O Father, o Satan, o Sun!

Каждый день в старшей Ноксвиллской школе похож на чёртову пытку для Трэвиса. Видимо, известная фраза: «Ад пуст, все демоны собрались здесь» действительно была правдивой. Особенно если учесть, кого Фелпс подразумевал под словом «демон». Он слишком развязный, слишком неправильный, слишком красивый для того, чтобы быть человеком. Длинные тёмные волосы всегда свисают над лопатками, приковывая к себе взгляд, а иссиня-чёрные глаза наполнены презрением ко всем окружающим. Ларри, мать его, Джонсон. Главный грех Трэвиса. На самом деле, тяжело сказать, что не является грехом для сына священника. Но то, что чувствовал мальчик при виде металлиста уж точно нельзя было отнести к разряду общепринятых вещей. Первый раз это произошло ещё год назад, когда в один из праздников семейство Джонсонов решило посетить церковь. Тогда вместо того, чтобы слушать проповедь, Фелпс украдкой разглядывал высокого незнакомца, и отчаянно не понимал, отчего щеки покрываются розовым румянцем, стоило лишь их взглядам пересечься. Так же само как и тогда, когда увидел его в школе на следующий же день; и все последующие разы, когда Ларри зажимал у всех на виду какую-то старшеклассницу. На тот момент всё казалось лишь немного странным, лишенным смысла, поэтому и не стоящим волнений и переживаний. Разве может такой набожный парень, как Трэвис, делать что-то, что запрещено Всевышним? Уверенный в этой мысли, мальчик продолжал любоваться такими красивыми чертами чужого лица, и даже не подозревал, что происходит непоправимое. Само осознание происходящего пришло в голову парня во время одного из принятий вечернего душа, одновременно с мыслью: «а что, если бы на месте тех девочек был я?» И в следующую же секунду сознание, что словно только и ждало этого, покинуло Фелпсу слишком яркие образы, от которых внизу живота что-то сильно потянуло. Хрупкий миниатюрный Трэвис, который стеснялся бы своей наготы и рядом с ним Джонсон. Осторожно дотрагиваясь до мальчика, он провёл бы пальцами по линии позвоночника, вынуждая Фелпса выгнуться дугой и сильнее прижаться к торсу Ларри. Поцеловал бы в висок, забрал за ухо непослушную прядку светлых волос, увлёк в нежный томный поцелуй… «Это не больно, малыш…» Испуганно зажав рот рукой, Трэвис опустился на дно ванной. «Это же мужчина, ты не можешь чувствовать к нему подобное» — твердил голос в голове парня, но эрегированный член говорил совершенно об обратном. Ничего подобного с Трэвисом ещё не происходило, так что он даже не знал, что нужно предпринять, чтобы унять эту пульсацию и приятное чувство опьянения. Не совсем понимая, что нужно делать, Трэвис осторожно обхватил то, что словно и нуждалось в прикосновении, и медленно, словно пробуя, провёл рукой по всей длине. Тело приятно защемило, а властный голос в сознании сменился другим, хриплым и низким, который без остановки убеждал, что всё в порядке и не нужно останавливаться. Именно в тот день, когда Трэвис получил первую в жизни разрядку, шепча имя Джонсона, а после долго отмывался в ванной от своего позора, мальчик совершенно утратил контроль над собой. То нечто плохое и аморальное, что уже долгое время жило в самых темных уголках его души, начало активно выбираться наружу. И противостоять этому у Трэвиса не было сил. Всё чаще он стал замечать, что нуждается в похабных поглаживаниях, касаниях и Ларри Джонсоне, как неизменному объекту своих фантазий. Сначала Фелпс буквально доводил себя до истерик мыслями о том, что Бог его не простит. Особенно когда отец стал замечать что-то странное в поведении своего обычно тихого и покорного мальчика. Тогда, посчитав, что это лишь влияние сверстников, он вызвал Трэвиса на разговор. — Я вижу, что что-то тёмное творится с тобой. И я не хочу чтобы Дьявол завладел твоим разумом. Помни, тот, кто желает избавиться от нечистого, должен возвести свои мысли к Богу. И душа его очистится. Молись, сын мой! И Трэвис молился. Первые недели — на коленях перед иконами. А