грязные

***

«Были вместе на празднике, только с разными…» © Бывают такие дни, когда настойчиво кажется, что вся Вселенная решительно настроена против тебя. Бывают дни, когда тебе это не кажется. Соня так часто повторяет в своей голове что она в крепкой завязке, что к середине вечера понемногу сама начинает в это верить. Мурашки плохих предчувствий почти не бегают по ее спине и ее апельсиновый фреш в бокале почти имеет вкус. Улыбки друзей кажутся искренними, шутки смешными, тосты — не лишенными смысла. Вечеринка по случаю окончания очередного сезона стремительно набирала обороты. В празднично украшенном зале загородного ресторанчика уже приглушили свет, а диско-шары наполнили пространство чарующим рассеянным мерцанием. Музыка долбила по ушам. Соня разглядывала других гостей, сидя у бара. С этой точки открывался хороший обзор. Гриша танцевал с Верой, усердно старясь контролировать свои руки. Дана не отходила от Жана, Юлик радостно смеялся о чем-то своем рядом с Тимой… Саша, который подарил ей букет алых роз и все съемки не отходил от нее ни шаг, сейчас так преданно заглядывал в глаза Мэри, бережно убирая рыжие локоны с ее лица, касался её белой кожи словно хрупкой фарфоровой куколки. А ведь мантра про завязку еще каких-то полчаса назад была общей идеей. Никаких старых привычек. Никаких прошлых привязанностей. Никаких воспоминаний и ассоциаций. Соня хмурится, сжимая в ладони холодный бокал. Но сердце млеет от созерцания этих трепетных надежд Шепса, еще живущей внутри него любви. Да, она осталась без компаньона в этом непростом деле, но Соня — взрослая девочка, и она обязательно справится. Справится, разумеется, если не будет так часто смотреть на вход. Потом, конечно, непременно станет одергивать себя, ругать, ...но всё же поглядывать на увитую воздушными шарами арку двери с выработанной периодичностью не перестанет. Аида предсказуемо сторонится людей, сидя в глубоком кресле в углу, потягивает блю кюрасао цвета незамерзайки и смотрит на все происходящее чуть свысока, и это свысока каждую секунду опасно балансирует на грани с «с брезгливостью». Марина — как всегда красивая и грациозная — королева Марина, царица Марина поправляет высокую прическу и величественно улыбается, винными губами еле касаясь ободка фужера, слегка приподнятого изящными пальцами ранее в знак благоволения Соне. Соня восхищенно улыбается в ответ. Улыбка тает на раз, просто пропадает без вести среди ошметков апельсиновой мякоти в ее соке, когда в зале появляется Гецати. С какой-то малолетней Кэтти Бенедетто из «Краха» под руку. «Соня, надо было смотреть не весь сезон за выходной…» Но кто виноват в том, что ее жизнь такая разнообразная и столь насыщенна событиями, что сериалы глотаются сезонами за пару вечеров. И этих её удивительно свободных вечеров, пожалуй, скоро не хватит для всей работоспособной кино империи Запада. Но кто виноват в том, что большая девочка Соня до конца так и не разобралась со своей головой и чувствами. Она настраивалась все минувшие сутки… А прямо сейчас сама точно не понимала, что именно она испытывала: Егорова то ли вдохновенно кляла Вселенную за то, что Константин всё-таки пришел на эту пирушку, то ли с облегчением нещадно благодарила её за это же. Рано созревшая темненькая нимфетка с милыми щечками по его левую руку, разумеется, не в счет. Возможно, с приходом Гецати вся тяжелая планета начинает вертеться вокруг него — Соня не хочет смотреть, Соня не должна, но Соня смотрит. Соня видит. Как вокруг него собираются ребята, как он на удивление оказывается в добром расположении духа, как он шутит, как он поздравляет Тима с победой, представляет свою спутницу по настоянию толпы, как танцует с ней объявленный медленный танец. Соня чувствует волну кипятка, проходящую от желудка до пупка. И как что-то внутри обрывается. Когда они с Гецати случайно встречаются взглядами — и его руки на клетчатой юбке Кэтти смыкаются крепче. Но он смотрит на Соню — прямо ей в глаза — довольно, странно, как: «вот ты где», чуть хмуря брови. А потом улыбается, склоняясь к макушке девочки, мягко целуя ее волосы, по-прежнему не отрывая черного, густого взгляда от Егоровой. Соня резко отворачивается, вытирая моментально вспотевшие ладони о ткань колгот — напряженные мышцы бедер словно камни. В голове нет мыслей, во рту пересыхает. Но разве соком здесь обойдешься? Бармен измельчает лед в блендере и Соне этот процесс что-то навязчиво напоминает — снаружи она пылает как огонь, но внутри покрытые коркой легкие словно дробят на части острые винты. Егорова не успевает заказать, когда ощущает чье-то присутствие в непосредственной близости, прямо за своей спиной. Она слышит, как он дышит — тот, кто прямо сейчас стоит сзади — высокий, большой, сильный. И все блендеры, кофемашины и колонки мира не помеха. Она разборчиво слышит, сжимаясь, сутулясь, уменьшаясь в размерах