Заколка

Это было похоже на сон, на приступ безумия. — Покажите ее. Холодный металл в ладони, в солнечных лучах сквозь оконное стекло — красные всполохи внутри камней, тусклый блеск старого золота. — Она досталась мне случайно. Женщина, что принесла ее, была разведчицей. Просила поддержать до возвращения, — голос старого торговца был тих и затхл, ни искры чувств, что потревожат это пересыхающее болото. — Не вернулась? — Вы редко возвращаетесь. Заколка для волос. Небольшой гребень с несколькими зубчиками, украшенный птицей из тонких, искусно переплетенных друг с другом нитей и россыпью кровавых гранатов и дымчатых топазов. Завораживающие камни. Старое золото. Фантастически красивая вещь. — Я возьму его. — Это дорого. — Я знаю. — Вы очень любите эту женщину, — кровь ударила в голову, для него эти слова — невероятное, будоражаще-безумное, для старика — просто факт, не представляющий интереса. За свою долгую жизнь он видел достаточно любовных историй, чтобы перестать верить в любовь. — Нет, я не люблю ее. Она мой близкий друг, и скоро у нее день рождения, хочу ее порадовать, — он говорит, и сам слышит, насколько лживо звучат эти слова. — Ей повезло с другом. И Эрвин Смит осторожно, как величайшую ценность, принял из старческих рук завернутую в шуршащую бумагу золотую заколку для волос. Он сталкивается с ней в коридоре, она спешит в свою лабораторию. — Ваша поездка была удачной, лейтенант Смит? — Да, — Ханджи выглядит усталой, с мешками под глазами и красными от недосыпа глазами. — Мне кажется, капитан Зоэ, вам надо отдохнуть. Заколка лежит в нагрудном кармане. Ее тяжесть давит на сердце. — Не переживайте, я еще успею отоспаться, — смеется она. — Я как раз заметила один интересный феномен, хочу проверить отчеты по вылазкам за прошлые годы… Скоро у Ханджи день рождения, ей двадцать два, и Эрвину не вериться, что она в Разведке уже семь лет. Она пришла тощим подростком с яростно горящими глазами и резкими движениями, а сейчас — ветеран, переживший не одну экспедицию, уверенный в себе солдат и молодая женщина, играющая по мужским правилам. Они шли по коридору, она рассказывает, широко жестикулируя, и румянец окрашивает ее щеки. Он почти не слышит ее, он хочет… Разум опять задавливает не оформившееся желание в зародыше. Эрвин доводит Ханджи до дверей лаборатории, и девушка скрывается за ними, посылая напоследок прощальную улыбку. Он стоит еще несколько секунд, в иррациональном ступоре, осознавая, что сейчас лихорадочно пытается придумать причину, чтобы зайти. Мысленная плеть, и Эрвин почти бежит наверх, в спасительное спокойствие кабинета, чтобы с головой утонуть в бумагах и делах, удивляя Шейдиса ненормальной трудоспособностью и энтузиазмом. Там, среди сухих цифр и канцелярского языка, нет места для этих опасных чувств и лишающих рассудка желаний, там все привычно и понятно, и ничего не отвлекает от цели, от отцовской мечты. Эрвин вытаскивает заколку и долго созерцает игру света на камнях, представляя, как засияют они на темно-медных волосах. До ее дня рождения несколько дней. Последнее время Эрвин думает о девушке почти постоянно, и в этих мечтах ее пряди падают на плечи густой волной и тонкие пальцы поднимают их вверх, скрепляя заколкой. Гранаты сияют, и лишь один непокорный локон темнеет на белой шее. Она невыносимо красива той красотой, что не назовешь классической, чьи пропорции не учат художники и не воспевают в камне скульпторы. Ханджи живая, из плоти и крови, неидеальная, какая-то резкая и неправильная, к ней нужно привыкнуть, ее нужно понять. У нее длинные пальцы и тонкие запястья. Непослушные темно-медные волосы и волнующий грудной голос. Она по-мужски сильна и независима, умна и упряма, не нуждается ни в защите, ни в ласке. Смеется над романтикой и с головой в работе, всегда готова спорить и бороться, кричать и грубо шутить. В ней до обидного мало женского, оно спит в глубине глаз и редком задумчивом выражении, когда ее мысли далеко, а взгляд направлен в никуда. И каждый раз, стоит Эрвину заметить это слабое отражение непрожитой жизни — той жизни, которая была бы у нее, если бы не титаны и Стены, в которой не нужно было бы ожесточаться, чтобы выжить, можно было бы быть мягкой — и в его душе поднимало голову то