Чтобы любили

      Темно, хоть глаза выколи. Хотя, логично, ведь в четыре утра ожидать хорошую видимость попросту тупо. Фонари не светят совсем, только иногда мигают. Кожу ласково обдувает тёплый летний ветер. Рядом стоит недопитая банка энергетика, сигарета недокурена, так и лежит между пальцами. Улица пахнет приятно и находится на ней не так душно, как днём. Лёша отказался бы от всего этого и никогда бы не сказал, что это будет самый романтичный вечер в его жизни. Но так и есть. Он так и считал.       Чуть сонный Семенюк лежал на лавочке напротив, свесив одну ногу вниз, а другую согнув в колене, и смотрел на усыпанное звёздами небо. В нём не было ничего такого. Ну, то есть в небе, а не в парне. Небо как небо. Там, наверху, покоится ничуть не известный Губанову космос, целая вселенная, а ещё другие вселенные, она ведь не одна. Например, его маленькая вселенная была сейчас до чёртиков бухая и всё ещё было прямо перед ним, рукой лишь дотянутся. Да, сравнение банальное ужасно, но всё ещё кажущееся безумно красивым и как нельзя подходящим. Взаимности ждать от чего-то такого прекрасного попросту слишком самоуверенно. Лёша ничего и не ждал в ответ, но иногда позволял себе слишком замечтаться.       Но.. Разве это не удивительно: сидеть рядышком и слышать ровное дыхание Вовы, слушать его пьяные речи, смотреть на чуть мутные зрачки, в которых всё равно был живой и любимый блеск. Когда он такой, то открывает Лёше свои большие тайны, он не зажатый, расположен к нему может быть даже лучше, чем обычно. Алкоголь не портил брюнета, скорее наоборот. И Алексей ценил эти моменты, потому что такое бывает не с каждым. А с ним такого вообще бывать не должно, он же обыкновенный. То, что юноше уделяли огромную часть времени и приглашали именно его, его, а не кого-то другого, просто грело душу. В ней разливалось такое приятное тепло, что ни с чем другим не сравнится. — Когда-нибудь.. Когда-нибудь я кем-нибудь стану. И ты кем-нибудь станешь. Наши жизненные дорожки разойдутся и мы больше не сможем просто так наплевать на поздний для подростков час и сидеть на летней улице около падика. Понимаешь, как это грустно? — вновь нарушил идиллию тишины Вова, закурив сигарету и пустив дым в небо, смотря, как он мигом испаряется. Лёша хмыкнул, робко улыбнувшись. — Ты разве будешь скучать? Молодость надо прожечь, а потом уже действительно заняться делами, годам так к двадцати пяти, не знаю. — Блять, молодость. Прожечь.. Скорее пропить. Чем мы с тобой и занимаемся уже года два, пусть сначала и на расстоянии, — Вова засмеялся, свесив руку с затухшей сигаретой. Он бы, наверное, никогда не начал такой разговор в трезвом состоянии, это и притягивало. Чёрт, как Семенюк до сих пор ничего не понял? Проницательный ведь, а не видит, что им любуются буквально всегда. Буквально всем им, в открытую, даже прямо в этот момент.       Разговор снова резко прекратился. Губанов сел на лавочку удобнее и стал смотреть куда-то вдаль. А небо светлело, на нём появлялись розовые оттенки рассвета. Но ведь так хотелось, чтобы подобные ночи тянулись бесконечно, чтобы утро вообще никогда не настало. Утром надо переться домой, пытаться отоспаться за пару часиков и жить обычной жизнью семнадцатилетнего школьника на летних, нудных каникулах. А эти ночи попросту волшебны и полны чего-то такого притягательного, что постороннему человеку и не объяснишь. Лёша был бы готов даже тащить Вову до дома самостоятельно (если когда-нибудь он отключится от количества выпитого), хоть бы просто посидеть с ним, чуть ли не рискуя жизнью, ведь мало ли что могло произойти ночью.       