до критического минимума в тени напирающего Апокалипсиса. И все мантры улетучиваются из мозга со скоростью света, которого словно стало меньше, к слову, как и воздуха. Все тренировки, уговоры, заговоры насмарку. От него исходит покалывающее тепло. И пахнет всем чем угодно, только не безнадежно потухшим романом. Перевернутой страницей. Закрытой книгой. Словом «навсегда». Костя отодвигает соседний стул и, проклятье, даже не удосуживается маскироваться, быть вежливым, смотреть куда-то еще, кроме как на Соню. Кроме как «пристально». Кроме как «испепеляюще». На ее левой щеке — ожог от зрачков как от затушенной сигареты. Почти язвы. Почти больно. Соня чувствует на себе его требовательный, наглый взгляд боковым зрением, вспоминая обрывки фраз из всех известных аутотренингов — эффекта мало, вперилась в черную прожилку на зеленом мраморе стойки и кажется не дышит вовсе. — Егорова, можно начать моргать. — Костя наклоняется ближе, только что пальцами у носа не щелкает. Насмехающийся тон — первое «привет» из прошлой жизни, не считая грубой смеси запахов сигарет и терпкого одеколона. — Минеральную воду, пожалуйста. — Бросает аланец бармену и тот послушно исполняет. Она сидит здесь битый час и парень с бейджиком ни разу не поинтересовался её желаниями — что за несправедливость. — Привет! — Когда она всё-таки вскидывает голову, быстро заправляя волосы за ухо, Соня старается быть (и звучать) как можно более непринужденной (ой, это ты, а я тебя и не заметила), но выходит по-обычному глупо. Её стул визгливо царапает глянцевый паркет, собирая лак стружкой. Выходит нервно. Как есть. «Ты еще спроси как у него дела, и начните болтать за жизнь как старые-добрые приятели» — ядовито шипит сознание. «Старые-добрые приятели, что вытянули вместе полгода, месяц из которых вообще не вылезали из постели, потом лишь изредка отвлекались на еду и работу…» Соня ерзает на стуле то ли от нахлынувших воспоминаний, сладких и горьких одновременно, то ли от скребущего дискомфорта от невыносимо внимательного Гецати, осматривающего ее прямо сейчас как свою пациентку — с головы до ног. — Господи, что на тебе надето? — Он снова наигранно хмурится, не забывая свои издевательские интонации. — Прости. — Смягчается Костя, видя как изумленно вытягивается лицо девушки, как взмывают вверх ее брови — да, ей пора бы привыкнуть к манерам аланца, а точнее, к полному их отсутствию, но ее реакция (на него) его по-прежнему веселит. — Сколько времени прошло, а я так и не привык к твоим экстравагантным нарядам, Егорова. — Можешь проконсультировать по поводу стиля? — Дерзость в осипшем от вспышки гнева голоске получается фальшиво. Соня прочищает горло. — Могу. Но вначале предпочту просто это с тебя снять. — Костя грязно улыбается, поднося ко рту бокал с шипящей минералкой. Соня сглатывает. «Господи, да нальет ей здесь кто-нибудь сегодня или нет?» Бармен снова пролетает мимо, занимаясь всеми, но не ей. Ее пятое или около того тактичное «простите» как обычно не срабатывает. — Красивые цветы. — Легко лавирует между темами Гецати, кивая на стоящий позади стул, на котором лежат Сонины цветы, подаренные Шепсом — девять кустовых алых роз с длинными стеблями и крупными бархатными бутонами. Соня так плотно сжимает челюсти, что душераздирающий скрип зубов, как пенопластом по стеклу, кажется, слышен поверх громкой музыки, звона посуды и оживленных голосов ребят. Соня злится. И прежде всего на саму себя — она не справляется. Чёрт побери, не справляется. Фатально. Обидно. Больно. И даже идиотский бармен не может ей помочь… Вся Вселенная идёт против нее — бедной почти тридцатилетней девочки из Москвы… Обессиленной, неудачливой, влюбленной по уши. — Что ты хочешь? — Набатом раздается у самого уха. — Прости? — Недовольно морщится Соня, поворачиваясь к Косте — неужели непонятно, что ей трудно даже смотреть на него? Как на яркий свет после долгой темноты. — Что ты хочешь выпить? — Расшифровывает Костя с ярко выраженным неудовольствием от того, что что-то вообще приходится расшифровывать. «Заметил, господин экстрасенс. Нужно вам поклониться?» Но не смотря на едкую иронию, Соне почему-то приятно, она даже немного выдыхает, опираясь на спинку стула. — Мартини. И через пару мгновений бокал с подкрашенным вишневой содовой бьянко оказывается рядом с ней. Чудеса да и только. Приятная сладость освежает иссушенное горло, легкие пузырьки щиплют кожу губ. — Он так и бегает вокруг тебя? — Помешивая свою минералку взбалтывающими движениями, спрашивает Костя, и Соня знает, куда именно сейчас устремлен его взгляд. Она хотела бы найти в нём немного ревности, но сейчас в нем нет ничего на нее похожего. Так, всего лишь знакомый скепсис. Немного фирменной иронии. Ничего больше. Ничего необычного. Соня оборачивается, снова смотря на столик Саши и Мэри. Ее аккуратная рыжая головка теперь покоится на остром плече