Мой дом там, где ты

А все-таки, странный ты в последнее время, любовь моя. Как всегда, брызжешь идеями, точно дворцовый фонтан, но все больше мрачные они у тебя — или безумные… Объединяешься с восточными варварами — и восстанавливаешь против себя своих же. Как с проскинезой этой — да плевать, мне ли привыкать лежать распластанным перед тобой. Ты ничем не можешь меня унизить, раз возвышаешь своей любовью. Но остальные-то? Роптать тогда стал даже Птолемей, а уж насколько он верен тебе — точно большой лохматый пес. Да и все остальное не лучше. Индия — страна мечты. Твоей мечты, Ксандре. Ты неутомим в погоне за мечтами, но твоим людям нужна земля, нужны дома и семьи — вся та невзрачная рутина, которая так страшит тебя, но которую большинство именует счастьем. Я — как твоя вторая тень. Мотаюсь вслед за тобой по миру, воплощая вместе с тобой мечты. Твои мечты, Ксандре. Если бы ты спросил меня сейчас, о чем мечтаю я, весь мой нехитрый ответ уместился бы в одно твое имя. Александр — и дом у моря, оливы и овцы, и дерево посередине спальни, кроной уходящее прямо в крышу, как у Одиссея. И чтоб над этой кроной бежали года наперегонки с облаками, сеяли мудрость в наши сердца и серебро в наши волосы… ан нет, не дожить нам с тобой до серебра, не дожить! Эта мечта таковой и останется, потому что останавливать тебя в полете смерти подобно. Твоей смерти, Ксандре. И я всегда молчу о своем, даже если ты спрашиваешь. Она совсем девочка — Дрипетида, моя навязанная тобою жена. Ты преподнес ее мне, словно виноградную гроздь, и я принял, как принимаю все из рук твоих. Свадьба в Сузах была не менее безумной идеей, чем все остальные. Узы родства! Помилуй, филэ. Что может связать нас сильнее, чем мы уже с тобой связаны? Не нужен мне золотой шелк ее кожи, ее гладкое нежное личико, ее пушистые ресницы и острая грудь, приподнимающая покрывало. Не нужны от нее дети — их все равно отравят или прирежут при первой же смуте. Я не трону ее, — не хочу. Пусть спит в невинности, Ксандре. Пусть спит. *** …Гефестион осторожно присел на широкое ложе, на котором свернулась под лиловым шелком хрупкая фигурка. Тонкое запястье в золотых браслетах, волна черных волос пахнет розовым маслом, детская улыбка замерла в уголке нежного рта. «Не тот муж тебе достался, дитя», — грустно улыбнулся хилиарх и тихонько погладил спящую по волосам. Отошел от постели, налил вина, чтобы успокоить расходившееся сердце — в последнее время оно так часто билось не в такт, и, не отпив ни глотка, уставился в окно, где уже касалась неба розовыми перстами Эос. Синее небо — как шелка на плечах Александра, с розовыми росчерками зари. Что же ты делаешь сейчас, Ксандре? Спишь ли, устав радовать Эроса (засыпаешь всегда, как убитый, после любви), или еще обнимаешь свою чернокосую Статиру, вторгаешься завоевателем, распаляя желанием ее нежное лоно?.. Гефестион вздрогнул, залпом опрокинул в себя вино. Невыносимы вдруг стали ему и эта роскошная комната, и великолепная постель, и девочка, спящая в ней, беззащитная, как жертвенная овца. Невыносим чужой душный город за распахнутым окном, его ветер, не приносящий прохлады. И вновь встало перед взором невозможное — белый дом над морем и Александр, тянущий поодаль на отмели серебряную от рыбы сеть… Сердце зашлось на миг — и успокоилось, ровно забилось, размеренно. Надо было срочно уйти куда-то, где есть хотя бы иллюзия свободы и надежды вернуться домой. Хилиарх почти бегом бросился к двери, рывком распахнул ее — и влетел прямо в объятия шагнувшего навстречу Александра! В его руки, сразу же обхватившие привычно и правильно, в запах мирры от его кожи, в его встревоженный взгляд. — Что с тобой, филэ? Ты бледен, как смерть! Глаза в душу смотрели — и еще дальше, в посмертие и вечность, превращались в небо — ясное небо почти забытой родной земли… — Я хочу домой, Ксандре. Домой. Александр улыбнулся. В неверном свете факела улыбка выглядела болезненной гримасой. — Где он теперь, дом? Я не знаю, филэ. Не знаю… Прости меня. Потянулись друг к другу одновременно — знакомым неостановимым движением, свились руками, слились губами, языками сплелись, как две змеи из одного клубка, как две части разделенного насильно целого. Глаза не закрыли — пили друг друга зрачками, жадно, как