Страх не вечен

Мягкие шаги заставили Николая Васильевича вздрогнуть и достаточно резко повернуться к двери, но, увидев, что, а вернее, кто, потревожил его покой, он с облегчением повел плечами, поднялся со скрипучего стула, сидение на котором было сущим мучением, и немного улыбнулся, стараясь, как бы приветственная эмоция не вышла натянутой. Если честно, он ожидал увидеть кого угодно — Якима, хозяина постоялого двора, Тесака, кого-нибудь из приближенных Бинха с очередной бумагой от него, а то и самого Александра Христофоровича, если повезет (благо мысли об Оксане и прочей нечистой силе, включая Всадника, благополучно обходили стороной), однако хрупкая фигурка, окутанная сырым уличным туманом стала настоящим сюрпризом. И весьма приятным. — Анна Алексеевна, — та в ответ кивнула и вопросительно замялась на пороге, словно не решаясь попроситься зайти и коря себя за то, что потревожила писаря. — Чего вы стоите? Проходите скорее! Вот, садитесь поближе к огню, а то озябли, наверное. Чай погоды стоят не летние! Она кротко потупилась, смущенная вниманием вскочившего и принявшегося носиться по комнате взволнованного Гоголя. От его хлопот все еще становилось неловко, несмотря на многочисленные заверения, мол, принимайте, как должное. В небольшом провинциальном городишке, где раньше протекали дни тихого-мирного существования, мало кто вообще замечал ее. Незнатная девушка на первый взгляд самой обыкновенной внешности, служащая одной из тех мелких контор, что не глядят даже в завтрашний день не в силах обеспечить его стабильность… Она не появлялась на шумных мероприятиях и больше времени проводила в одиночестве, а после скопила, сколько нужно, денег и переехала в Диканьку, купив аккуратный пустующий домик неподалеку, по сравнению с ее прежней тесной и полутемной квартиркой казавшийся целым дворцом. Вообще смена места жительства подарила многое — новые знакомства, связи… Да к тому же общение с молодым человеком и то, как он старался позаботиться о ней даже в вещах, того не требовавших, как, к примеру, сейчас. — Спасибо, Николай Васильевич, но я… Я не собиралась задерживаться надолго и отвлекать вас, — плотнее закутываясь в теплую накидку, проговорила она. — Это по поводу расследования… Вы же сами просили прийти, если вспомню подробности, которые помогли бы его ходу. — Да-да, конечно, — на секунду Анне показалось, будто живость, вселившаяся в Николая с ее приходом, немного поугасла, но быстро превратилась в рабочий интерес, отчего писарь или дознаватель, как его кликали с момента скоропостижной кончины Якова Петровича, принял серьезное выражение лица и настоятельно попросил ее присесть, облокотившись на стол напротив и взяв в одну руку длинное гусиное перо, а в другую — чистый лист бумаги. — Что-то, касающееся Всадника? — Девушка неуверенно покачала головой. — Возможно, нечто из того, что вы слышали и видели той ночью необычного? Ну, до того, как… — Пожалуй, да, — бледный лоб и переносицу испещрили тонкой сетью морщинки. — Прошу вас, не сочтите это выдумкой или бредом перепуганной девицы… — горький смешок сорвался с ее уст, не сняв однако царившего в комнате давящего напряжения. Оно всегда возникало, стоило речи зайти о творившихся в селе ужасах, росло, окружало, пропитывало все вокруг, а затем, наслаждаясь сотворенной картиной, выпускало из своей глубины липкое и противное удушье, накатывающий волнами страх перед одним упоминанием душегуба. Жизнь тех, кто хоть раз видел его, хоть на краткий миг различал среди молочных клубов тумана рогатый силуэт, бесповоротно становилась с ног на голову. Всадник являлся своим жертвам, и то было дурным знаком, заставлявшим дивчин с необычайной ревностью уверовать в существование Господа и денно и нощно молить его об избавлении от страшной