после — на фото Джонсона, которое хранилось под подушкой уже долгое время. Трэвис сжимал в одной руке фотокарточку, а второй нежно ласкал себя по рёбрам, впалому животу и тонкой ткани белья, выстанывая такое родное имя на все лады. А однажды, вконец осмелев, решился попробовать, а каково же это чувствовать что-то внутри? Раздвинув ноги пошире, он поднёс смоченные в слюне пальцы ближе к дырочке, и осторожно протиснул два из них в себя. С непривычки внутри всё жгло, но стоило лишь вытащить пальцы, Трэвис с сожалением ощутил пустоту внутри себя, которую тут же захотелось заполнить. Собрав немного смазки с члена, он снова вогнал их в себя, теперь уже получше прислушиваясь к своим ощущениям. Стенки внутри были слишком нежные и скользкие, медленно проведя по ним, парень нащупал какой-то комочек нервов и интуитивно дотронулся до него. Тут же тело прошиб приятный озноб, и мальчик уже знал, что делать дальше. Массируя простату и постепенно наращивая темп, он постоянно менял положение пальцев внутри себя, то раскрывая их «ножницами» то снова соединяя вместе. Особенно громко вскрикнув, парень выгнулся в спине, а после без сил упал на скрипучую кровать. Весь живот был заляпан густой белой спермой, а кожа возле ануса неприятно саднила, но это было ничто в сравнении с тем оргазмом, который только что удалось пережить. Похоть — это страшный смертный грех, но почему Трэвису так хорошо и сладко в очередной раз ублажать себя сразу двумя руками, массируя головку члена и сильно растянувшуюся за время таких экспериментов дырочку? Почему так тяжело находиться в стенах церкви, молиться у алтаря, а самому мечтать, чтобы Он взял его прямо здесь, вбиваясь в хрупкое тело и вырывая из груди хриплые стоны? Иногда тело хотело чего-то большего, чем простые касания, поэтому мальчик пытался найти что-то, что доставило бы ему больше удовольствия. Самой малостью были выпрошенные у отца свечи, которые якобы нужны были Трэвису для чтения книг. На самом же деле, Фелпс поджигал тонкий фитиль, ждал пока воск достаточно расплавится, а после по капле выливал его на тело, образовывая желтые дорожки от ключиц и до паха, прикусывая при этом ребро ладони, чтобы ни единым звуком не выдать себя. Когда же вся кожа становилась красной от раздражения, а свеча оставалась почти полностью выгоревшей, Трэвис насаживался на этот огарок до упора, глотая при этом слёзы и стыдливо прикрывая лицо руками. А Джонсону словно и не было дела, будто он находился в совершенно другой Вселенной и не догадывался о существовании Фелпса. «Вечно молодой, вечно пьяный» — он всё так же собирался со своими друзьями за школой, курил, прогуливал уроки, а Трэвис буквально сгорал изнутри, всматриваясь в такие дорогие черты лица. Казалось, что упади целый мир на голову Трэвиса, Ларри бы даже не заметил этого. Тогда-то в светловолосой голове и возникла мысль рассказать о своих чувствах. Подойти и высказать всё напрямую было слишком страшно, поэтому Фелпс и нацарапал на листике всё что думает, с идеей подкинуть его в рюкзак металлиста. Только вот испугавшись последствий, Трэвис так и не решился на столь отчаянный шаг и полдня прорыдал в школьном саду. Так и не отправленный листик полетел в урну возле школьного туалета. А потом руководство школы организовало зимний бал, на который был приглашен каждый учащийся. Трэвис был обязан пойти, только вот это означало снова увидеть Джонсона. Снова давиться своими невысказанными словами, когда тот обнимал незнакомую девочку и проклинать себя за слабость. Возможно именно поэтому Трэвис не придумал ничего лучше, как напиться вхлам, пытаясь утопить свою боль в алкоголе. А потом случайно наткнуться в коридоре на Ларри и окончательно слететь с катушек. Захлебываясь слезами и криками, Фелпс со всей силы навалился на Джонсона, выкрикивая всё, что накопилось за столько времени. Он на чём свет стоял материл чертового металлиста, себя, их вдвоём вместе взятых, при этом бессвязно переплетая эту гневную