Вандализм

— Я не думаю, что это хорошая идея, — неуверенно говорит Питер, смотря на баллончик с красной краской в руке. — Я вообще никак не связан с искусством, Майлз. Ну, разве что фотографировал раньше, но это совсем не то. Майлз хмыкает на это и подходит к Питеру, тряся свой баллончик с красками. — Ты попробуй и сразу вольешься. Это круто, честно. — Я… не знаю. Разве это не вандализм? — Питер крутит в руке баллончик с краской и явно не знает, как взять поудобнее. Майлз улыбается от этой неловкости и неуверенности, потому что это выглядит так контрастно: Питер в маске Человека-Паука чувствует себя уверенно, точно бьёт и твёрдо стоит на ногах, а сейчас выглядит как подросток, которого впервые в жизни пригласили на вечеринку. Майлз часто таких видит и точно знает, как с ними действовать, но от осознания, что Питер позволяет себе быть таким рядом с Моралесом — неуверенным, неловким, другим настоящим собой — внутри всё сладко сжимается и трепещет, отчего улыбка сама появляется на лице. — Это искусство, а не вандализм, — заявляет Моралес и резко нажимает на поршень баллончика, закрашивая стену. Майлз запирает дверь на ключ, щёлкает замком, кидает школьную сумку на пол и прислоняется к двери, скатываясь по ней и пряча лицо в ладонях. Чёртчёртчёртчёрт. Сосед не придёт до позднего вечера: он то ли долги отрабатывает, то ли просто гуляет непонятно где, главное — Майлз один, совершенно один, пожираемый своими мыслями. За дверью тихо, потому что обычно в это время кончаются уроки, но к себе в комнаты студенты ещё не идут; окна затемнены жалюзи, поэтому в комнате полусумрак-полусвет. Достаточно, чтобы видеть, но недостаточно, чтобы разглядеть. Майлз прячет лицо в ладонях и сдерживает собственный крик от наплыва эмоций. Хочется сделать одновременно всё: заорать, исчезнуть с лица земли от стыда и вернуться назад, осмелиться, договорить, повторить. Майлз до дрожи в кончиках пальцев хочет побежать обратно и точно так же хочет просто провалиться сквозь землю, чтобы не было так неловко. Смущение треплется где-то в груди одновременно с жгучим желанием, и Майлз совершенно теряется. Он убирает ладони от лица и с глухим стуком прислоняется затылком к двери. Чёрт. Майлз закусывает губу и думает, что он сошёл с ума. Полгода как сошёл с ума и даже ничего не предпринял, полгода как сошёл с ума и теперь вынужден пожинать плоды игнорирования собственной проблемы. Майлз старается стереть из памяти последние пятнадцать минут, но они лишь закрепляются перед глазами: Моралес до сих пор чувствует чужое тёплое дыхание на губах и совсем тихое, неловкое «Майлз?», которое тогда скорее ощутилось, чем услышалось. Майлз совсем сумасшедший, потому что ему на долю, на совершенно малую долю секунды показалось, что Питер тогда ему ответил: чуть раскрыл рот, мазнул языком по чужой губе. Майлз снова прячет лицо в ладонях и неслышно стонет, потому что только он мог поступить так по-идиотски, потеряв контроль над собственным телом и повинуясь секундному порыву. Просто… чёрт. Питер на пробу рисует на стене какую-то закорючку и снова смотрит на баллончик с краской. Майлз краем глаза наблюдает за Паркером, заливая фон на кирпичной стене кобальтовым цветом; парень специально притащил сюда Питера, потому что это место занимает особое положение в списке «куда я хожу чаще, чем в собственный дом». Этот безлюдный переулок показал ему дядя Аарон, и с тех пор Майлз постоянно рисует на здешних стенах, пополняя собственную и чужую коллекции, ведь не он один сюда приходит с желанием запечатлеть свои идеи на стенах. Переулок своими потрясающими рисунками возрождает трепет, желание творить дальше и — самое важное — так сильно вдохновляет помогать людям в лице Человека-Паука. Майлз надеется, что это место хоть чуть-чуть, хоть совсем немного, но тоже вдохновит Питера. — Совсем нет идей, да? — улыбается Майлз и подходит к Питеру почти вприпрыжку. — Дорисуй тут ещё какую-нибудь фигню, будет псевдоабстракционизм. Может, кому-нибудь даже понравится. — Ты хоть в курсе, что нормальные люди таких слов не знают? — усмехается Питер и уже более уверенно ведёт рукой с баллончиком. — На это смотреть даже стыдно. — Все мы так начинали, — уклончиво говорит Майлз и тянет Питера за рукав куртки к своей части стены, — но если уж не хочешь творить