участи… Похожая ситуация приключилась и с вышеупомянутым мною лицом лишь с тем отличием, что она, просто придя по приглашению на «гадания», застала лиходея за совершением жуткого ритуала, видела протянувшуюся от горла умерщвленной знакомой до его — лица?! — струю багряной жидкости, непонятно как поднявшейся на воздух, но несомненно являвшейся человеческой кровью, слышала непонятные звуки, доносившиеся из-под капюшона, скрежет доспехов, шумное замогильное дыхание. Тело будто сковало, Анна не могла ни рукой пошевелить, ни голову повернуть, ни, тем более, подать голос в страхе быть обнаруженной. Казалось, утратила и способность дышать, только стояла и расширенными от ужаса глазами провожала громадную фигуру за порог, через мутное стекло окошка по примятой траве вплоть до низенькой калитки, туда, где не стало ее видно, и где, наверное, переминалась с ноги на ногу, дожидаясь своего адского седока, черная лошадь… Оставалось загадкой, как взор врага отворотился от девушки, — впоследствии, правда, выяснилось, что на том месте, где она схоронилась, висели образа́, — но тогда и не время было раздумывать. Еще не осознавая произошедшего чуда, она рванулась с места и понеслась так быстро, словно за ее спиной уже прорезался сквозь ночную темень дробный и неровный цокот копыт. Мозг попросту отключился, работало тело, направляемое действующим безотказно инстинктом самосохранения. Бег неровен. За подол цеплялись мелкие кусты чего-то колючего, и, судя по пятнам от земли и травяного сока, напуганное вусмерть создание неоднократно падало, однако даже не замечало этого, поднимаясь и продолжая рваться к тепло мерцавшим огонькам ближайшей хаты, подгоняемое ледяной паникой, словно хлыстом жестокого, неведающего пощады погонщика… Несмотря на поздний час, в Диканьке не спали. Дверь отворилась после первых же ударов, в которые Ронжина вложила оставшиеся силы, а потому, увидев обеспокоенные лица односельчан, она, как подкошенная, рухнула на порог, утопая в черной пустоте неизвестности и забвения… Кто знает, как много минут и часов кануло в лету с той поры, вот, только очнулась девица уже не в избе, а посреди незнакомой и просторной комнаты. Из-за неплотно прикрытых ставен внутрь пробивался луч света, образовывающий на бревенчатом полу причудливые фигурки. Неожиданно пространство озарило, — это сбросило оковы облаков холодное, негреющее солнце, даруя грешной земле свой последний прощальный привет до далекой весны. И как сейчас не походила представавшая взору живая и наполненная красками картина на прошедший ужас ночи. — Анна Алексеевна, вы извините, что снова заставляю вспоминать… — Николай Васильевич сложил брови и осмотрел посетительницу глубоким, полным сочувствия взглядом. — Нет, все в порядке, — та попыталась, было, встряхнуть головой в убедительном движении, но вышло как-то вяло, наиграно и слишком неправдоподобно для того, чтобы считаться непреложной истиной. — Это ведь я пришла к вам. Решительно не за что просить прощения… — Хорошо, тогда продолжим, — перо соприкоснулось с поверхностью темной жидкости в чернильнице и, пустив по ее идеально-спокойной глади круги от нескольких упавших капель, вновь заскользило по бумаге. — Вы сказали, у вас есть что-то еще. Что он подумал в их первую встречу? В то утро, когда ему рассказали о новом убийстве и странной свидетельнице, которая, видно, увидела нечто или услышала, в связи с чем была столь напугана. Без чувств ее перенесли на постоялый двор, ибо суеверная семья не пожелала оставлять под своей крышей ту, что сам Нечистый пощадил, отпустив от своего верного вассала. «Но в таком случае где же она?» — Помнится, спросил писарь и получил в ответ кивок на дверь в соседнюю с ним комнату. Как сейчас, рисовался в голове образ его действий — пара шагов по