тираду с высокими чувствами. Пару раз даже попытался врезать парню под дых, но был остановлен пощечиной и как контрастом — жарким поцелуем. Не понимая, что же творит, Трэвис открывал рот, позволяя языку Джонсона буквально сплетаться со своим собственным, пачкать подбородок слюной, и послушно плелся куда-то за настойчивым Джонсоном подальше от чужих глаз. Загоняя Трэвиса в самый угол подсобки, Ларри тыкался в его мягкие губы своими, сухими и шершавыми, обдавал кожу горячим алкогольным дыханием и шептал ухо что-то непозволительно пошлое и похабное. Укусил за мочку, провёл языком по кадыку вниз к воротнику рубашки и ловко расстегнул её. Ловкие пальцы металлиста тут же пробрались под чужую одежду, нежно поглаживая оголившиеся участки смуглой кожи. Вычерчивая одному ему понятные узоры, Ларри покрывал поцелуями каждый сантиметр тела и с удовольствием заметил румянец на чужих щеках. Такой нежный, такой невинный Трэвис выглядел до жути напуганным и оттого ещё больше желанным. Для Фелпса же в тот миг окончательно стираются все законы и правила. Нет больше ни Бога, ни Рая, лишь Дьявол в лице Джонсона, который буквально сводит мальчика с ума. Проложив дорожку из поцелуев вверх, Ларри зажал зубами сосок Трэвиса, проворачивая его и вырывая из груди Фелпса тихий всхлип боли и наслаждения. На секунду отстранившись, парень расстегнул пряжку ремня. Еле сидящие на бёдрах джинсы сползли вниз, оголяя тело без нижнего белья и стоящий колом член. Ларри грубо схватил мальчишку за волосы и насадил его ртом сразу на всю длину. Практически сразу сработал рвотный рефлекс, но Джонсон не дал Трэвису отдышаться, всё глубже имея его глотку. Фелпс же знал, что ждёт его дальше, поэтому он не жалел слюны в надежде, что это облегчит его боль. Вдоволь насытившись, Ларри уложил Трэвиса спиной на твёрдые доски, рывком сдернул с него узкие штаны с бельем и раздвинул острые колени пошире. Видимо, церемониться — это точно не конёк Ларри, так как вошел он сразу, размашисто, зажав Трэвису рот мокрой ладонью. Секс с Джонсоном совсем не похож на те легкие прикосновения Трэвиса к своему телу, но от этого он не становится хуже, разве что больнее в раз десять. Не привыкший к такому Трэвис обвивает ногами поясницу Джонсона, трётся об его шею и словно маленький котёнок, слепо тыкается, выпрашивая поцелуи. И Джонсон сдается, позволяя любовнику эту нежность. Темп постепенно становится медленнее, движения более плавными, а сам Джонсон осторожно и трепетно выцеловывает заплаканое личико Трэвиса. — Тише, сейчас уже не будет так тесно… — успокаивающе шепчет он, а Трэвис не знает, почему всё так же хочется рыдать, только теперь от счастья. Когда широкая мозолистая ладонь обхватывает член Трэвиса, мальчик лишь зарывается пальцами в спутанные волосы партнера и сильнее подается навстречу ритмичным толчкам. Ещё несколько движений — и Трэвис кончает, пачкая спермой одежду и сильнее сжимая член внутри себя. Ларри хрипло выдохнул и Фелпс почувствовал что-то густое и тягучее внутри себя. Вынув член и рассмотрев развороченный анус, из которого тонкой струйкой вытекала сперма, Джонсон осторожно прижался языком к дырочке, вылизывая всё и ещё больше вгоняя разомлевшего Фелпса в краску. Вытерев рот тыльной стороной ладони, Джонсон улегся на доски рядом с Трэвисом, сильнее прижимая мальчика к себе и ощущая размеренное биение чужого сердца под своей ладонью. Они оба — такие пьяные, и от количества выпитого и от всего произошедшего с ними. Чёрт его знает, что будет завтра, когда всё станет более-менее понятно. Но сейчас, всё, что им нужно, это крошечная каморка, тепло тел и окошко под потолком, сквозь которое видно медленно падающий снег. — Скажи, Фелпс, кому ты всё-таки поклоняешься, Богу или Дьяволу? — Тебе лишь одному. Как день без рассвета. Как луч пустоты светила. Как буря, что не приносит спокойствия. Я почти завершен, но не до конца. Искупай. Богохульствуй. О Отче! О Сатана! О Солнце! © Behemoth — O Father O Satan O Sun