Шепса. У всех есть прогресс. У всех, кроме неё. — Уже вокруг другой рыжей ведьмочки. — Жалеешь? — Опасаюсь. — Еще один глоток вермута может быть спрячет эту сквозящую досаду. — Почему? — Не хочу снова залечивать чьё-то разбитое сердце. Собирать по кусочкам, знаешь… «Хотя откуда тебе знать?». Еще один взгляд в упор, прямо в глаза, может быть позволит ей окончательно привыкнуть. И, наконец, расслабиться. «Просто менее эмоционально, Соня». — Вы ходите на одну группу психологической терапии? — Смешно... Калеки должны держаться вместе. — По закону и убийцы тоже. Стоит ли мне пригласить Мэри на танец? «Не мешай им». Соня качает головой, цедя мартини. — Пригласи лучше свою детку. «Пол Спектор». Он словно читает твои мысли. Да нет, Егорова, без всяких «словно» — он их читает. Любимый серийный убийца… «А кто в этой игре, ты, Соня? Неужели жутко правильная Стелла Гибсон? Смешно». Губы жжет, будто обветрило. Егорова посмотрела в противоположную сторону, пытаясь выцепить из толпы Бенедетто в школьной клетчатой юбке. И ей скоро это удалось — ничего трудного — такие звездочки слишком яркие для того, чтобы не светить. Детка увлеченно крутилась в обществе экстрасенсов, впечатленная и покоренная, видимо, дорвалась до чарующего мира потустороннего и съемок рейтингового телешоу. Непонятно только что из этого представляло для нее большую ценность. Шурик Кинжинов уже делал ей расклад, Елена Валерьевна о чем-то назидательно проповедовала рядом. — Упс, ей, кажется, не до тебя. — Пожимает плечами Соня, прячет улыбку, возвращаясь к собеседнику. «Прости, ничего личного». — Упс, ему, кажется не до тебя… — Возвращает любезность Гецати, передразнивая, ухмыляясь, кивая куда-то за Сонину спину. Соня видит, как Саша целует Керро. И совсем ничего не чувствует. Ни-че-го. — Ой, здрасьте, а можно ваш автограф?! Всегда мечтала с вами познакомиться! Клетчатая-юбка-Бенедетто пахнет по-студенчески дешевой, но от того не менее сладкой ванилью ив роше, пунцовые щечки восторженно горят не от алкоголя — ещё сами по себе. Такой возраст. Кэтти врывается в их плотный вакуум вихрем школьного звонка. Она с разбегу целует Костю в колючую скулу и виснет на его плече, ее юркая еще совсем детская ладошка описывает круг на вмиг напрягшейся мужской груди. Гецати снова смотрит почему-то на Соню, а не на румяную, возбужденную от всего происходящего девчонку, а потом, будто вспоминая, приобнимает Кэтти за вполне сформировавшуюся, женственную для ее годов талию, плотно притягивая к себе. «Дай ей пять лет — и она станет невозможной красавицей. Возможно, той самой femme fatale, что однажды разобьёт и твоё сердце.» Соня смотрит в пол, пряча какую-то глупую, неудобную улыбку в остатках вишневого мартини, который теперь слегка горчит. Слушая воодушевленное щебетание а-ля «Костя мне много о вас рассказывал» и навязчивую ваниль. И ей не нужно чувствовать смущение — но она блять чувствует — тошнотворное смущение и странный стыд, когда Бенедетто тараторит без остановки, несет какую-то сущую бессмысленную ерунду, изредка прерываясь набрать воздух в полную, красивую грудь. Когда Гецати почти раздраженно закатывает глаза, играет желваками. Когда он усаживает ее на своё колено, когда его пальцы проникают под плиссированную ткань юбки и ноги девочки дергаются как от тока… И не то чтобы Бенедетто к этому привыкла. Соня безошибочно считывает. Такой возраст. Егорова поднимает голову чтобы не смотреть, так резко, что клинит шейные позвонки — и попадает на Спектора, убивающего отчего-то (снова) её своим прямым, пристальным взглядом, оставляющим на коже метки-зазубрины, и поцелуем в пульсирующую под воротником белой блузки венку замолкшей Кэтти … Кэтти закрывает глаза, вжимаясь спиной в его торс. Соня открывает глаза до рези широко и … ничего не чувствует. Ни-че-го. Совсем. Кроме того, что ей неплохо было бы выблевать свой вишневый мартини в ближайшем женском туалете. «Я слежу за вами в Инстаграме и не пропускаю ни одного вашего эфира. Кстати, вопрос про арканы был мой». Соня размашисто расписывается на салфетке и улыбается прямо в милое личико Бенедетто, разглядывая каждую родинку, каждую ресничку в удлиняющей туши над ее лучистыми, добрыми, наивными глазами шоколадного цвета. Ваниль улетучивается сразу после ухода Кэтти, освобождая легкие Сони. — Выпьем? — Почему-то излишне серьезно предлагает Гецати и не дожидается ответа. Он снова хмур и угрюм. Выглядит недовольным и усталым — словно мучается от внезапно начавшейся головной боли. — Если ты ее трахнул, Гецати, я лично тебя кастрирую. — Соня говорит задумчиво, принимая из его рук бокал вина, но не делает ни глотка. Вместо этого отпивает от его остывшей минералки — теперь теплой и совершенно без газа — то, что нужно. Тошнота немного унимается, черты лица Кости, смотрящего на эту её безобидную привычку — то, как Егорова снова (почти) по-родному