сам, то помоги мне. — Если ты не боишься, что я всё испорчу. — Я не боюсь, — улыбается Майлз и смотрит на Питера, чувствуя, как внутри что-то сгорает и возрождается вновь от взгляда карих глаз напротив, — всегда можно исправить, если напортачишь. От улыбки, которую возвращает Питер, Майлз почти задыхается. Майлз глубоко вздыхает в попытке успокоиться, но терпит поражение: перед глазами всё ещё стоит образ Питера, удивлённого и озадаченного, но никак не злого или разочарованного. От быстро мелькнувшей мысли, что Питер действительно ответил на поцелуй, пусть и на миг, заставляет Майлза сжаться в клубок от нахлынувших чувств. Лежать на полу — такое себе занятие, поэтому Майлз ползёт к стенке кровати и прислоняется спиной к ней. В голове одновременно пусто и заполнено, и Моралес не может ухватить хоть одну мысль, кроме как “ты ебанулся”. Майлз с этим согласен, и с этим же согласием очень сильно пытается не думать дальше, потому что сейчас всё пойдет по старинке: одна неудачная, почти целомудренная мысль ведёт за собой цепь неуклюжих фантазий, от которых Майлзу становится плохо, настолько плохо, что вся эта хрень заканчивается сумбурной дрочкой в туалете. Майлзу неловко, но он ничего с этим поделать не может. Питер пробрался внутрь совсем незаметно, прокрался под кожу, в вены и в состав крови, стал почти неотделимым, как лёгкие или сердце — без них жить невозможно. Майлз кусает собственные пальцы в попытках остановить поток мыслей, но выходит отвратительно. Майлз совершенно случайно влюбился, да и не в кого-то нормального или хотя бы ровесника, а грёбанного Питера Паркера. Матери расскажешь, так из дома выгонит, но Майлз просто не может никуда деть свои эмоции и чувства, поэтому приходится с ними жить. Приятные, простенькие мысли уже перестали мешать, но слишком частые пошлые фантазии совсем не дают нормально вдохнуть грудью. Питер кажется почти идеалом. Почти, потому что недостатки есть у всех, а у Питера их даже больше, чем достаточно, но они кажутся такими мелочными, что Майлз моментально их забывает. Питер слишком суетлив, слишком много водружает себе на плечи, слишком много думает о других и слишком мало о себе, слишком много волнуется, и всё это даёт неповторимый набор качеств Паркера, который и делает его таким особенным человеком и потрясающим супергероем. Питер вернул себе былую форму — ну конечно, ежедневные патрули и сражения дают результаты, — и Моралесу от этого только хуже, потому что, чёрт возьми, Питер Паркер, прекрати быть таким. Майлз мирится с мыслью, что ничего никуда не уйдет, и поэтому осторожно тянется к ремню штанов. С проблемой разбираться надо, а других действенных вариантов нет, но Майлзу всё равно неловко, потому что раньше он воображал красивых девчонок, а теперь их место гордо занимает сам Человек-Паук. Майлз рвано выдыхает и невольно содрогается от облегчения, когда касается возбуждённого члена, и закусывает губу, отдалённо представляя, что это не собственная ладонь, а чужая. Парень вспоминает тот внезапный поцелуй, и он слишком чётко ощущается на губах, словно бы только что произошёл. Закрывая глаза, Майлз представляет над собой Питера, нависающего, перекрывающего собой весь обзор на комнату, потому что — Майлз почему-то уверен — в таких вещах Питер заполняет всё пространство собой, проявляя характер собственника; воображение уже привычно рисует знакомые возбуждающие картины, а чернота перед глазами лишь усиливает ощущения. Майлз дёргает рукой на пробу и тут же заглушает собственный стон, случайно вырвавшийся наружу. За дверью всё так же тихо, за окнами — тоже, даже проезжающие машины слышны лишь где-то на периферии; Майлз быстрее начинает водить ладонью по члену, кусая костяшки пальцев, чтобы не воспроизвести лишних звуков: мало ли, стены в общежитии не такие толстые, как хотелось бы. В воображении Питер лижет мочку, дышит горячо-горячо куда-то в шею, одной рукой сжимая Майлза за талию, второй дразняще водя по паху и животу, как бы случайно задевая возбуждённую плоть. У Питера руки совершенно другие: они больше, длиннее, грубее, но Майлз зажмуривается сильнее, до звёзд перед глазами, пытаясь обмануть свой разум. Горячо, очень горячо, и Майлз начинает двигать ладонью быстрее, иногда сильнее сжимая и задевая большим пальцем головку; где-то на