Улыбка

      Максим вернулся.       Большой биатлонный мир, если и не принял его с распростертыми объятьями, то рад его возвращению был точно. Подумать только — целых полгода провел Цветков в своей собственной функциональной яме. Капитан команды, один из стабильнейших стрелков, да и в принципе биатлетов сборной, тот, кто выиграл последнюю тюменскую гонку, провалил главный отбор и не смог попасть даже на гонки кубка IBU. Полгода, Ижевская винтовка, проваленный спринт, уже более удачный пасьют, первый этап золотой эстафеты. Он смог, он выкарабкался на свой привычный уровень, он не выглядел на нем слабым или лишним.       Вот только… почему, стоя на первой ступеньке пьедестала, он не улыбается? Почему взгляд его устремлен вдаль и будто потерян? Почему в интервью он ограничивается единственной фразой и смотрит на Трифанова так, чтобы тот понял, что лучше от него отстать? Что с ним могло произойти, что даже создавать на лице хоть подобие улыбки было так сложно?       Максим знал, что это. Он знал, что дело было вовсе не в каком-то неважном самочувствие, бывших провальных результатах или в звании экс-капитана. Он знал, но думать об этом никак не хотел.       Тогда, еще проваливая отбор в национальную сборную, зная, что, возможно, губят карьеру, они с Бабиковым не особо заботились на этот счет. Они смеялись шуткам друг друга, наслаждались временем, что проводят с командой, они… просто были вместе. Были.       Антон всегда был экспрессивным. Взрывом, ураганом, безумием, которое захлестывало, подстегивало Цветкова, заставляло жить. Он, наверное, потому и полюбил его. За ту искру, что разжигала пламя. За радость, что заставляла подниматься снова и снова. За ответную любовь, окрыляющую изо дня в день.       Юниорство, которое они прошли практически плечом к плечу, так и не сблизило их, как хотелось бы. Точнее, Максим в первый же день заметил привлекательного, чуть темненького башкирца, что так мило смущался при малейшей шутке от друзей. Здравый смысл еще тогда начал бить тревогу: Макс, одумайся! Антон — парень!       Но ведь ориентация меняется зачастую тогда, когда мы понимаем, что без этого человека уже никак, когда понимаем, что все-таки любим по-настоящему.

***

      «Из какой страны тот парень, что впереди?»       Все последние метры дистанции голову Антона занимала только эта несущественная мысль. Он понимал, что сегодня, становясь вторым, делает еще один мини-шажок на пути в национальную сборную. Он знал, что Цветков уже попал в основу, а потому изо всех сил надеялся, что Рупольдинг он сможет провести с ним вместе.       Одна лишь гнусная, запятнанная стыдом мыслишка предательски билась на краю сознания: а не забыл ли ты, Антон, с чего все началось? Точнее, с кого?       Он помнил. Именно поэтому сейчас страна и имя спортсмена впереди занимали его гораздо больше, нежели причина расставания с Максом.       Действительно, вместе проваливая сборы, они не слишком-то об этом пеклись. Они шутили, смеялись над самими же собой и просто были счастливы от того, что проводят время вместе. Ведь, если рассудить логически, то, выступая сейчас одинаково плохо, они все же будут вместе, пускай в резерве, но вместе. Тогда они думали так, когда заходили друг к другу в номер, когда засыпали и просыпались вместе. Правда, судьба распорядилась немного иначе.       Ну, ничего. Они же сильные, правда? Они выдержали межсезонье, так что и пару-тройку месяцев потерпят, пока не восстановят свои прежние силы. Но если бы только знал Антон, что это им не понадобится, он ни за что не стал бы подначивать Цветкова в очередной раз. Ей-Богу, не стал бы, промолчал, запрятав свои обиды поглубже.       Он всегда был тем, кто дает им искру, как говорил Максим. Но то, что сам он являлся диким пламенем, которое появлялось от этой искры, он и не подозревал.       Церемония награждения пролетела перед его глазами настолько быстро, что того спортсмена, что обошел его, он так и не запомнил. Его гораздо больше занимало приближение эстафеты кубка мира.       Недавно его друг и товарищ Александр Логинов принес стране настоящий праздник, забрав золотую награду спринта Оберхофа. Ту гонку Антон пересматривал, наверное, около трех раз, и только первый был завершен. Остальные его внимание занимал лишь спортсмен в ярко-зеленом шарфе, из-за чего пальцы каждый раз машинально проматывали моменты с его отсутствием.       Сейчас, точно также, как и несколько дней назад перед ним стоял открытый ноутбук, а на его экране транслировалась церемония награждения прямиком из Германии. Вот объявили победителей гонки, и они по одному, гуськом проследовали к своей верхней ступеньке, пожимая руки соперников. Максима, как только они встали, Антон различил не сразу, отчего потом долго гадал, как так вышло. Цветков словно бы специально спрятался за инвентарем Сашки и Жени, пряча свое не слишком-то радостное для победителя лицо. Антон удивился: стоило хотя бы вспомнить победу Макса в прошлом сезоне, чтобы заподозрить того в плохом самочувствие. Но свой этап он отработал превосходно — как считал сам Бабиков, — тогда в чем же было дело? Когда это Макс не радовался золоту?       Подозрения укрепились, когда на экране возник Трифанов, а позади него возвышалась эстафетная четверка. Обрадованный российским «джекпотом», корреспондент живо спрашивал у ребят о настроении, эмоциях и переменах. Максим вяло, даже нехотя ответил на свой вопрос, тут же обращая свое внимание на перчатки. Илья еще чего-то ждал, но следующий взгляд, которым одарил его спортсмен, как-то сразу отбил желание спрашивать у него что-то еще, и прыти у журналиста чуть поубавилось. Антон был просто шокирован и необычайно взволнован подобным поведением Цветкова, а тот так и не улыбнулся.