Глаза Семенюка уже закрывались и он силой заставлял себя не заснуть, чтобы не пропустить магию рассвета. Рассвет по-настоящему прекрасен, но лицезреть в столь раннее время его могут немногие. Для Лёши каждая свежая окраска неба значила начало чего-то нового и неизведанного, хотя бы только дня, за которым последует обожаемое время суток. Он не привык восхищаться красотой простого, ведь на это нет времени, но когда ты влюблён, то всё просто с ног на голову. Необычно.       Губанов посмотрел на Вову, который лежал по-прежнему почти не моргая и пялясь вверх и тихо, аккуратно пересел к нему, словно боясь спугнуть своим присутствием. Лёша почему-то считал, что именно рассветы Вова и не запоминает, ведь голова у него в этот момент уже отключается, поэтому каждый раз позволял себе обнять наконец любимого человека. От него почему-то пахло приятно, хотя обычно Лёша терпеть не мог запах дешёвого бухла. Волосы Семенюка были растрёпаны и в них гулял редкий ветер, а теперь ещё и оранжево-красные огни появляющегося солнца. Щёки были с румянцем и ясно, по какой причине, алкоголь его так просто не отпустил бы. А вот щёки Лёши заливались краской немного по другой причине, ведь он был трезв. Теперь тело младшего лежало почти полностью на Губанове, который обхватил его шею сейчас уверенно, почти не боясь что-то сделать не так. Он был счастлив. Он наконец-то за всю свою жизнь был счастлив. Просто всё это — словно сон, один из лучших, что Губанов вообще мог бы представить и прокрутить в голове после пробуждения. Такое бывает в фильмах, в мечтах, но не в жизни. Слишком чудесно, чтобы быть правдой.       Лёша улыбнулся, только крепче обняв Вову и уже набирая в грудь побольше воздуха, чтобы высказать всё без запинки, на одном дыхании, не стыдясь и не скрывая больше то, что есть. С этого момента всё поменяется, он больше никогда не почувствует себя в окружении пустоты, в полной тишине, когда вокруг лишь собственная надоевшая комната, кровать.       Старший почти смог начать говорить, хотя дыхание так и норовило препятствовать этому. Но его перебивают. — Ты серьёзно думаешь, что я бухаю до такого состояния, что не помню, как ты каждое утро вот так меня лапаешь, а, Лёш? — ровным тоном произнёс Вова, при этом ни разу не дёрнувшись, словно и хотел лежать в объятиях. Губанов промолчал, пусть и сильно напугавшись. Что вообще могла значить эта фраза? Никаких шансов, наверное. Однако, с уст Семенюка она прозвучала особым тоном, прозвучала не ударом ножом в спину, а невесомым поцелуем удачи. Парень, лежащий на нём, не испугался, не был удивлён, возмущён, не злился или ещё невесть что. Скорее, он всё давным-давно понял. От мысли об этом руки начинали подрагивать от волнения, теперь действительно можно случайно что-то сделать не так. Признание.. Не первое в жизни, но такое волнительное, будто бы первое. Одновременно оно и простое, ведь сказать пару элементарных слов может каждый человек, абсолютно каждый, любого возьми. Так считал сам Лёша, ведь это чувства, дело обычное, любит абсолютно каждый. А признаться человеку может только нелюбящий его. Это сложно. Вот и определённые химические процессы, происходящие сейчас в организме Лёши явно мешали ему. На это нужно решиться, как будущий самоубийца решается прыгнуть вниз, не глядя. Вот и Лёша не глядя прыгает, только в ещё большую бездну, ему ещё больше неизвестно, что в итоге случится.       Надежда дала ростки, поэтому попробовать сказать стоило. Ведь Семенюк был явно (или нет?) не против (или против?) такого расклада, а это только добавляло переживаний и заставляло сердце, как говорят, бешено стучать.       Лёша часто моргает, смотря на ряды зданий и домов, которые чуть вдали освещались приятным светом. Раз, два, три. — Вова, я тебя люб.. — У меня есть девушка. Я же тебе говорил, так что кто из нас ещё пропил все свои нахуй мозги.       Улыбка Лёши дрогнула, а потом и вовсе исчезла с лица. Лучше бы ему всё это действительно приснилось, обернулось гадким и прелестным сном.

И небо для него теперь окрасилось в серый. Он просто хотел, чтобы его любили.