Малахит

Когда уставший после зачистки Дазай вваливается в квартиру, его встречают глухая тишина и темнота. Это немного странно, ведь Накаджима должен был вернуться раньше него. Но мужчина лишь с чуть слышным облегчением выдыхает. Есть время принять, если не ванну, то хотя бы короткий душ, сменить повязки. Осаму преследует тошнотворный запах чужой крови, и, снимая с себя пальто, он внимательно осматривает белую ткань, выискивая случайные багровые разводы. На одежде, как и всегда, нет даже пятнышка, что, впрочем, совсем не уменьшает желания забросить её в стирку, а после выгладить до стерильного хруста. Дазай мотает головой, прогоняя ненужные мысли, и заходит в комнату, потянувшись рукой к выключателю — вчера он купил новые бинты, которые, кажется, закинул на кресло. Наверное. Он плохо помнит вчерашний вечер. Точнее, он хорошо помнит сверкающие ядовитым малахитом глаза Ацуши и крепкую хватку на своем горле. Парень явно уловил, что мыслями Осаму весь был в предстоящей операции, и ему это не понравилось. Ладонь невольно тянется к потемневшим отпечаткам пальцев с острыми когтями на шее, которые пришлось прятать под дополнительными белыми лентами. Очень не понравилось. Короткий щелчок — и свет озаряет комнату, на мгновение опережая громкий и недовольный рык. Дазай резко застывает на месте. Не от испуга, скорее от неожиданности. Хотя холодная волна природного страха успевает окатить с головы до ног, воскресшая такой древний и такой человеческий инстинкт «бежать и прятаться». Спасаться. От дикого и безумно опасного зверя, под чёрно-белой лоснящейся шерстью которого так чётко бугрятся и перекатываются стальные переплетения мышц. От Ацуши. Тигр машет хвостом, порыкивая, и раздраженно щурится. Почему-то именно это окончательно успокаивает Осаму. Память услужливо подбрасывает, казалось бы совершенно ненужную информацию о том, что звери никогда не прикрывают глаза, если готовятся к нападению или чуют опасность, чтобы не ограничивать себе обзор. И ещё кто-то здесь эспер, способный развеять одним касанием любую способность… Если, конечно, не боится последствий, что последуют за этим. Мужчина выдыхает и немного нервно, но всё же ласково приподнимает уголки губ в приветливой улыбке. К тому, что Ацуши любит поваляться в обличии Лунного Зверя, тяжело привыкнуть, хотя Тигр и восхищал своей хищной красотой. — Я дома, — говорить со зверем непривычно. Осаму заводит руку за голову, тонкие пальцы неловко зарываются в светлые пряди. Желание ещё и извиняющеся потупить взгляд Дазай давит усилием воли. За свою вспышку страха немного стыдно, но он оправдывает всё нервным и напряжённым днем. Который всё никак не закончится. Накаджима лениво зевает, а потом в упор смотрит на мужчину, который кажется сейчас нашкодившим щенком. В пронзительной зелени глаз читается снисхождение, а усы немного смешно дёргаются. Тигр ведёт носом, изучая запах своего человека, и в то же мгновение звериный зрачок резко сужается. Кровь. Хищник пружинисто поднимается и одним слитным движением оказывается рядом с Осаму, тычась мокрым носом в шею, туда, где лихорадочно бьется пульс. Ему даже морду толком поднимать не надо, и мужчина в который раз поражается размерам животного. Впрочем, шершавый язык, что лижет Дазая через бинты, которые немного притупляют сравнение с теплой и влажной наждачной бумагой, быстро перетягивает всё внимание на здесь и сейчас. Ацуши словно чешется о него головой, бодает в плечо. Наваливается, заставляя охнуть от тяжести и прижаться к стене. Щекотно фырчит на ухо. Трётся. Метит собой. Не даёт вздохнуть и шевельнуться. Пахнет терпкой силой. Зверем. И этот запах смешивается с тошнотворным кровавым, который всё ещё на Осаму. Дазаю кажется, что он оседает на шерсти алыми разводами. Забивается в нос и рот, заставляя сглатывать горькую слюну. Обычно Ацуши идёт запах чужой крови, который часто появляется на нём. Особенно после заданий. Когда зверь бродит с окровавленной пастью между врагов. Когда ищет тех, кто ещё не успел превратиться в бесполезный труп, и с наслаждением перегрызает им артерии. Когда становится повелителем стонов. Безжалостный Тигр. Сама смерть. В окружении ничтожных сломанных человеческих кукол. Таких, которые смотрели на Осаму пустыми глазами пару часов назад. Которые смотрят