привычно пьет из его бокала вечером или чашки по утрам — смягчаются, и даже уголки красивых губ чуть ползут вверх. — Ей хоть шестнадцать есть? — Будто не понимая в чем дело, Соня невинно водит пальцем по ободку, предпочитая не заострять внимание на их не сложившемся прошлом. — Не переживай, Егорова, к Малахову на эфир не попаду. — За тебя я переживаю в последнюю очередь, Гецати. Пощади малышку. Где ты ее вообще откопал? — Она моя ученица, ребенок индиго. Способная девочка с талантами. — Интересно, какими. — Утолю твое любопытство: экстрасенсорными. — Специально выделяя последнее слово, отвечает Костя. Соня смеется. Всё это ужасно смешно. До боли в зазубринах, наполнившихся кровью. — Ага, верю-верю. Теперь каждая твоя девушка моложе предыдущей. — Теперь каждый парень в твоей постели играет на темной стороне — я, Похабов, Шепс… Кто следующий? Гриша? Хотя нет, кажется, там ты опоздала. — Наблюдая полную идиллию между Сотниковой и руническим магом, с поддельной печалью заключает Костя. — Или ты исключительно по победителям? Тима? У Тимы, кажется, тоже всё налаживается… Соня видит, как счастливо смеющийся Юлик выхватывает из рук Тимофея айфон и пытается сделать их общее сэлфи, наваливаясь на захмелевшего победителя чуть сильнее — чуть интимнее — чем положено просто другу. — Так кто из нашей тусовки твоя следующая жертва? Сафронов? А может Башаров? — Почему ты такой жестокий, Кость? — На ее лбу возникают две мученические складочки. — Ты сама завела эту тему. А теперь соскакиваешь. — Разводит руками Гецати. — Катя… Катя хорошая, знаешь. Она не парит мне мозг своими бесконечными подозрениями, да и в такой вот бесшабашной юности есть свои неоспоримые плюсы. «Значит, все-таки Катя». — Конечно. Можно свободно вешать на её чудесные ушки лапшу про работу, пациентов, бесконечных смазливых клиенток и вот это «мы с ней исключительно чистили ее ауру», а она будет тебе в рот заглядывать и хлопать красивыми глазками. — Нет, дело не в этом. Она полна авантюризма. Она лёгкая. — Правда? Ты не оставляй ее надолго одну, ладно? А то Елена Валерьевна ей сейчас быстро очередную буковку «ка» нагадает… Вся легкость, знаешь, фить, и мигом пропадет! Будет малышка мучиться всю оставшуюся. «Нет, всё-таки я хочу вино» — решает в пылу Соня, буквально залпом выпивая свой бокал. — Это что-то автобиографическое сейчас было? ...Не можешь меня забыть? — Вдруг спрашивает Костя, так железно, словно не спрашивает, а утверждает. Ставит диагноз, опуская абсолютно ненужную ему Сонину тираду. И снова эти черные глаза, бескомпромиссно вгрызающиеся в нее намертво. Пожалуй, на сегодня с неё достаточно этих взглядов и этих глаз. Следующей ночью она точно увидит их во сне. Соня выдыхает, выпускает заготовленный для очередной пламенной речи воздух, потирая лоб, падая на спинку стула. Ловя себя на одной лишь только мысли — она оглушительно устала. От этой затянувшейся, бесконечно выматывающей ее игры, которую не она начала. Ревность, месть, желание уколоть побольнее. Кому это нужно? Она устала. Настало время сдаться. «Красивые мальчики уже достаточно побеждали» — искренне говорила она в готическом зале. Ха. У красивых мальчиков такое призвание — побеждать. И какая разница в чем. И какая разница, что именно на кону. — Не могу понять, как можно было быть такой дурой… — Могу объяснить. Наглядно. Прокатимся? — Дно его опустошенного рокса звонко стукается о зеленый мрамор. — Что? — Егорова уже плохо разбирает все его фразы, а сил анализировать, копаться, добираться до истины уже нет ровным счетом никаких. — Егорова, твоя проблема в том, что ты слишком рациональна, прагматична. Ты слишком заземлена, понимаешь? В тебе отсутствует лёгкость. Ты брюзжишь так, словно тебе не тридцать маячит, а все сто тридцать. — Отлично, еще и про мой возраст мне напомнил. Ты сегодня бьешь все рекорды джентльменства, Гецати. — Я же тебя про этот возраст не спросил. Знаешь, если люди живут вместе, они как бы знают про возраст друг друга, ну или догадываются. А ты снова брюзжишь на ровном месте. — Чего ты хочешь от меня? — Егорова раздраженно морщится, расстегивая верхние пуговки блузки. — Отстань. Иди к своей душке Кэтти, а? Она же легкая, вдруг еще улетит. Вдруг сейчас не только у меня автограф возьмет, и не только автограф… — Похоже, выпитый алкоголь наконец всосался в кровь и нежданно ударил в голову — она несёт какой-то бред и сама себе удивляется. «Боже мой… Жарко. Невыносимо». И громкая музыка бьёт по темечку так, что кажется ее голова сейчас расколется на части как хэллоуиновская пустая тыква. — Ты не способна ничего довести до конца. Нет в тебе духа авантюризма, нет решимости. Перед глазами медленно поплыла стойка, Соня вцепилась ногтями. Голос Кости звучал одновременно и где-то над головой и где-то позади… и впереди… — Например? — Дергает бровью Соня, усмехаясь. Он что, так красиво её сейчас