долгожданную воду в пустыне Гедрозии, пили — и не могли насытиться. — Как давно… как давно я не целовал тебя, Гефестион, — Александр задыхался, в глазах плескалось беззастенчивое желание — и счастье. — Не целовал тебя. Не раздевал. Не касался тебя — вот здесь… и здесь. — Уйдем, Ксандре, — прошептал Гефестион. — Увидят. — Пусть. Близость с тобой не унизит меня, любовь моя. …Нежность губ его забыта почти, как солнце и ветер родной Македонии. На шее, на груди, на животе расцветают влажные розы, — и уже не имеет значения ни длительное отчуждение, ни расписные стены чужого дворца, ни ноющий, плохо залеченный шрам на плече хилиарха, ни его тоска и сбоящее сердце. Ни новобрачные, оставленные в комнатах. — Филэ, — выдохнул Александр, опускаясь на колени, прижимаясь лицом к жесткому руну внизу живота, — Хочу тебя. Хочу… В полуоткрытую дверь покоев Гефестиона они ввалились, на пару мгновений опередив стражников, совершающих ночной обход. .Дрипетиду разбудил шум. Открыв глаза, царевна было решила, что все еще спит, настолько невероятной казалась картина, открывшаяся ей. Прямо на полу, широко раздвинув бедра, полулежал великий хилиарх, ее новобрачный муж, а царь ласкал его ровный длинный член, горлом нанизываясь на твердый ствол, точно жемчужина на иглу вышивальщицы. Пальцы Гефестиона путались в кудрях Александра, он вскидывал бедра, пытаясь проникнуть глубже, громко стонал и, закрыв глаза, шептал что-то бессвязное на своем диком родном языке, которого она не понимала. Зачарованная происходящим, Дрипетида притаилась, не в силах оторвать глаз. …А любовников уже несло необоримым потоком. Слишком глубокий толчок заставил Александра закашляться, Гефестион немедленно отстранился, погладил ему напряженное горло. Царь вывернулся из объятий, толкнул спиной обратно на застеленный толстым ковром пол. Взгляд у хилиарха снова поплыл, теряя реальность и он, подхватив себя под колени, раскрылся бесстыдно. В свете ламп меж разошедшихся ягодиц обозначилось темное отверстие ануса. Запахло ароматным маслом — Александр, ухватив один из флаконов с ночного столика, обильно смочил свои пальцы … Стон вдруг сорвался на крик, когда белокурая голова Александра склонилась совсем низко, и он протолкнул внутрь язык, не вынимая пальцев, шире растягивая вход. Потом голова взметнулась, потемневший взгляд огладил раскинувшегося перед ним во всем великолепии любовника. — Я трахну тебя, филэ… вылижу и трахну, кончу в тебя, оставлю в тебе свое семя… Жаль, ты забеременеть не можешь — тогда бы никто не был нам нужен… Выноси моего сына, Гефестион — и я весь мир положу к твоим ногам… — Ксандре, безумный… К Аиду мир! … И разделенное соединяется — некрасиво, грубо, с сорванным дыханием, хриплыми стонами и выкриками, шлепками плоти о плоть. — Прекрати так на меня пялиться, порву же, не сдержусь… — В первый раз, что ли? В глаза смотри, Ксандре. Смотри… Смотри! Они не размыкают взглядов — и не может оторвать взор от них юная Дрипетида, невинная персидская царевна, и перед глазами ее туман, и сердце бьется пойманным мышонком, и где-то в неизведанных еще глубинах тела рождается огонь… …Гефестион упругим луком гнется под Александром, каждой клеточкой ловя подступающий девятый вал. И он приходит, и сметает, и наполняет нутро животворной горячей влагой, последней волной выплескивается на живот — и отступает, оставив два обессиленных тела на опустошенном берегу. Под хилиархом на ковре — сперма, смешанная с кровью — последствия нетерпения и долгой разлуки. Лицо у него расслабленное и светлое, и у Александра щемит в груди. — Прости, любовь моя. Прости меня. — Ничего, Ксандре. Бывало и хуже, помнишь? Рука царя заблудилась в бронзовых прядях, губы касаются впалого виска, трогают маленький рубец у самой брови. — Со мной не будет тебе ни дома, ни покоя, филэ… … Тонкая иголочка тоски снова вонзается в сердце. Александр смотрит в глаза, виноватый. Любимый. Гефестион вздыхает: — Не думай об этом. Мой дом — там, где ты. … Они засыпают прямо на ковре, прикрывшись измятым халатом Гефестиона. Просто гаснут, как два факела, падая в сон — умиротворенные и красивые. Дрипетида снимает с пальца свадебное кольцо и осторожно кладет на лиловый шелк. Тенью выскальзывает из двери. Больше она сюда не вернется.