так до сих пор. Мужчина на секунду жмурится. Тигр лучше бы справился с сегодняшней зачисткой… Не быстрее, нет, но проще. Возможно, даже получил бы удовольствие. Осаму представляет, как блестели бы его расширенные от азарта, как от наркотика, зрачки. К горечи во рту добавляется металл. «Ацуши. Это Ацуши, » — повторяет себе Дазай, когда острые клыки мелькают рядом с лицом. Когда огромная лапа несдержанно бьёт по его бедру. Когда Тигр смотрит прямо в глаза, выдыхая горячий воздух из приоткрытой пасти. Когда Исповедь холодным отчаянием разъедает самоконтроль где-то под рёбрами и дрожит синевой на пальцах. Накаджима со злобным рыком отпрыгивает и угрожающе скалится. Дазай обнимает себя руками. Пальцы до боли сжимают плечи. — П-прости, — он смотрит в пол, кое-как унимает способность и смаргивает мутную горячую пелену перед глазами. — Я не могу… Не сейчас. Обернись обратно, прошу… Пожалуйста. Осаму давится всхлипом и закрывает рот рукой. Он не хочет плакать. Слёз после зачисток не было уже так давно. И они не должны появляться. Не от мыслей об Ацуши. Не от страха. Не от этого. Нет. Просто… Нет. Тихое ворчание вынуждает всё же поднять голову. Тигр смотрит внимательно. Выжидающе. Дазай снова вздрагивает. Он не знает, что делать. Он знает, что хочет опуститься на колени. Хочет, чтобы ошейник сдавил горло до хрипа. Чтобы из головы наконец исчезли все мысли. И Ацуши погладил по голове, позволяя прижаться к ногам. Но перед Осаму сейчас не Ацуши. Нет заботливых рук. Нет дерзкой ухмылки. Нет раздражённого цоканья языком. Нет понятных и простых приказов. Голоса, за которым так легко следовать. Зверь смотрит. И Дазай не понимает, почему перед ним всё ещё зверь. Ему нужен не Тигр. Он же попросил. Ему так надо. Почему? Почему-почему-почему?! Почему Ацуши не хочет развеять способность? Не хочет… Ацуши не хочет быть с ним сейчас? Хищник недовольно взрыкивает, и мужчина осознаёт, что, наверное, бормочет всё это вслух. Он плотно сжимает губы, собирает всю свою решимость и смотрит на зверя в ответ. И… И зелёные глаза совсем не похожи на тигриные. Осаму чувствует, как по спине бегут мурашки. Потому что он знает этот взгляд. Не разочаровывай меня, малыш. Господин. Осаму жалобно скулит и кусает пальцы, сдерживая слёзы. И опускается на колени. Тигр тут же оказывается совсем рядом. Ерошит носом волосы на макушке, щекотно вздыхает. И сворачивается огромным клубком вокруг человека. Даёт опереться о себя, спрятаться. Кладёт морду на колени. Недовольно ворчит, когда пальцы слишком сильно сжимают шерсть. Дёргает ухом, на которое падает солёная капля. Но больше не двигается. Только греет своим телом и окутывает ощущением силы и безопасности. Накаджима Ацуши всегда Тигр. А Тигр всегда Накаджима Ацуши. А ещё у настоящих тигров жёлтые глаза. Иногда голубые. Дазай плачет бесшумно. Только хватает воздух приоткрытым ртом. И чувствует себя глупым, глупым маленьким мальчиком. Слёзы стекают по щекам, и их приходится слизывать с уголков губ. Ацуши прижимает голову к его груди, чтобы было удобнее обнять за шею и уткнуться носом в мягкий загривок. Осаму не осознаёт, сколько они так сидят. Но в какой-то момент дыхание успокаивается, и он осторожно разжимает сцепленные пальцы. Накаджима поднимает морду, заглядывая ему в лицо. Нервно мотнувшийся хвост выдаёт его беспокойство. Дазай не может сдержаться и тянется вперёд, чмокая чёрный нос. И тут же покорно опускает голову и заводит руки за спину, скрещивая запястья. Ацуши замирает. А потом громко и довольно фыркает, неслышно поднимаясь на лапы. Толкает лбом в спину в сторону кровати и выжидающе опускает голову. — Да, господин, — Дазай машинально коротко кивает и поднимается, чтобы забраться на кровать. Накаджима резко рычит, подхватывает клыками край рубашки и осторожно тянет на себя до первого треска: — Ах, да, сейчас сниму. Избавиться от одежды не сложно. Сложно лежать на спине обнажённым, когда над тобой нависает туша в пару центнеров, а любопытный нос обнюхивает со всех сторон и щекочет усами. Дазай справляется. Послушно поднимает руки, чтобы было удобнее ткнуться в подмышки. Раздвигает ноги. Приподнимает бёдра. Честно старается не краснеть и не обращать внимание на полувставший член. И не думать о том, что встаёт у него на животное. С последним почему-то