краю сознания Майлз замечает, что у него дрожат колени, но это почти незаметно, особенно, когда в голове Питер так грязно облизывается, смотрит совершенно неописуемым взглядом и трогает там, где в общественном месте это крайне непозволительно. Майлз знает, что Питер в реальности вряд ли себя бы так вёл — наверное, но, если быть честным, Майлз очень хотел бы знать, как Питер ведёт себя в такой ситуации, — но какую к чёрту реальность, если такое никогда в будущем не произойдёт, а от подобных образов у Майлза сносит крышу? Питер отходит к Майлзу и смотрит на яркое и контрастное граффити, прикасаясь к парню плечом; Моралес сдерживает почти детский восторг одновременно от получившегося рисунка и от слишком близко находящегося Питера. Майлз краем глаза наблюдает за Паркером и физически чувствует окружающую их тишину, совершенно комфортную и правильную: при ней спокойно и уютно, мысли идут своим чередом, и даже холод заброшенного переулка совершенно теряется и не ощущается на фоне этой атмосферы. Граффити действительно выглядит красиво и эффектно, но Майлз бы переделал пару мест и добавил некоторые детали, только сделает это потом, в одиночестве, потому что Майлзу сейчас нравится наблюдать за довольным Питером. — Майлз. Парень поворачивает голову и вопросительно смотрит на Питера; он повторяет движения Майлза секундой позже, пару мгновений смотрит карими глазами, словно решается, и на лице напротив появляется маленькая, но добродушная и открытая улыбка. — Спасибо, что позвал сюда, — тихо произносит Питер, но эхо пустого переулка всё равно почти неслышно отражает голос. — Последние дни были довольно тяжелыми. Майлз смотрит на Питера и почти не дышит, потому что ощущение чего-то важного буквально сковывает голосовые связки и лёгкие, не давая вздохнуть или что-то сказать. Питер отводит взгляд на граффити, продолжая улыбаться, и засовывает руки в карманы; Майлз тихо перешагивает и поворачивается всем телом к Питеру, чувствуя, как внутри что-то трепещет, словно бы паучье чутье, разве что никакой опасности не надвигается. Майлз надеется на это. — Ты даже не представляешь, как сильно помогаешь мне, — Питер снова смотрит на Майлза и говорит это тихо, с улыбкой и грустно-ласковым взглядом, — так что… правда спасибо, малыш. Спасибо. Майлз понимает, что не может вдохнуть воздух, потому что от мыслей и эмоций буквально распирает и разрывает на куски: Питер сам не представляет, как сильно помогает Майлзу, и даже не представляет, что тот чувствует по отношению к нему. Моралес даже не знает, как выразить всю ту благодарность и привязанность, все те чувства и эмоции, накопившиеся со дня знакомства и достигшие апогея в виде оглушающей любви, совершенно не знает, и поэтому поступает так, как кажется единственно правильным и верным. Питер видится досягаемым — протянешь руку и коснешься, — и стоит он так близко, что даже шаг делать не надо. Майлз наклоняется, с силой тянет питеров воротник вниз и впечатывается в чужие губы своими. Майлз откидывает голову на холодный бортик двухъярусной кровати, болезненно стискивает зубами левую ладонь и сдерживается, чтобы не выдохнуть в квартиру слабое «Питер», иначе Майлз совсем уж перестанет контролировать себя. В комнате жарко, душно, специфический запах бьёт в ноздри, и Майлз где-то вдалеке думает, что надо будет проветрить комнату, но все адекватные мысли перекрывает одна резкая единственная: а что, если Майлз бы не убежал? А что, если всё было бы взаимно? Воображение живо подсовывает картинку, как Питер тянется обратно к Майлзу, вжимает в себя и терпко целует, засасывая чужой язык. Нарочито ощутимо стучит пальцами по позвоночнику, медленно спускаясь вниз, мажет языком по дёснам и нёбу, заставляя почти задыхаться от недостатка кислорода, а когда резко меняет их положения, то впечатывает Майлза в стену, вжимая всем своим телом. Майлзу бы совсем крышу снесло, потому что он уже на грани: дышит рвано и непозволительно громко, сжимает челюсти до зубовного скрежета, почти болезненно быстро двигает ладонью по члену, второй рукой гладит себя за рёбра и бока, представляя, что это ладони Питера, и вот-вот кончит. В комнате душно, так душно, что почти нечем дышать, а мысль, что между Питером и стеной почти не будет кислорода и свободного пространства, заставляет Майлза