Часть 1
27 апреля 2013 г. в 22:23
Его сознание блуждает где-то на краю между полной темнотой и той, что прорезают яркие, но мгновенно угасающие искры. Эти вспышки — боль, что он испытывает, но сейчас, у него уже не получается от нее отрешиться. Вся благодать, все ангельские силы, которые были всегда неотъемлемой его частью, не гаснут, а ускользают сквозь пальцы, не позволяя даже коснуться себя напоследок. Эта боль совершенно земная, и, даже теряя часть себя, Кастиэль больше беспокоится о кровоточащих ранах, которые, по ощущениям, словно обожжены кислотой. Не то чтобы он рассчитывал выжить после того, что сделал, но вот такое медленное увядание было в разы хуже мгновенной смерти. Он мог чувствовать, как жизнь по каплям покидает это тело, но ничего не мог с этим поделать. Бывший ангел даже не представлял, где находится, ведь для этого нужно было открыть глаза, но сил уже не находилось даже на такую малость.
Тишина вокруг него не была абсолютной, но даже в ней звук шелестящих крыльев показался неуместным и оглушительным. Кастиэль не мог поверить в то, что после его предательства кто-то из братьев захочет побыть с ним в последние минуты.
— И почему я не удивлен? — Произнес до ужаса знакомый голос, и импульс страха позволил Кастиэлю распахнуть глаза.
Люцифер, чей сосуд уже не мог до конца сдерживать истинный облик Падшего Ангела, стоял прямо перед ним, но по выражению застывшему на израненном лице нельзя было понять, что он чувствует. Кастиэль даже не смог толком подать голос, не столько от слабости, сколько от всеобъемлющего удивления, что охватило все его существо.
То, что он видел, не поддавалось описанию, любое слово казалось безбожно малым и незначительным, чтобы описать это небывалое зрелище, когда кто-то столь могущественный и невероятный склоняется к тебе. Кажется, что существа, подобные Люциферу не могут заметить что-то столь ничтожное, как израненный и потерявший себя Кастиэль. Он чувствовал себя слишком маленьким и не имеющим смысла рядом с теми красотой и силой, что бурлили в двух шагах от него, запертые в человеческом теле. Почему он не видел этого раньше? Почему этот облик тогда вызывал отвращение? Люцифер же больше не ангел, как он может быть величественнее любого из них?
— Я знал, что ты не в себе, но чтобы настолько… — Люцифер приблизился к нему почти вплотную, и Кастиэль, чуть запрокинув голову, увидел, как из дыры в потолке пробивается свет. — Чем же так отвратили тебя Небеса, что ты готов умереть за людей, которые даже не ценят твоего присутствия?
Грубоватые пальцы ухватились за полы перепачканного кровью плаща, подцепив и окрасившуюся ей рубашку. Темные глаза, не принадлежавшие самому Люциферу, но отражающие в себе его неземную сущность, на мгновение чуть расширились, когда обнажилась рана на груди его младшего брата, а затем лицо «Врага рода человеческого» ожесточилось, потеряв остатки невозмутимости.
— Ты считаешь, что любимая тобой душа достойна таких жертв? — Кастиэль не в силах видеть, как огнем пылает чужая сила вокруг них, зажмурился и смог чуть отвернуться от обжигающего света. Пока хотя бы крохи благодати были в нем, он мог видеть и ощущать ярость существа, чей образ служил устрашением для младших ангелов чуть ли не с самого момента их появления на свет.
— Он о тебе и не вспомнит, если ты сейчас исчезнешь и больше никогда не появишься поблизости, ты исчерпал свою полезность для него. — Ледяное прикосновение к краям поврежденной кожи заставило умирающего содрогнуться. — У Люцифера были просто ледяные пальцы и они, как бы это ни было странно, дарили успокоение.
— Почему тебя, такого еще маленького и неумелого отпустили воевать? — Люцифер словно и не ждал ответов на свои вопросы. — Каждый из вас, кого я видел здесь не старше срока, что я провел в своей темнице. Сюда не допустили тех, кто может помнить о временах, когда я был над вами всеми. Ты не можешь знать каким я был до заточения, и кто на самом деле прав.
Прикосновения превратились из мягких в довольно настойчивые, но единственное, что Кастиэль был способен ощутить — это как срастаются глубокие порезы. Кровь не текла уже давно, и то, как к нему прикасался старший брат, дарило исцеление, хотя их постоянно убеждали, что Люцифер — всего-то неукротимый зверь способный принести с собой лишь разрушение.