проще всего. Ацуши имеет право делать с ним всё, что захочет. Как захочет. В любом виде. — Вылижи меня, — Накаджима кажется недовольным тем, что его отвлекли, и немного резко поднимает голову, задевая носом яйца и вынуждая коротко застонать. — Ах-а-а, пожалуйста, господин, вылижи. Я хотел помыться, но… Не успел. Запах. Ацуши согласно щурится. Кровь и страх на Осаму ему тоже не нравятся, но… Он аккуратно наступает лапой на бедро. Конечно, не давит всем весом, но этого достаточно, чтобы удержать на месте. Дазай смотрит сначала заинтересованно. Потом возбуждённо, когда розовый язык облизывает клыки в предвкушении. А потом кричит, потому что не зря даже через бинты ему показалось, что это похоже на наждачку. Накаджима не останавливается и ведёт шершавым языком длинную полосу от живота к груди. Осаму справедливо полагает, что, когда сдирают кожу, то больнее, но это всё равно… Блядь. Просто блядь. На бледной коже остаётся след, как от мелких порезов. Ацуши довольно высовывает язык, щетинки которого покраснели от крови. Дазай собирается добавить парочку матов уже вслух, но замечает, как красные полосы медленно пропадают, оставляя кожу нетронутой, и захлопывает рот, клацнув зубами. Гребанная тигриная слюна и регенерация. Почему они не использовали это раньше? В голове сразу мелькает парочка более жёстких сценариев для сессий, но Дазай не собирается думать о них сейчас. Он заводит руки за голову. Выгибается. Просяще стонет. — Ммм… Ещё… Ещё-ещё… Ацуши вылизывает его старательно. Длинно. Вжимая язык в кожу то сильнее, то только чуть трогая кончиком. Осаму стонет, скулит и сходит с ума от боли. По-хорошему сходит с ума. Ему нравится. Это не жалящие удары стеком. Не долгая боль от кнута. Даже не та, пульсирующая, от укусов. Эта боль тянет, сдирает с него всё лишнее. По-своему обновляет. Накаджима лижет его медленно и старательно. Помогает избавиться от невидимой грязи, что прилипла к нему. Ведёт к его собственному извращённому катарсису. Очищение через страдания. Через такие охрененно приятные страдания. Дазай не сразу замечает, что Ацуши останавливается. А когда замечает, то с трудом фокусирует на нём мутный взгляд. И тут же приходит в себя, немного испуганно сглатывая. Накаджима замер с высунутым языком прямо над его членом. Который подрагивает от возбуждения, блестит смазкой на головке. И выглядит слишком. Слишком чувствительным для тигриного языка. Блядь. — Г-господин, пожалуйста, н-не надо, — Осаму заикается, пытаясь привстать на локтях. Ацуши откровенно забавляется. Из открытой, почти ухмыляющейся пасти, скапывает слюна. И от этого зрелища, а ещё от ощущения этой самой слюны на члене, яйца поджимаются только сильнее, что мешает мозгу наконец-то взять верх и протолкнуть стоп-слово из глотки на кончик языка. — Господ-и-ин… Дазай хныкает, и Накаджима вздыхает. А потом, словно нехотя, втягивает язык обратно в пасть. Чуть склоняет голову, дёргает ушами. И, не успевает мужчина облегчённо выдохнуть, резко наклоняется, заглатывая член. Дазай испуганно вскрикивает. Ацуши довольно ворчит. Он держит челюсти широко раскрытыми. Ни один зуб не касается плоти. Осаму чувствует как горячо у него в пасти. Чувствует дыхание на члене. Видит всё это. И стонет от острого возбуждения. Живот судорожно дёргается, и головка задевает самый кончик клыка. Пальцы на ногах поджимаются. А Дазай пытается не дёрнуть бёдрами снова. Накаджима осторожно поднимает голову, захлопывает пасть и нежно трогает член носом, заставляя мужчину скулить от желания. — Господин, прошу… Не могу больше… Кончить… Ацуши трётся о него щекой. Мягкая лоснящаяся шерсть обволакивает член и… И Дазай готов спустить от малейшего касания, но эту сладкую пытку хочется продлить подольше. Он хватается пальцами за простынь, разводит ноги шире, вскидывает бёдра. Зовёт скуляще и отчаянно. Словно только это помогает ему оставаться в своём уме. — Господин-господин-господин-господи-и-и-и-н… Сперма на чёрной шерсти выглядит невероятно пошло и извращённо. Но Дазай не успевает толком всё рассмотреть. Тигр перед ним дрожит и смазывается, а в следующую секунду сильная рука дёргает его за волосы, вынуждая откинуть голову. — Малыш… — успевает прошептать дрожащим от возбуждения и восхищения голосом Ацуши. И Осаму первый тянется за поцелуем.