глубинное, детски-чуткое, отчаянное стремление к любви и близости, чудом не задохнувшееся под глыбами льда ответственности и застарелого горя. В его снах Ханджи — в легком летнем платье, в ее волосах всегда либо вечно цветущий бутон, либо украшение из старого золота. Эрвин может подойти к ней и привлечь к себе, и тонкие пальцы коснутся его плеч. Здесь они на «ты», и он целует ее губы, слабую тень других, настоящих. Здесь она любит, в реальности — лишь уважает. Возможно, поэтому Эрвин и купил эту заколку. Чтобы хоть что-то связывало настоящую Ханджи и Ханджи его грез. Эрвин ловит себя на том, что внутри будто пружина, она закручивается все туже. Чем больше мыслей о заколке и ее хозяйке, тем сложнее себя контролировать, а сны — все ярче и откровеннее. Это безумие, опасное безумие, но сколько удовольствия в его бездне. Это надо прекращать, сентиментальность не к лицу лейтенанту разведотряда. Эти чувства лишние, ненужные ни ей, ни ему. Но вновь, как завороженный, Эрвин любуется переливами красных камней и таинственным отблеском желтых. Ему становится мало просто ее присутствия рядом. Он не удивляется, замечая тонкую полоску света из-под двери комнаты Ханджи. Эрвин знает, что с тех пор, как она стала капитаном исследовательского отряда и ей выделили отдельные покои, девушка часто засиживается допоздна, а потом зевает на утренних совещаниях. Стук остается без ответа. Решив, что она вся в мыслях и не слышит, Эрвин заходит. Ханджи спит за столом, тихо посапывая, очки съехали на бок, на щеке чернильное пятно. Выражение лица почти по-детски трогательное, обычные напряженные складки вокруг рта разгладились, аура силы и неприступности развеялась. Она кажется трогательно-хрупкой, как раз на свой возраст, самый расцвет молодости, когда девушки прихорашиваются и строят глазки парням на танцах, а их более быстрые подружки гордо держат под руку мужей. Эрвин часто видит такие сцены, выходя в город, по делам или в увольнение, и огромная пропасть, лежащая между его жизнью и неторопливым обыденным существованием простых жителей, казалась еще непреодолимей. Так странно, что Ханджи может быть и такой: спокойной, не взъерошенной и вечно куда-то спешащей, погруженной в свои мысли. Такой близкой. Эрвин еле удерживается, чтобы не стереть черное пятнышко с ее гладкой кожи. Огонек свечи дрожит от сквозняка. К утру станет прохладно, хотя и самое начало осени. Он протягивает руку и тушит его пальцами, не чувствуя жара, погружая комнату во тьму. Минуту стоит, ожидая, когда глаза привыкнут, потом бережно берет девушку на руки. Ее дыхание щекочет шею, и Эрвин остро чувствует резкий, жаркий запах корицы, тепло тела, обжигающее даже сквозь одежду. Мысли хороводом кружатся в голове, и его буквально рвет на части от желания и страха. Он желает ее, и боится. Боится и ее отказа, и внезапного согласия. Боится того, что будет потом. Отношения на войне редко бывают счастливыми, они, как кислота, разъедают решительность и хладнокровие. Уже есть, что терять, есть, к кому возвращаться. И когда будешь стоять перед титаном, прикрывая отход товарищей, будет гораздо сложнее не повернуть назад и не побежать. И разве он, отцеубийца, уже раз обрекший на смерть доверившегося ему человека, может позволить себе рискнуть еще раз? Ханджи шевелится, ей неудобно, и Эрвин опускает ее на нерасстеленную кровать. Складывает и кладет очки на тумбочку рядом. Снимает ее сапоги, мучая себя немного более долгим прикосновением к лодыжке. Расстегивает пояс и пальцы дрожат от напряжения, а в горле ком. Он останавливается, часто дыша, ненавидя себя и изнывая, пытаясь прикрыться благородными причинами: ведь спать, оплетенным ремнями — мучение, и утром тело как деревянное. Он просто хочет позаботиться о ней. Только позаботиться… Почему Ханджи не просыпается? Ей нужно проснуться и выгнать его, пока он не наделал глупостей. Голос разума все тише, Эрвин нависает над ней, и в висках стучит молотом. Когда ослабляет верхний ремень, он касается ребром ладони девичьей груди, она маленькая и крепкая, и хочется почувствовать ее в руке. Ханджи ворочается, и Эрвин почти решается ее разбудить. — Моблит, отстань. Я вовремя легла, — бурчит она недовольно сквозь сон. Наверно, если бы его пырнули в живот ножом и раскроили