разводит? Берет на "слабо"? — Сегодня финал, мы всё также молоды и красивы… «Хочется пойти выпить чего-нибудь и поорать под мостом…» Ничего не напоминает? Помнишь, кто это сказал? Но проблема в том, что совместная жизнь вас, женщин, развращает. Вы становитесь страшно унылыми. — Пффф… Ты что, дождался пока я опьянею, чтобы втянуть меня в какую-то свою очередную сомнительную идею? — Соня пьяно улыбается, трогая свое горячее лицо — она совсем его не чувствовала. Точно так же, как и своих ног — и когда пытается встать со своего стула — едва не падает на пол, вовремя оказываясь в руках Гецати с его отличной реакцией. Кто бы сомневался. «Пустить пыль в глаза по поводу своего благородства — всегда пожалуйста…». — Нам пора на воздух, да, Егорова? — Гад, он будто бы рад этой ее слабости… Говорит с ней как с ребенком, удерживая на весу словно пушинку, ухмыляется. — Держи меня. — Держу. Его черные глаза-маслины удивительно темные и глянцевые — Соня разглядывает, когда впервые за долгое время оказывается так близко… Тело в сильных руках бесконтрольно, подло мякнет, отзываясь на импровизированные объятия мелкой вибрацией. Проклятье… Рука тянется к его лицу, к щеке с щетиной, что еще совсем недавно касалась малышка в школьной форме. «Стоп, Егорова!». «Я чистая, ты понял? Я больше не поведусь». — Не дрожи так, я еще ничего не сделал. — Он снова смеется над ней, прищуриваясь, еле уловимо проводя по мягким волосам, отливающим махагоном. — Я не дрожу. — Возражает Соня, но отчего-то тоже улыбается — против воли. Широко и нетрезво. — Дрожишь, Егорова, я же чувствую. — Это ты как экстрасенс чувствуешь или как мужик? — Блять, да ее просто пробирает на глупый смех… И это с одного бокала вина. — Как твой бывший любовник. Я хорошо тебя изучил. Вдоль и поперек. Прости за метафоры. — О, боже. Иди ты к черту! Пусти меня. — Вырывается Соня, размахивая руками, снова поскальзываясь на ровном месте, на этот раз сохраняя такое нужное сейчас равновесие. Чего не скажешь о вывихнутом эмоциональном фоне. Гецати все происходящее невероятно забавит, судя по еле сдерживаемой лыбе на его лице. «Временному помутнению рассудка пришел конец, захмелела, подумаешь, с кем не бывает — душно здесь и я ничего не ела с самого утра… » — оправдывается у себя в голове Егорова, под одеждой все еще предательски ощущая на себе каждое его прикосновение. Дьявол. — Воды, пожалуйста. — Поправляя свой костюм и волосы, гордо заказывает Соня, отходя от Кости на безопасное расстояние. — Егорова, я не съем тебя, обещаю. Просто прогуляемся. Всё безобидно. — Соня давится водой, когда его палец обводит полоску бюстгальтера на ее узкой спине, под просвечивающей сетчатой блузкой, потом слегка оттягивает застежку. — Гецати, теперь я реально опасаюсь. — Ошарашенно смотрит Соня на аланца. — У тебя был один бокал виски, но, видимо, это только то, что я видела. Сейчас ночь, вон, половина первого, какие прогулки? — Соня щелкнула кнопкой блокировки айфона, убеждаясь в том, что на самом деле уже довольно поздно. Нет, он не выглядит пьяным и это не выглядит как пьяный бред, но… Но здесь слишком много «но». Хоть и разогнавшееся от адреналина сердце так неумело скрывает зарождающуюся внутри радость, завязывающую внизу живота свои мучительно-крепкие узлы. — Я не узнаю тебя. С каких пор ведьмы боятся гулять ночью? Ну, хочешь, Сашку с собой позовём, он любитель по кладбищам во тьме шляться. Если он, конечно, не занят на ближайшие пару часов. Поинтересуешься у своего «друга» о его планах на ночь? Шепс танцевал с Мэри, упоенно ей о чем-то рассказывая, держа в руках тонкую талию любимой ведьмочки. — Стоп! Кладбище?! А мы что, на кладбище собрались?! — Взвизгнула Егорова, не узнавая своего изменившегося — слишком высокого — голоса. — Ты здоров?! У меня вообще-то законный выходной! Бармен за стойкой громко хихикнул, но напоровшись на недружелюбный черный взгляд аланца тут же растворился в пространстве, поспешив по неотложным делам в подсобку. — Не ори ты так, бога ради. Нет, не на кладбище. Нам всего лишь нужно найти мост и исполнить твое давнее желание. — Кооость, господи, ну какие желания?! — Егорова обессиленно роняет голову на руки, по-школьному сложенные на спасительно-прохладном мраморе. — Какие мосты? Здесь вообще-то какое-то унылое Подмосковье и где тут мост искать? — Ну что мы с тобой, людей в багажниках ищем, а мост поорать не найдем? Поехали, трусиха. Собирайся. Давай, Егорова, живее. Костя целует ее плечо через сетку блузки. И Соню пронзает разряд молнии. Она наконец-то что-то чувствует. Она наконец-то чувствует всё. То всё, что так давно хотела почувствовать. Пользуясь отсутствием персонала, все еще опасающимся появляться ему на глаза, Костя перегибается через стойку и крадет с бара бутылку алкоголя. — А это еще зачем? Снова споить меня решил? — Возмущается Соня, вновь обретая способность