скрипучим половицам, поворот ручки, легкий толчок, осторожный взгляд, обежавший комнату для проверки, не таится ли в ее глубине опасности, затаенное дыхание… На постели действительно лежала девушка. Бледные и пронизанные сетью тончайших вен веки слегка подрагивали, грудь ровно вздымалась, густые волосы разметались во сне по подушке. Ощущение некой странности навевала лишь неестественная бледность, так часто бывает при болезни, однако писаря заверили, что эта Анна Ронжина ничем не хворала, тем более, психическими расстройствами… И все же, что он тогда о ней подумал? — Ужасно, просто ужасно! — Говорила она несколькими минутами спустя, измеряя комнату быстрыми шагами и то и дело взмахивая руками не в силах сдерживать бурю нахлынувших эмоций. — Я не верила во Всадника, считала его полным абсурдом, полагала, будто человек какой находит упоение в убийствах, а тут!… — Гоголь сидел на самом краю ее кровати и изредка кивал головой, хотя на самом деле не понимал из возбужденной речи ни слова, а только вслушивался в нотки мелодичного женского голоса, который, к счастью, не задавал вопросов и не искал несуществующих ответов на них, что не могло не радовать. — Ужасно… — эхом повторила Ронжина, вырывая его из кокона налетевших мыслей, возвращая в настоящее и вновь показывая, мол, нет, мир не рушится (ну, по крайней мере, пока что), каким бы странным, неуютным и пугающим он ни был. — Николай Васильевич, вам не страшно? — Мне? — Гоголь поднял на нее удивленные глаза. — Страшно, разумеется. Как и всем людям. Вообще страх — это самое нормальное человеческое чувство, возможно, самое нормальное и самое человеческое… И мы должны научиться с ним мириться, побеждать его, заставить не овладевать нами и вселять в сердца семена раздора, а наоборот, помогать сплотиться в трудное время, когда так требуется помощь… — Будто слова из какой-то вашей книги, — грустно улыбнулась Анна, и ее большие глаза наполнились шаловливыми искорками. С одной стороны, чему радоваться, когда вокруг столько, поистине, жутких событий происходит, но с другой, даже минимальная кроха позитива, шедшая от нее, непременно задевала писателя, и, вот, он тоже чуть дернул уголками губ, не разрывая визуального контакта. — Я удивляюсь вам, Николай Васильевич. Вы самый необычный человек из всех, кого я когда-либо встречала в жизни. И в хорошем смысле! Меня рядом с вами не гнетет одиночество, не заботят приглушенные звуки, раздуваемые фантазией, не страшит даже… возможная судьба, — не найдя сил произнести вставшее в горле неудобным комом слово, она исправилась и заменила его близким по значению выражением, хотя оба прекрасно понимали, что должно было прозвучать в первоначальной фразе. — Я чувствую некую защиту… — Так оставайтесь! — Неожиданно и вопреки воплям внутреннего голоса выпалил молодой человек, но тут же смутился. — Извините. Я вовсе не то хотел сказать, что вышло… Но, кажется, здесь остались еще свободные спальни… «Вовсе не то»! Какой вздор! Пускай он не отдает себе отчета о том, когда это все началось, оно не будет спрашивать его мнения! Услышит одно — случайность, совпадение, глупость… Так зачем утруждать слух, если можно просто позволить повыситься содержанию в крови эндорфина, развязать язык, точно у пьяного, и спокойно ждать, пока что-то не произойдет? А? Ведь писарь никогда не забудет, как впервые сжимал в ладонях холодные пальчики девушки, как осторожно, словно боясь спугнуть ее, прикасался к подрагивающим плечам, и как сердце готовилось выпрыгнуть, стоило только хрупкой фигурке прижаться к нему в поисках не физической близости, а обычной поддержки, которую могут оказать столь немногие. Как думаете, это заветное что-то начало происходить уже тогда? Или, может, когда Гоголь стал подмечать за собой обычай выискивать