***

      Рупольдинг встретил бы Макса более приветливо, если бы не Антон Бабиков, пришедший в основную команду. Возможно, это было всего на один этап, как и с Семеном, но даже эти несколько предстоящих дней совместных гонок, тренировок и пристрелок значительно волновали. Он мог бы объяснить свое состояние хотя бы самому себе, но если Антон заговорит с ним, ему он объяснить уже не сможет.       Он все еще был безумно влюблен. Он все еще стоял на краю этой огромной пропасти, которую буквально олицетворял его любимый человек. Вот-вот, того и гляди — сорвется. Он старался сделать вздох поглубже, чтобы не вдыхать, не принимать в свои легкие Антона. Он любил, но избегал. Чтобы не полюбить еще сильнее.       Он не знал, что Антон как мог сожалел о своей ошибке. Он безумно винил себя в их разладе и расставании. Он и не подозревал, что Антон скучал и всеми силами стремился быть рядом.

***

      Хлопнула входная дверь. Антон даже не стал отрываться от чтения — он знал, кого там ветром принесло. Он сам не мог объяснить даже себе, отчего так обижен на Цветкова. Где провинился Максим в очередной раз? Он и не помнил уже, наверное. Он надеялся, что терпения мужчины хватит еще хотя бы на один раз, но именно в этот раз ошибся в выводах — сегодня Цветков был невероятно зол и по своим причинам.       Но Антон не знал об этом, поэтому, прислушиваясь к шагам, снисходительно опустил книгу, как только засыпанный растаявшим уже снегом (или залитый дождем?) спортсмен завис рядом с его кроватью.       Сегодняшняя тренировка не задалась с самого начала. Стрелялось из рук вон плохо, отчего Макс получил знатный нагоняй от тренеров. Техника разваливалась просто невероятно. Цветков сам себе удивлялся — так плохо он даже после болезней себя не чувствовал. Нет, со здоровьем все как раз-таки было в порядке, просто… А в чем, собственно, и была его причина? Это был один из тех вопросов, на которые ответа он пока не нашел.       Он пришел сейчас к Антону, чтобы найти в его объятьях утешение и покой, найти самого себя в его ласковых поцелуях в кончик носа и нежных успокаивающих словах. Однако, и сам Бабиков готовил ему сюрпризы.       — Привет, — первым поздоровался Максим, снимая шапку. Антон равнодушно взглянул в его глаза, вновь возвращаясь к чтению.       — Ну, привет.       Послышался тяжелый-тяжелый вздох. Максим честно постарался взять себя в руки, понимая, что утешения он здесь сейчас не найдет, и как можно спокойнее спросил:       — Что опять?       Однако достаточно миролюбивый тон его голоса заставил Бабикова взвиться, с глухим хлопком закрыв книгу:       — Опять?! Намекаешь на то, что я истеричный, да?       Максим изо всех сил старался не сорваться, старался, как мог, но сегодня Антон превзошел сам себя. Успокаивающая улыбка резко перешла в гневный оскал, и Цветков закричал, зло сверкая глазами:       — Я даже не намекаю, я говорю открыто: ты, Бабиков, просто невозможная истеричка! Кто я такой, чтобы раз за разом подтирать твои нескончаемые сопли? Ты ведь это все специально, да? Накапливаешь силы, ждешь моего прихода, когда я обессиленным вваливаюсь в твой номер, а потом начинаешь обвинять меня во всех смертных грехах? Это так работает?!       Максим все же не смог бы сказать, что он выговорился. Злость и обида за незаслуженные обвинения еще клокотали где-то внутри, требуя свободы. Да и взгляд Антона сейчас был столь ненавистным, что это только подогревало его желание закатить грандиозный скандал.       — Ты… ты… да как ты смеешь! — Антон захлебнулся от возмущения, глядя на почти довольное от его реакции лицо сокомандника. — Я для тебя все делаю, да я люблю тебя, в конце-то концов, а ты вон какого мнения обо мне!       Максиму стало немного смешно.       — Это ты-то меня любишь? — усмехнулся он, и в его словах было столько яда, что на мгновение ему самому стало больно, но лишь на мгновение. — Отчего же тогда ты только и ждешь, только и ищешь момента, чтобы позлить меня, вывести из себя? Неужели в этом проявляется твоя огромная, — он неопределенно обвел рукой воздух, закатив глаза и вновь усмехнувшись, — любовь?       Губы юноши напряглись, еле сдерживая дрожь. Глаза предательски заблестели от влаги, а с языка сорвалось отчаянное:       — Да пошел ты, знаешь, куда?! Уходи из моей жизни прямо сейчас и никогда больше не возвращайся! Если мы продолжим причинять друг другу боль, мы не выдержим!       Максим замер в той напряженной позе, в которой находился до этого. Ступор сковал его настолько сильно, что он не мог ничего сказать, не мог пошевелить ни единым мускулом.       — Чего ты стоишь? Убирайся! Видеть тебя больше не хочу!       Резко развернувшись на пятках, Максим за несколько секунд покинул номер ставшего ему чужим человека. На душе было неприятно-приторно, и самым проверенным способом спасения от такого смешанного чувства был крепкий, здоровый сон.