кожу до шеи, не было б так больно. Эрвина будто лишают чего-то теплого и важного внутри, вырывают с корнем, оставляя кровоточащую яму. Зато мозги прочистились вмиг. Ханджи спит, а он делает то, зачем пришел — оставляет на тумбочке заколку. Он хотел подарить ее лично, увидеть радостные искорки в теплых глазах. Увидеть Ханджи из снов в действительности. Но это совершенно лишнее. Эрвин идет к себе, в плечах усталость многих лет, и хочется напиться до бессознательности. А еще, чтобы завтра Моблит ему на глаза не попадался совсем. Утром все кажется другим. Когда встает солнце, наши демоны погружаются в подкорку, разум начинает линчевать душу за глупости, сотворенные под покровом звезд, и понимаешь — эти муки не стоят того возможного удовольствия, ради которого собирался пожертвовать всем. Эрвин собран и задумчив. Сегодня еще более аккуратен, чем обычно, и лишь темные круги под глазами выдают, что он не ложился. Как всегда, первый на утренней планерке, деловито раскладывает документы, перечитывает свой отчет. Внутри странное спокойствие, как скованное льдом море, уснувшее на зиму. И в этом онемении ему хорошо и правильно, и есть надежда, что сны прекратятся, его подсознание поймет всю ничтожность этих низменных желаний и перестанет вносить сумбур в упорядоченную жизнь. Тот смерч чувств и эмоций ночью, который заставлял его метаться из угла в угол своего кабинета, как смертельно раненного зверя, который еще достаточно сильного, чтобы что-то делать, но понимающего — конец неизбежен, вымотал Эрвина до предела, но и многое заставил переосмыслить. Ревность глупое чувство, особенно по отношению к постороннему человеку. Ханджи чужая, он сам столько лет держал ее на расстоянии, ловко пресекая все попытки хоть немного приблизиться. И хорошо услышать подтверждение того, что ему это прекрасно удалось, пусть это и оказалось гораздо сложнее и больнее, чем он думал. Именно поэтому Эрвин должен быть благодарен Моблиту. Верный помощник Ханджи, с щенячьими глазами, полными скрытого обожания, стал тем лезвием, с помощью которого нить, привязавшая Эрвина к девушке, разрезана. Он освобождается от этих смущающих пут, обретает покой и истинное хладнокровие, сосредоточивается на своей цели. Все так, как и должно быть. По крайней мере, лейтенант искренне пытается себя на это уговорить. Заходит Майк, и выглядит он озадаченным. — Меня сегодня с утра подняла Ханджи, — говорит он после приветствия. — Сует под нос золотую заколку и просит сказать, чей на ней запах. Волнуется так, будто от этого зависит результат ее опыта, — садится рядом, и Эрвин ощущает на себе его внимательный взгляд. — Я сказал, что на металле плохо оседают ароматы, поэтому ничего не чувствую. Они оба знают, что Майк врет. И чей запах он почувствовал. Эрвин столько дней носил заколку в нагрудном кармане, так часто вертел в руках. — Спасибо, — говорит он и перекладывает листы, чтобы бы не смотреть в пытливые глаза Майка. В казавшемся нерушимым льде спокойствия внутри — трещина. Ханджи, Ханджи, что в тебе такого особенного, почему дана власть раз за разом легким движением, пустым словом рушить стены, возводимые с таким трудом Эрвином вокруг себя? Еле заметным вздохом возрождать уже погасший было костер? Но что бы не творилось внутри — на лице, как всегда, ни следа душевного смятения и борьбы. — Не мог подарить по нормальному? Для нее это, похоже, важно. Между прочим, ей важно все, связанное с тобой. Слова Майка сильнее разбередили раны. Он вновь чувствует ее дыхание на своей шее, а упругость кожи — под пальцами. — Я поступил наилучшим образом, — с холодной яростью, предупреждая, Эрвин смотрит на друга, и тот понимает: дальше не лезь. Майк отступает. Ханджи, растерянная, возбужденная, в мятой рубашке влетела в кабинет последней. Искусанные губы красные и припухшие, она падает на свое место и поправляет очки. — Извините за задержку. Сердце Эрвина где-то в районе горла, и теплая тяжесть появляется в животе. Отворачивается, замечает, что сегодня Шейдис не особо гладко выбрит. Она смотрит на Эрвина, он чувствует ее взгляд, будто прожигающий кожу насквозь, под ним мысли скачут, как аномальные титаны. Ему хочется повернуться, посмотреть ей в глаза и сказать… — Смит, доложите о текущей