даже малейший и ничтожнейший повод оказаться на том краю села, где возвышался ее домик? — Мне не по карману, — улыбка на устах погасла. — Нет-нет, что вы, я не позволю себе подобного! — Ронжина резко вскочила на ноги, когда ее собеседник открыл рот, предлагая предугаданный заранее вариант. — Служить для кого-либо обузой, быть в тягость, тем более, для вас, Николай Васильевич… — Я понимаю, — он застыдился. — Сам не любил залезать в долги и все такое… — В комнате повисло молчание. Замерли даже отсыревшие ходики на стене, хотя вряд ли они передвигали свои стрелки на миллиметр за последние лет двадцать. В воздухе порхали обрывки невнятных мыслей, несказанных фраз, неразделенных чувств… Наконец молодой человек кашлянул, пробуя голос, и продолжил с редкими запинками. — Но я рад, что хоть как-то могу помочь вам, придать уверенности или обнадежить. В профессии, которой мне поневоле приходится на данный момент заниматься, как раз это, наверное, является главным, но, одновременно, и самым сложным. Иногда, признаюсь, я и себя-то не могу до конца убедить… Такое счастье, что кому-то становится легче. — Глупости! — Опираясь на деревянный подлокотник, девушка сделала первый шаг. — Вы просто запутались! Все пройдет! Пройдет, как дурной сон! И Всадника не станет, и злоключений! Вы отомстите за вашего друга, и жизнь вернется в прежнее русло. Верьте мне, прошу! Так же, как я буду верить в вас и молиться… — она медленно приблизилась к Гоголю, замерла напротив него, но настолько близко. — С Божьей помощью преодолевали и худшее. Ее лицо было воодушевлено, хоть немного побледнело, а глаза сияли, обрамленные темной копной волос. Позабыв и про неприятный осенний холодок, пробравшийся в комнату, и про приличия, Анна под воздействием бушевавшего в душе пожара не ощутила, как накидка соскользнула с ее плеч, а заметно подрагивавшая рука коснулась в молниеносном жесте кисти писаря. И дальше в игру по-настоящему вступила та самая невидимая субстанция, наподобие мощнейшего магнита, притягивавшая двух людей друг к другу… Губы Николая оказались сухими и мягкими. Он волновался. Первый поцелуй смазанный, но никто не хотел останавливаться. Устроив ладонь на тонкой талии девушки, он прижал ее к себе плотнее, чувствуя прежние прохладные прикосновения к своей груди через грубую ткань рубашки. Кислорода не хватало. То и дело, на секунды разрывая желанную связь, кто-то отстранялся, наполняя легкие до отказа, чтобы опять утонуть в пьянящем море блаженства, где посреди целого огромного мира существовали лишь они одни, скованные алчной жаждой. Нежные, робкие, невесомые прикосновения стали более уверенными, пальцы Ронжиной пропускали сквозь себя угольно-черные пряди волос юноши, а стыд заливал щеки ярким румянцем. Что происходит… Они это не контролировали. Сейчас случись наступить концу света, ему бы не удалось разъединить их руки, заставить оторваться и осознать проклятую реальность, в которой наверняка не найдется более приятного занятия, чем то, каким они выражали друг другу накопившуюся внутри бесконечность, сотканную из мириад осколков постепенно складывающегося пестрого витража. — Господи… — хрипло прошептала девушка, делая шаг назад и широко распахивая полуопущенные веки. — Николай Васильевич…

***

Как уже неоднократно говорилось раньше, страх нормален. Без него наши жизни лишились бы многих вещей, вносящих хоть мало-мальское разнообразие. Однако не стоит забывать, что нормой считается наличие противовеса, того, кто всегда помогает вам, кто стоит рядом, кто не предаст ни при каких обстоятельствах… И лишь в этом случае борьба возможна, когда, осознавая, что есть, за что и за кого, вы можете совершить такое, о чем еще долго потом будут слагать песни, придумывать легенды, писать книги… Так и здесь.