Ожидание

А-Цин приходит ночью. Сюэ Ян спит в её гробу, весь скукожившись, как младенец в утробе. В соседнем гробу дремлет даоцзан, и есть в этом что-то неповторимо жуткое. Их было трое, с одним настоящим слепцом. Их осталось трое, с одним настоящим живым. Сюэ Ян хмурится, что-то бормочет во сне, вскрикивает. Никогда не засыпает спокойно. А-Цин не приближается днём, но ночью, решившись однажды, приходит каждый раз. Исчезает, едва он начинает сонно моргать. А-Цин ходит по городу мёртвых. Непроглядный туман, стук посоха. Иногда забредают всякие идиоты, она гоняет их, как сторожевой пёс овец. А-Цин полагает себя кем-то вроде стражника, неусыпно несущего свой дозор. Есть всего один мерзавец, которого стражник должен поймать, которого поймает и вздёрнет на чужом мече. Но пока мерзавец спит, город И спит тоже. У А-Цин нет дела, кроме выдворения совсем редких путников. А-Цин скучно ночью. Она бродит по пустым улицам, смотрит в пустые глаза недомертвецов своими кровоточащими дырами. А-Цин думала, что никогда не приблизится к похоронному домику снова. Но сторожить кошмары своего врага оказывается неожиданно забавно. Сюэ Ян визжит во сне как свинья под ножом. А-Цин хихикает, наблюдая его истерику, сплёвывает кровь. Вот ведь дрянь, давно умерла, а всё струится. Самое интересное, странное — бредни спящего. Говорят, Старейшина И Лин был человеком и даже боялся собак. А-Цин больше удивляет, что Сюэ Ян тоже боится. Не как животное, на инстинктах, а с беспомощными всхлипами ночью. Чудовища не должны так походить на людей. Никогда. Её чудовище зовёт её даоцзана. Если бы А-Цин могла — придушила бы собственными руками. Но новое тело неплотнее порыва ветра. Им никого нельзя убить. А-Цин водит бледными пальцами по дрожащему подбородку, по ходящему кадыку. Однажды Сюэ Ян просыпается и мгновение смотрит на неё дикими глазами. В следующее — А-Цин убегает. Она по прежнему не слепа, как бы не выглядела. Собственная душа ощущает мир в прежних красках и чёткости — по привычке. А-Цин всегда казалась слепой и никогда ей не была. И не научилась. Она собирает уже дикие цветы из чужих садов. Нежный душистый запах разбавляется солёным. А-Цин теперь всегда чувствует соль. Это ж надо умудриться — померла на суше, а мучения — как у морской утопленницы. А-Цин ненавидит это. И ей совсем не нужны цветы. Просто скучно. Она носит их какое-то время, чтобы потом небрежно оставить в пыли. Однажды А-Цин не находит свой букетик в щели забора, куда запихнула вчера, и ломает над этим голову весь день. Ну кому, скажите, здесь нужны её цветы? Вечером она видит их в гробу даоцзана, на скрещенных руках. Бездельник, — думает А-Цин. Её чудовище настолько пропащее, что не может даже собрать цветочки для своей жертвы. С тех пор А-Цин сама меняет их каждую неделю. Вряд ли даоцзану, тем несчастным разодранным клочьям, которые он сейчас, есть дело. Но так у А-Цин есть занятие. Ещё одно. Садовые клумбы перестают быть дикими. Она вдруг понимает, что из них куда-то исчезают сорняки, что их поливают. А-Цин не следит, когда и кто. Главное правило: не встречаться днём. Ночью тоже. А-Цин заходит, только когда в старом похоронном домике воцаряется сонное дыхание. Теперь она чувствует даже такие мелочи. Ослеплённая, с вырванным языком, но чувствует мир ещё чётче, чем при жизни. Болезненней. В доме слишком часто неубранно. Тот раз, когда убив даоцзана, чудовище воспылало страстью к уборке, был единственным и неповторимым. Теперь тут грязный склеп. Иногда на пыльном столе остаются тарелки с едой. Три тарелки. А-Цин подолгу рассматривает фрукты. Которых как раз в тарелках нет. Не нарезанные, не в форме кроликов или птичек. Обычные уродливые огрызки на столе, над ними уже кружатся мухи. И нет конфет. А-Цин обшаривает весь дом — ни одной. А-Цин не хочет понимать. Закономерно, что в одну из ночей Сюэ Ян просыпается — сразу. Вскакивает, рвано дышит. И окликает. Слепышка А-Цин остаётся. Молчаливо сидит на стенке гроба, качает ногами. С подбородка и глаз привычно капает кровь. Сюэ Ян протягивает руку — и это бесполезно. Живому не вытереть призрачных щёк. Он начинает говорить. Она усмехается своим мокро-алым ртом. Ну конечно. Расскажи мне сказку. Её чудовище всегда было болтливым. Удивительно, что не скончалось здесь, где не с кем почесать языком. (То-то радость была бы) А-Цин слушает рваный бред: что даоцзан воскреснет, что будет страдать вечно. Слушает насмешки и чужой истеричный смех. И в её руке вдруг хватает сил на пощёчину. А-Цин смотрит, как дёргается чужая голова под ударом, как наливается спело-розовым щека. И это почти счастье. Сюэ Ян молча смотрит на неё. А-Цин снова уходит. И красная опухоль чужих глаз только чудится. Потому что в одном её чудовище право. Каждый сам виноват. И он больше всех. В город приходят мальчишки-заклинатели и странные мужчины, которые что-то хотят найти в этом тумане. А-Цин понимает, что это — последние, кого она спасёт в мёртвом городе. Вот она, её месть. Вот они, палачи чудовища. Сюэ Ян должен умереть. А-Цин приходит в себя, когда поднимается на голос другого, второго даоцзана. Её сознание — разорванная половая тряпка. Но в конце концов, А-Цин всегда хотела жить слишком сильно. В отличие от. Кого-то, кто так сильно задерживается. Сун Лань говорит ей уходить, не ждать, что он сам найдёт, соберёт, спасёт, поможет. А-Цин закатывает глаза. Как же. Как же может она не ждать? А-Цин поселяется на развилке дорог. Не поймёшь, что куда ведёт, где право, где лево. Ещё рано. Здесь стоит старый похоронный домик, в гробу свежая солома. И ни-ко-го. Если пройти куда-то дальше, будут лес с речкой, дороги города И. А-Цин не нужна их пустота, насмотрелась. Один даоцзан ищет другого где-то внизу. А-Цин не помочь. Скучно. А-Цин берётся за шест и идёт в одну из сторон. Пока нет даоцзана, кто-то должен спасать чудовищ. Сюэ Ян находится в той же траве. А-Цин пихает его ногой, наклоняет голову, рассматривая. Он ранен не так, как в первый раз. С такими ранами — не к живым. В его руке что-то отвратительно липко-клейкое. Ну что за глупое чудовище. — Слепышка…? — Моё имя А-Цин!