говорить. — Раны буду твои сердечные обрабатывать, Егорова. А то Сашка не очень справляется, ведь так? Розы в этом деле плохо работают. — А алкоголь хорошо? — Грозно хмурит брови Егорова, скрещивает руки на груди. — Алкоголь вкупе с бывшими любовниками творит чудеса, Егорова. Знала? Лайфхак, дарю, пользуйся. Так ты идешь? — Дай мне минутку хорошо? Я попрощаюсь с Мариной. … А ты ни с кем попрощаться не хочешь? Костя бросает ей «жду на улице», потом подходит к столикам гостей, жмет руки парням, склоняется над Бенедетто, что-то шепчет в ее чудное ушко, девчонка понимающе кивает, он почти по-отечески целует ее в макушку. Соня закрывает глаза, встряхивая головой, прогоняя дурманящее, липкое наваждение. «Что мы творим, Господи. Все это похоже на какой-то дурацкий фарс…» «Фарс, невероятно сильно подогревающий твою кровь… Так, что она пузырится, несясь по венам с бешеной скоростью». — Довольно жмурясь в обволакивающей темноте шептало сознание. Девять бархатных роз остаются одиноко лежать на барном стуле. Соня переодевается в кабинке туалета, аккуратно становясь ступнями на постеленный целлофановый пакетик, меняя свои серебристые шорты и гетры на привычные черные джинсы, что все это время предусмотрительно хранились в ее сумке — не возвращаться же ей домой в такси в этом вызывающем творении подруги-дизайнера. Всё продумано. Потом девушка долго держит ладони под струей жгуче-ледяной воды. Потом промакивает пылающие щеки, смотря на свое отражение в зеркале, не находя в нем ничего от той прежней Сони, что смотрела на нее из зеркала еще сегодня утром. «Странно это всё…» — накидывая кожаную куртку, думает Егорова, на всякий случай проводя по губам помадой. Соня выходит из ресторана, непонятно почему крадучись словно преступница. Холодный воздух ночи высаживает в нее полную обойму еще на крыльце, особо не целясь и не подготавливаясь… Прямо в лоб. Отрезвляет, приводит в себя. Но сердце парадоксально продолжает биться, с каждым шагом до парковки лишь ускоряя ход. Гецати стоит к ней спиной. И у Сони еще есть все шансы… Её каблук противно царапает бетон. Но когда он оборачивается — у Сони нет никаких шансов. Никаких абсолютно. Ни на что в этой Вселенной, которая, возможно, наконец, играет сейчас в её команде. Замечая её, Костя делает последнюю затяжку и бросает окурок сигареты на сырой асфальт. — Ты лишила меня удовольствия. Мечтал порвать те твои шорты. Прямо на тебе. — Он игриво подмигивает, в желтом свете фонарей выглядит обольстительнее прежнего. И так приятно пахнет дождем. — Это мои любимые джинсы. — На всякий случай предупреждает Соня, поджимая губы. — Хорошо, обещаю быть аккуратным. — Костя понимает, с притворством серьезно кивая. Соня сглатывает, улыбается в воротник куртки, пока он открывает ей пассажирскую дверь. Невероятно приятное волнение беспрестанно клокочет внутри, ослабляя колени. — Садись штурман и настраивай свои радары. Нам нужно найти мост. «Я бы собственноручно построила бы его за эту ночь, с тобой, если бы это потребовалось» — Не говорит Соня, откидываясь в удобном кожаном кресле. Выезжая с парковки, машина совсем скоро оказывается на первом перекрестке, которых в этой местности довольно много, Соня успела заметить, пока они с другими участниками проекта добирались сюда вечером. — Ну, что? — Притормаживает Гецати на развилке. — Куда нам, штурман? — Налево пойдешь… — Смеется Егорова, потирая ладони, разогревая их, будто перед испытанием. Глядя на нее, Костя и сам невольно улыбается — так заразительна широкая, озорная улыбка этой девчонки. — А я сейчас абсолютно серьезно, между прочим. — Кхм, извини. Так. — Егорова усиленно соображает, закусывая нижнюю губу. — Давай направо. — Направо? Уверена? Может, налево? — Подкалывает Гецати, сбивая, заставляя сомневаться в правильности избранного решения, как обычно это делали учителя в школе, когда Соня выходила отвечать к доске. — Нет, направо. …Или налево. — Растерянно шепчет Соня. — Блин, Гецати, я запуталась! Из-за тебя. Ты меня путаешь, зараза! — Уууу, Егорова, поисковик из тебя, прямо скажем, не очень! — Смеётся Костя, выворачивая руль, прибавляя скорости. Соня обиженно бурчит себе под нос, что «поиск — это, действительно, не ее сильная сторона». — Вот так с вами, женщины! Всё приходится делать самому. Соня делает музыку громче, ложась на сидении, всем корпусом поворачиваясь к Косте, любуясь его профилем на протяжении всего пути. Пути непонятно куда. И в какой-то момент она абсолютно теряет счет времени и ощущение пространства — сказывается то ли время суток, то ли темнота за стеклами, те несколько ее коктейлей, эмоции последних часов или не самая ровная дорога глубокого Подмосковья — Соню потихоньку укачивает и клонит в сон. Она медленно моргает и в каком-то зыбком полудреме, ловя постепенно ускользающие черты Костиного лица, произносит в теплоту салона, облизывая пересохшие