив моё состояние. Но я лишь грублю, под стать бесчувственным солдатам, выполняющим свою работу, и стараюсь прогнать из головы твой искренний и слишком надоедливый смех.— Ты забрал у меня сердце и душу.
На самом деле, не только их. Ещё ты забираешь веру в собственную хладнокровность и отсутствие чувств к врагу. К пушечному мясу, к цели, которую следует уничтожить. Ты влюбил меня в себя. Ты заделался смыслом моей жизни и забрал самое дорогое, что в ней есть. Ты забрал себя. — Leutnant. Bereiten Sie den Transport vor, ich habe ihn gefunden. (Лейтенант. Готовьте транспорт, я нашел его) — Безусловно, я обрадовался, когда, пролетев на самолёте, в котором едва хватало топлива для возвращения, заметил дым среди леса и следы твоего танка. «Erwischt, mein junge» (Попался, мой мальчик.) — улыбался я. Наконец-то увижу тебя. И раз уж ты хотел сбежать от меня на свободу, я пущу пулю тебе между глаз, а рука теперь не дрогнет. Победа будет за мной.И вот мы снова встретились. Каменный мост уже давно разваливается и не годен для наших игр. Но ты пришёл. Мой лучший враг. Я не убью тебя, не причиню боль. Ты знаешь, что я тебя люблю. Ты знаешь, что я устал от войны. Нашей с тобой войны. И сейчас твой взгляд уже не кажется ледяным.
В бойне всё смешалось воедино: кровь, пот и копоть на лице. Но и это не скрыло моей печали и боли в глазах. Ты победил, мой мальчик. И сейчас я, распластавшись на раскаленной на солнце броне, кричу тебе, изгибая губы в усмешке, полной обиды за такой конец: — Schießen! (Стреляй!) Но ты опускаешь оружие и мотаешь головой, под стать болванчику. Понимаешь. — Не буду. И я вновь смотрю в твои голубые глаза. А внутри все рвётся на части, причиняя невыносимую боль. Но я так горжусь тобой, мой мальчик. Взгляд стеклянеет под пеленой предательских слёз, но я протягиваю тебе окровавленную руку. Твои касания обжигают, но насылают лишь больший поток боли и теперь это уже не та скупая мужская слеза, на которой я хотел остановиться, но я не позволю тебе увидеть мою слабость вновь. Ком в горле давит, перекрывает доступ к кислороду, когда солёная вода оставляет после себя прозрачные дорожки на щеках и я замечаю твои слёзы. — Was machst du, Baby?.. Sei nicht traurig, (Ну что ты, малыш… Не печалься) — шепчу я, оглаживая большим пальцем твою костяшку на пальце, липкую от запекающейся крови, и продолжаю, с большим трудом вложив в твою ладонь фотокарточку, на которой изображены мы с тобой. В моём кабинете, как раз во время работы с картой. Твоя беззаботная улыбка на мою шутку, которую ты понял лишь с четвертого раза, и мой взгляд, принадлежащий только тебе. — Ich bin stolz auf dich. (Я горжусь тобой.) Не хочу, чтобы ты понимал всё так быстро и приостанавливаю твои попытки вытащить меня с танка, отпустив твою руку и надежды на спасение разом, ощущая, как моя «пантера» срывается с моста, скользнув по каменной крошке.— Я забрал у тебя башню, щит и гусеницу, подвергнув тебя опасности. Но сейчас я забираю у тебя главное. Я забираю твою любовь.
— Leb wohl, meine Liebe, (Прощай, моя любовь) — шепчу из последних сил и ощущаю долгожданную свободу, запоминая перед смертью самое важное. Тебя. Я подарил тебе шанс на жизнь и лишил всех проблем. Кроме одной. Я уже лечу с моста, закрыв глаза, зная, что больше никогда их не открою. А твой отчаянный крик, переходящий в хрип от срыва голоса, и слёзы, текущие нескончаемым потоком, останутся мне верной памятью. Знаешь, а у смерти твои глаза.