Его тело понемногу возвращало способность ощущать, и ангел понял, что все оно покрыто ушибами и синяками, но это все было далеко не смертельно. Резкая попытка чуть отсесть или хотя бы отстраниться привела к тому, что он дернулся на месте, но не пошевелился удерживаемый за плечи мертвой хваткой.
Открыв глаза, Кастиэль смотрел в лицо Падшему, но видел всего лишь человека, с которого, по чуть-чуть слезала кожа. Его Благодать погасла, как и тот трепетный восторг, что одурманил его и заставлял тянуться к врагу всего, чему его учили.
— О, так ты теперь один из них. — Чуть ли не прошептал ему на ухо Сатана. Он нависал над бывшим ангелом, а его хватка не ослабевала, и вполне себе человеческое дыхание касалось щеки спасённого им человека. Люцифер словно пытался что-то почуять. — Теперь тебе вполне подходит кличка, подаренная драгоценным Праведником, неспособным запомнить даже имя ангела, вытащившего его из ада.
Это было слишком для такого долгого и полного разочарований дня. Поступок Дина, который был воспринят Касом как предательство, до сих пор горчил на языке, а эта жертва, которую ему теперь не дано отдать, забрала последнюю на сегодня жажду неповиновения.
Его удерживали сильные руки, а голос вновь продолжил, завладевая вниманием и проникая в самые глубины разума:
— Ты слишком необычен для ангела. Ангелы не смогут оценить тебя, ведь все иное, отличное от них, на Небесах считается уродством. И эти люди не способны осознать, от чего ты отказался, примкнув к их маленькому сопротивлению. Никто кроме меня не сможет одарить тебя по праву, никто не сможет понять тебя, как понимаю я. Мы оба любимые Его Создания, но не принятые никем из них. До самого конца, когда ты, наконец, поймешь и разочаруешься в этой человеческой любви, я буду готов принять тебя. И буду ждать.
Не дав Кастиэлю и рта раскрыть, Люцифер чуть сместился, и склонился к самому его лицу. В синих глазах, все еще казавшихся слишком внеземными, застыл протест, основанный скорее на упрямстве, ведь речи Сатаны никогда еще не уходили в небытие. Они застыли где-то на границах осознания, и готовы всплыть, когда настанет время. Пускай сейчас никто из них не знал, к чему все это приведет, но ответ не заставит себя уж очень долго ждать, ведь времени у них у всех осталось не так много.
Руки, вцепившиеся в бежевую ткань, разжались, и одна из них легла на шею Касу, заставляя его немного запрокинуть голову.
— Считай это моим авансом, — единственное, что Кастиэль услышал, прежде чем первое прикосновение к его губам заставило позабыть о воле, о побеге и о неправедности всего, что с ним произошло. И даже дело было не в том, что Люцифер ни в чем себе не отказывал, а в том, как ощущались касания его языка — словно его не только целовали на телесном уровне, но и эта яростная сущность дрожала и воздействовала на него.
Где-то внутри зародилась пусть и не очень ровная, но живая, искорка божественного огня, заставляя трепетать не только от по-настоящему головокружительного поцелуя — самого первого и невероятного, а от осознания, что его благодать все еще внутри него, и ее огонь сможет вновь засиять настоящим пламенем.
Еще несколько мгновений жесткие пальцы сжимали волосы младшего ангела, еще один резкий толчок языка, как вдруг все это прекратилось.
Расхристанный и перепачканный, Кастиэль сидел в углу запыленного сарая совершенно один. Он мог бы подумать, что это был сон, но ангелы не спят и не видят кошмаров. Кровь на его одежде, горящие губы, теплый огонек благодати, что теплится у него в груди и эти слова, что у него всегда будет место в этом мире, где его примут. Даже если его предадут, если захотят убить самые близкие существа на этой Богом забытой Земле, ему будет куда пойти. Ангелу остается лишь мечтать о том, что ему никогда не придется этим воспользоваться, иначе он просто перестанет быть самим собой. Но, проваливаясь в целебную темноту, он чувствует лишь жаркое дыхание на своих губах и крепкую хватку на плечах, что не позволит ему провалиться в самую глубокую пропасть, называемую отчаяньем.