губы: — Я говорю во сне. Ты обещай меня не слушать, ладно? Костя поворачивает голову, смотря на нее с предельной, невозможной для этого мира нежностью. Она не разговаривает во сне — кому как не ему это знать, учитывая сколько ночей им довелось провести вместе. Но он согласно кивает, свободной рукой касаясь ее худого колена, легко сжимая, спустя пару мгновений возвращаясь к дороге. Соня закрывает глаза, перехватывая его ладонь, держит своими обеими, переплетая их пальцы. — Почему всё так, а? Почему у нас не могло быть все просто? Всё как у обычных людей. Серая лента бесконечного подмосковного шоссе на миг размывается перед его глазами. Он смаргивает. — Может потому что мы не обычные люди. Думала об этом? — Тсссс … — Соня прикладывает его палец к своим губам, будто путая их руки. Ее губы очень горячие — он чувствует. Возможно, у неё жар. Блядь. — Гецати, я серьёзно… Мы слишком разные. — Разные для чего? — Через паузу осторожно спрашивает он, делая магнитолу тише. Чтобы точно услышать ее ответ. — Для «жили долго и счастливо и умерли в один день». — По-прежнему не открывая глаз говорит Соня. И Костя смотрит на дорогу за двоих. И упрямое шоссе перестает быть ровным и бесконечным. Ведь всё когда-то кончается. И если бы сейчас на дорогу выскочил заяц или лось — его лобовое непременно забрызгало бы кровавыми каплями… Что за пиздец… Гецати приходится остановиться, перехватить переносицу пальцами, прогнать непонятную, спустившуюся на плечи безнадежную усталость и навалившееся непроглядное даже в мощном свете фар его автомобиля отчаяние, бьющееся поочередно то в левом, то в правом виске. Соня по-прежнему не поднимает веки и не отпускает его руки. — Но ведь есть и то, что нас объединяет. — Гецати вовсе выключает задолбавшую за вечер музыку, для того, чтобы она точно услышала его слова. — Что? — Улыбается Егорова, поджимая под себя ноги, становясь очень маленькой на этом кожаном сидении. Очень-очень маленькой. И очень-очень красивой. — Мы оба не верим в сказки. Наклоняясь к ней, Костя целует ее лоб, убирая упавшие на бледное лицо темные мягкие волосы. Горячий. — Во что же ты веришь? Костя заводит двигатель и делает глоток виски — смочить (не)понятно чем ободранное горло. Саднит. — Что ты будешь кричать громко, Егорова. Там, под мостом. А завтра утром нальешь мне чашечку кофе и, если совсем повезет, благородно угостишь меня таблеткой цитрамона. — Почему всё, что ты сегодня говоришь, кажется мне невероятно пошлым, а? — Улыбается она, сквозь свой тонкий, бесплотный сон, где ей обязательно снится что-нибудь красивое. Костя очень в это верил. Что-нибудь светлое, крепкое, вечное. То, что не он. — Ты просто соскучилась по мне. Во всех смыслах. Как вариант? «Похоже на правду, Гецати» — не отвечает Соня, на ощупь определяя на ладони его длинную линию жизни и глубокую линию — сердца. Егорова открывает глаза, когда слышит тихое: «Приехали, спящая красавица». Костя мрачнее и задумчивее того, которого она наверно видела в своем странном, сумбурном сне. Того, что не отнимал руки на протяжении всего пути и того, что словно случайно обронил такое теплое и пронзительное «я люблю тебя» после того, как осторожно коснулся ее раскаленного лба холодными губами с запахом горькой пшеничной водки. Но это все еще её Костя. Он любой — её. Пусть и всё так беспредельно сложно и местами заведомо провально в их странной, сумбурной истории. Выбираться из нагретого салона машины в темную и неприветливо холодную ночь, где единственным источником освещения остается только дальний свет фар — как переживать маленькую клиническую смерть от болевого шока всех рецепторов разом. Моросил противный мелкий дождь, ветки деревьев нещадно раскачивал ветер. Ботильоны утопали в чересчур податливом мокром грунте. Такая непонятная — осенняя зима. Аномальная. Прямо как они. Соня запахнула куртку и вжала голову в плечи, подходя к сидящему на краю капота Гецати, курящему свою смолистую сигарету, всматривающемуся в подсвеченный фарами сельский пейзаж. Эта обветшавшая каменная дуга из рассыпающихся серых блоков скорее напоминала ненадежный, картинный памятник архитектуры, чем утилитарный мост в (их) более счастливую жизнь. Чем тот мост, чей пепел она вдыхала на своем балконе, с бокалом красного вина и трубкой с его финальными сообщениями. Но это все ещё мост. Любой он — их. Они нашли его. То есть он нашел. Для неё. Присаживаясь рядом, Соня кладет голову Косте на плечо. Водяная дымка подмосковных осадков вмиг делает ее лицо влажным и отчего-то соленым. — Мы не будем с тобой друзьями. Никогда, Гецати. Зачем-то говорит Соня. И ее слова даже не относит ветер. Они остаются висеть в воздухе легкой дождевой вуалью, превращающийся на тонкой коже лиц в горчащую соль. Они смешиваются с выдыхаемым им дымом. Они оседают на их слизистых. Забиваются в легкие. Разносятся по кровотоку. — Это ты