***

      Результаты спринта были далеки от его максимума, но, если быть честным, Антона это не слишком волновало. Он видел неплохой ход и стрельбу того, ради кого он здесь, в принципе, и появился, и слегка волновался перед возможным разговором, который мог состояться даже через несколько минут. Максим только финишировал, поэтому, затаившись в помещении для переодевания, Антон ждал его, чуть подергивая ногой от нетерпения. Сколько раз ни представлял бы он себе их встречу, сколько раз бы ни прокручивал в голове возможный диалог и свои извинения, волноваться он сейчас от этого не переставал.       Однако, когда тот все-таки появился, Бабиков почти что ожидаемо не двинулся с места. Цветков, почти сразу же заметив чью-то темную и неразличимую фигуру в углу, не придал этому должного значения, и бросил на лавку свою сумку. Однако мурашки вдоль лопаток, которые он ощущал на протяжении всего процесса переодевания, заставили его насторожиться. Кинув взгляд через плечо, он наконец понял, что к чему, и чуть криво улыбнулся:       — Здравствуй, Антон.       Тот почти подавился воздухом, но сумел вовремя взять себя в руки. Подняв свои огромные глаза на Макса, он сглотнул, прежде чем ответить.       — П-привет.       — Как самочувствие?       Максим смотрел куда-то в сторону, по прежнему глядя через плечо, и глаза его в приглушенном свете комнаты отливали еле заметной серостью грусти. Вспоминал ли он их совместное прошлое? Раскаивался ли за сказанные колкости? Желал ли все вернуть? Антон и представить себе этого не мог, но надеялся на более благоприятный исход разговора.       — Нормально, не хуже, чем всегда. А твое?       — Далеко от идеала, но я справляюсь. Ты же учил меня быть сильным даже тогда, когда сломлен.       Обижался. Оно и понятно. Антон горько вздохнул, опуская глаза и рассматривая дощатый пол. К ушам и щекам ощутимо прилила краска, и только через какую-то минуту молчания он понял, что плакал. Плакал, потому что отчаялся вернуть себе свою любовь, отчаялся на любое счастливое будущее. Но сейчас он понимал, что хотя бы его жалкие извинения Максим заслужил.       — Прости, Макс… Прости, что сломал жизнь своим присутствием, правда, прости. Прости за все истерики, я. я был так у-ужасен, просто п-прости…       — Ты… Постой, Антон, ты что, плачешь?       Бабиков поднял голову, и слезы перестали струиться по его лицу непрерывным потоком — настолько он был заворожен. Сейчас он не видел ничего, кроме широко распахнутых напротив серых глаз. Распахнутых в удивлении, что он что-то еще чувствовал, в удивлении, что это было все-таки не концом. Еще секунду Максим продолжал стоять на своем месте также неподвижно, а уже через мгновение Антон охнул от волны воздуха, совпровождающей крепко прижавшееся к нему тело. Сердце, казалось, прекратило свою работу на целую минуту, которую юноша старался даже не дышать, а потом забилось как бешеное. Максим крепко держал его в своих объятьях и, кажется, тоже утратил способность разговаривать.       — Макс? — неуверенно позвал его Бабиков, чуть задевая рукой волосы. Тот дернулся, чуть отстраняясь, и заглянул ему в глаза. Антон готов был снова разразиться слезами, однако во взгляде Максима читалось столько любви и заботы, что он просто не решился испортить это.       — Позволишь ли ты снова ворваться в твою жизнь и безрассудно портить ее?       На душе стало как-то удивительно легко-легко. Настолько хорошо Антону не было уже давно, и он… засмеялся.       — Разумеется, Макс. Вот только не думаю, что ты захочешь вредить самому себе, ведь, как оказалось, всю мою жизнь и составляешь ты один.       На следующем своем награждении Максим уже сверкал необъяснимо солнечной улыбкой.