тихо заскулить и свести дрожащие колени. Питер зажимает так, что трещат рёбра, выкачивает через поцелуй весь кислород и дёргает за резинку штанов, задевая член. Майлз уверен, что Питер целуется потрясно, и позволяет этой мысли растревожить паучьи способности: Моралес чувствует, как он сбоит, как то руки, то ноги становятся на доли секунды невидимыми, разве что разрядов тока не хватает. Майлзу горячо. Слишком горячо и мокро от собственной смазки. Из-за этого почти невозможно контролировать паучьи силы, но эти неуместные ощущения лишь добавляют контраста, как и холодные бортики кровати, прикасающиеся к шее. Майлз слышит собственное дыхание и сдержанные подобия стонов, больше похожие на скулёж, и думает: а если бы Питер это увидел? Эта неловкая мысль по-странному возбуждает ещё больше, хотя, кажется, куда уж; Майлз чувствует, как он весь дрожит, как вокруг горячо, как душно и замкнуто, представляет, как Питер громко-рвано дышит ему в губы, соприкасаясь лбами и прикрывая глаза, как сжимает в руке два члена и быстро двигает ладонью, выстанывая его имя. Майлз такого никогда не пробовал, но он уверен, что ощущения потрясные, особенно, если с Питером. Майлз открывает глаза и смотрит в потолок, вспоминая ощущения от поцелуя, — он-то ведь действительно был, — и шипит сквозь зубы, потому что это пиздец. Минут двадцать пять назад он чуть ли не выжрал рот Питера Паркера, от этого «Майлз?» жгутом свело и в груди, и в паху, а сейчас Моралес просто сидит на полу, предаётся совсем не невинным фантазиям о Питере и дрочит. Докатился. В ушах снова звенит это невинное «Майлз?», а воображаемый Питер горячо дышит за ухо, растирает уже общие капли смазки по членам и вжимает в стену и в себя, забирая миллиметры свободного пространства, и от всего этого Майлз содрогается, последние разы рвано дёргает ладонью по стволу и изливается в кулак, кусая до боли костяшки левой руки, чтобы сдержать громкие стоны и скулёж. Зрение не плывёт — иногда бывает, если Майлз ещё работает пальцами, — на потолке лишь пара почти незаметных царапин, а в голове — приятная пустота; ладонь очень мокрая и липкая, но пока совершенно нет сил, чтобы хотя бы взять салфетки со стола и вытереться. Майлз не знает, совершенно не знает, что со всем этим делать, ведь Питер почти всегда рядом, а самообладание уже кончилось, судя по сегодняшнему дню. Моралес понимает разве что одно. Майлзу ужасно хочется снова поцеловать Питера. Губы у Паркера сухие, потрескавшиеся, но немного отдают сладким, потому что он недавно жевал жвачку с каким-то там фруктовым вкусом; Майлз крепко сжимает чужой воротник, не давая отодвинуться, и вылизывает рот, проходясь языком по губам и дёснам. Моралес целовался, да и не раз, но впервые ощущает такое острое желание и удовольствие. Майлз двигает губами, прикусывает чужие, мол, ну же, давай, отреагируй хоть как-то, и на второй укус Питер действительно реагирует: раскрывает рот, почти незаметно, даже щекотно проходится языком по верхней губе и засасывает её, отчего у Майлза муражки по спине пробегают, и резко отодвигает от себя парня на расстояние полусогнутой руки, словно бы внезапно осознаёт, что делает. Майлз ощущает тяжелое чужое дыхание на своих губах — не так уж далеко Питер его отодвинул, что они почти соприкасаются носами, — и смотрит глаза в глаза, пытаясь хоть что-то выудить похожее на ответ своего безмолвного вопроса. Майлз облизывается, потому что губы уже пересохли от волнения, и видит, как Питер прослеживает это взглядом и громко сглатывает. Майлз пытается придвинуться ближе, снова поцеловать, но Питер стальной хваткой сжимает чужие плечи, глубоко выдыхает, смотрит непонятно-просящим взглядом и тихо шепчет: — Майлз?.. В голове резко встаёт всё на места, и Майлз прямо слышит звон снова работающих шестерёнок у себя в мозгу — осознание бьёт по реальности, и Майлз внезапно понимает, что он сейчас сделал. Блядь. Неловкость и стыд резко затмевают всё в голове, и Майлз вырывается из чужой хватки, быстро хватая школьную сумку с краской и выбегая через три поворота из переулка на людную улицу. Майлз не знает, чего хочет больше: провалиться сквозь землю от стыда или перемотать время, чтобы заново ощутить всё это и проверить самого себя, ведь не может быть… не может... Питер и правда ответил на поцелуй, да?