всё еще спишь, а я не слушаю? — Стряхивает пепел Костя на замерзшую пожухлую траву. Соня слабо улыбается, утыкаясь лбом в его рукав. — Мы разные пазлы. Слишком разные. Выкидывая сигарету, тяжело выдыхая, Костя вынуждает Соню поднять голову, обхватывая затылок с наспех завязанной небрежной гулькой, потом до предела сжимает челюсть, заставляя ее смотреть ему в глаза. Ненормально-темные и ненормально-больные. — Уверена? А ты хорошо подумай. Соня молчит, потому что физически не может говорить, а, может, и не поэтому, и в ее глазах совсем нет страха или протеста. — Мы — просто детали разных цветов. Так должно быть, Егорова. Чтобы картинка сложилась. И картинка еще может сложиться. «Мы» все еще можем сложиться» — Не говорит Костя, отпуская ее, наблюдая как Соня касается пальцами сдавленных костей, с его горящими отпечатками на обтягивающей их кожице. И как ей не страшно. Он откручивает крышку на привезенной бутылке спиртного и галантно предлагает даме выпить с горла. И Соня пьет. Много. После долго кашляет, дышит горящим ртом, морщится и закрывает глаза, с проступившими на них крупными слезами, синеватыми ладошками. — А теперь, вперед, Егорова. Иди орать! Не зря же мы сюда приперлись. И Соня идёт. За обманчивой поземкой скрывался ломкий, тонкий, даже не хрустящий — беззвучно расходящийся под ногами лёд, из-за аномально-теплой зимы не успевший еще как следует схватиться. Под мостом было что-то вроде озерца или болота. Костя вместе со всей округой слышит вдохновленное «Блять, Гецати, ненавижу!», когда Соня падает в него, оказываясь в густой, тягучей воде на уровень выше колен. — Ну что ты стоишь, Гецати? Помоги мне! — Мокрая и злая. Егорова. Та самая — Егорова. Любимая Егорова. Его Егорова. Стерва Егорова. Умница Егорова. Бедняжка … Егорова. В фарах его авто она выглядит потерянной, в зеленоватых как апрель глазах кардиограммами скачет осознанный страх. И хоть её отвратительно-прекрасные ямочки все же проступают через смятение, ему ее как никогда прежде жаль… Даже больше, чем в тот день, когда они с ней впервые встретились. Костя подносит бутылку и делает пару внушительных глотков виски, третий несколько мгновений держит во рту, перекатывает жгучий напиток, словно раздумывает — как ему поступить. Уехать и оставить ее здесь одну ….или присоединиться. Оба варианта на сей момент кажутся ему какой-то до нелепости злой шуткой, больше, чем за гранью. Учитывая бьющееся так быстро в синичке сердце. Учитывая, что они так ни хера друг другу не подходят. Ведь она права. Похуй, что не всегда. Хуже ведь, что во всём. Соня не видит его лица из-за бьющего яркого света, так, лишь силуэт. А он видит её всю, как на ладони. Даже на расстоянии этих пятидесяти или сколько там метров. Или сколько там жизней... Бутылка остается одиноко стоять на жухлой траве. Он входит в это тягучее болото из таянного снега и грязи как в лазурное мальдивское море — парное молоко. И они вместе оказываются в месиве из размокшей земли, воды и еще какой-то непонятной жижи. Но разве это имеет значение? По сравнению с той ж… ... жизнью, в которой они оба оказались. Давно. Приближаясь к дрожащей Соне, Гецати подхватывает ее на руки, поднимая над водой. Делая несколько шагов, грубо прижимает ее к стене, целует. Соня хватается за его плечи, оплетает ногами, сталкивается спиной с холодным сырым кирпичом, и глазами со смазанной подводкой — с самым затягивающим взглядом на этом свете. — Надеюсь, у тебя дома есть какой-нибудь аспирин… — Ногам мерзко холодно, но разогнавшимся в спринте сердцам так горячо. — Надеюсь, у тебя есть хоть какая-нибудь совесть, Гецати. Не испариться завтра… не выпив мой кофе. — Ты всё знал… с самого начала? — О чём ты? — Костя проводит рукой по ее лицу, убирая выбившуюся прядь, потому что жалко. Взамен оставляя полоску грязи. Кожу стягивает. Мутная, плохо пахнущая вода льет на них откуда-то сверху. «Капец! Любимые джинсы… » — Громко хохочет Егорова, и ее смех в подмостной акустике звучит особенно холодяще все живое прекрасно. — О том, что здесь эта грязная лужа. Что здесь есть этот мост. Что я поеду с тобой. — Я знал, что слишком хочу тебя Егорова, даже в том твоем чудовищном костюме … Ну это же чудаковатый героизм, не находишь? ...Я же повернут на тебе, Егорова. Какие тут сказки, пазлы, «друзья»… Дико грязные… Так, что не отмыться. Их поцелуи были такими жадными, больными, словно они не целовались сотни лет. И покорно, почти восторженно свистела молния на ее обтягивающих бедра — любимых — джинсах. Соня очень громко-тихо кричала в его ухо. Оглушающе, прямо в его левое, истерзанное губами ухо. Все прежние «ненавижу» заменялись до невозможности хриплыми, простуженными, страстными «люблю». Это всё, о чем так громко Егорова кричала под мостом в эту ночь. Это всё, о чем Егорова так тихо кричала весь последний год… «Так хотели быть чистыми, стали грязными…» ©.