ситуации, — просит командор, и лейтенант с тихим вздохом облегчения переключается на работу. В такие моменты он даже способен равнодушно смотреть на Ханджи. — А теперь, — когда планерка заканчивается, Кит Шейдис встает и поворачивается в сторону именинницы. — Давайте поздравим с днем рождения Ханджи Зоэ, нашего великолепного исследователя и храброго капитана. Со всех сторон слова поздравлений, и Эрвин уверен — его голос был не громче всех. — Эрвин! — его догоняет ее крик в коридоре, и он останавливается. Ханджи подбегает, хватает его за предплечье и старается заглянуть в глаза. Он чувствует себя истуканом, такой тяжестью вдруг налилось все тело, от ее пальцев будто плавится кожа. — Подождите. Она глубоко и часто дышит, а зрачки такие огромные, что глаза кажутся черными. — Что-то случилось? — спокойное любопытство, смешанное с удивлением. Ханджи отпускает его руку, растерянно отходит на полшага назад — она понимает, что пересекла черту. — Вчера я уснула за столом, и кто-то перенес меня в кровать. Обычно это делает Моблит, но когда я его спросила, клянется, что в комнату ко мне не заходил, — говорит Ханджи, и Эрвин слышит, с каким трудом она заставляет свой голос не дрожать. Ее взгляд не отрывается от его лица, и почему-то вспоминаются бесконечные намеки Майка, что Ханджи не настолько бесчувственна, как Эрвин привык думать. Он хмурится и говорит: — Скорее всего, вы сами легли, просто не можете вспомнить. Вряд ли кто-то чужой заходил в комнату. Она качает головой, сует руку в карман. — На тумбочке лежало это. Я думаю, меня на кровать перенес тот, кто оставил ее, — на ладони — гранатовая заколка. — Я ведь знаю… — внезапно шепчет она и поднимает голову, их взгляды встречаются, и у Эрвина пересыхает во рту, ему становится почти страшно. — Это были вы. Он чувствует, как сильно она хочет, чтобы догадка была верной. Чтобы он подтвердил ее. — С чего вы взяли? — Эрвин искренне старается разыграть удивление. И похоже, у него получается. — Я видела эту заколку в одном из столичных магазинов. А кроме вас больше никто в Митрас не ездил. Ханджи бьет мелкая дрожь, она сжимает украшение в руке так сильно, что Эрвин волнуется — острые камни могут поцарапать кожу девушки. Ребенок внутри тихо шепчет: «скажи правду, посмотри, что будет». Взрослый лишает его голоса. — Кроме меня ездили еще командор и несколько других офицеров. К тому же, подобных заколок много и в ближних городах, — говорит он. — Простите, Ханджи, но вы ошибаетесь. Это не мой подарок. На миг в ее глазах вспыхивает столько гнева и боли, что Эрвина пронзает острый укол вины. Она не верит ему, и он не хочет, чтобы верила, просто чтобы ничего не спрашивала. Проклятая заколка! Эрвин не может молчать дальше, но и говорить свыше его сил. Он купил украшение как намек, в минуту безумия, помутнения, когда кажется, что в этом нет ничего опасного. Возможно, подари Эрвин ее открыто, Ханджи действительно расценила бы это как дружеское внимание. Но он этого не сделал. И двойное послание, любви и отвержения, ранило их обоих одинаково сильно. Ханджи берет себя в руки и улыбается одними губами. — Я пошутила, лейтенант. Хотела просто хоть немного сбить с вас обычный чопорный вид, — засмеялась, а взгляд полон грусти. — Увы, не удалось. Вы слишком привыкли лицемерить перед бюрократами. Нужно быть проще. К тому же, — он нежно гладит птицу из золотых нитей. — Мне кажется, этот подарок сделал человек, которой знает, что такое чувства. А это точно не вы. Быстро втыкает заколку в основание хвоста, и украшение идет ей даже больше, чем Эрвин думал. Рука дергается, чтобы дотронуться до украшения, провести по темно-медным волосам, он едва успевает сжать ее в кулак. Становится нестерпимо тошно. — Вам идет, — но внешне, как всегда, равнодушное внимание. Она разворачивается и молча уходит — с идеально прямой спиной и уверенным шагом. Ему хочется броситься за ней, обнять и во всем признаться. Хочется прижаться губами к ее виску. Хочется выслушать ее возмущение его ложью и услышать слова прощения. Хочется поверить, что у них есть будущее. Хочется никогда ее не отпускать. Хочется… Лейтенант возвращается в свой кабинет, к бумагам, цифрам и бесконечной работе. «Хочется» — не то слово, которое должно быть в его лексиконе.