///
Карина молча наблюдает, как его пальцы переворачивают ключ, как Паша привычно садится рядом на переднее сидение и немного откидывает голову. Он псих — он специально приехал в Питер на машине, потому что знал: это закончится именно так. И Карина может бесконечно слушать, как рычит мотор его внедорожника, как в салоне между ними звенит самая неуютная на свете тишина. Паша смотрит на неё, когда сжимает сильными руками дорогую кожу руля, когда машина сворачивает куда-то в незнакомую сторону: Карина только через несколько минут понимает, что они едут по объездному мосту. И ей все равно. Но Паша упрямо смотрит на неё, смотрит неотрывно, будто хочет сказать что-то. — Давай поужинаем, — все же спрашивает, разгоняясь по пустой дороге до ста двадцати километров в час. — Я не хочу, — без промедления отвечает она, понимая, что ее согласие будет значить одно: они разгонятся до двухсот двадцати и разобьются на смерть. — Мы просто поужинаем. — Мой муж, — тихо вздыхает Карина, невидяще смотря вперёд. — Мой муж прекрасно готовит стейки и сейчас ждёт меня на ужин. Дома. — Ты ненавидишь мясо. — Врачи заверяют, что животный белок необходим для нормального функционирования организма. «Врачи заверяют, что если я буду есть это мясо, то смогу забыть, что предавала его не-помню-сколько-раз». «Врачи заверяют, что если я буду есть это мясо, чувство вины уйдёт». Паша медленно переводит свой саркастичный взгляд, а у Карины в желудке ворочается раскалённый камень. Это та самая, известная ей, точка невозврата. Когда она все ещё держит контроль, но Паша немного хмурит лоб, фирменно ухмыляется, вдавливает педаль газа в пол, а потом театрально вздыхает и немного поглаживает подлокотник правой рукой. Все это — физиология, элементарные движения, но для Карины это другое. И ей становится как-то невыносимо душно, она расстегивает свою куртку и спускает ее с плеч. Откидывается назад, немного приоткрывает рот и закусывает нижнюю губу, тут же ловя на себе прожигающий взгляд Паши. Понимая, что все это — другое для него. Та самая точка невозврата — словно сейчас, в полной тишине, между ними начинает тикать детонатор. Отсчитывать секунды до самого банального и знакомого обоим исхода. — Как думаешь, — Паша с усилием переводит взгляд обратно на дорогу. — Вика стала бы изменять Дане, если бы вышла за него? Карина даже не размышляет. — Вика никогда бы не стала, — тут же отвечает она. — Никогда. Это же Вика. — А ты? Паша опять поворачивает голову, и весь его лоб собран в морщины, а выражение лица настолько издевательски-колкое, что... Карина до скрежета стискивает зубы. Его голос будто говорит: я знаю, что ты хочешь. Мы оба знаем, что хотим. — Ты не можешь появляться в моей жизни раз в полгода, — шипит Карина со злостью. — Дарить какие-то розы и при этом думать, что... — Что ты бросишься ко мне на шею? — он опять усмехается, но тут же давит эту насмешку: ее глаза немного блестят в темноте салона, и в них сейчас столько невыплаканных слез, что становится не по себе. — Честно говоря, я думал, что ты кинешь в меня этими же цветами. — В следующий раз так и будет. — В следующий раз я не приду. Он бьет наотмашь: точно так же, как все четыре года подряд. Карина вздрагивает, незаметно царапает кончиками ногтей своё запястье на левой руке, и потом распрямляет плечи. — Вот и хорошо, — выдавливает из себя, надеясь, что ее голос звучит равнодушно. Очень надеясь, что Паша сейчас кивнёт головой, и они разойдутся этим вечером так же, как разошлись полгода назад. Но он не кивает. Невозмутимо ведёт машину, разгоняясь по пустой дороге, и делает такой вид, будто ничего не происходит. А потом спокойно добивает её: — Я не приду в следующий раз, потому что сегодня собираюсь остаться. И от этого Карину опять выворачивает наизнанку. Она со злостью ударяет сжатым кулаком о подлокотник, почти задыхается от его наглости и приподнимается на сидении, отрывая голову от спинки. — Мне похер, что ты собираешься делать. — Не делай вид, — Паша немного кривит губы, отводит взгляд от дороги и теперь смотрит только на неё. Прожигающе. Настолько пристально, словно уже начинает сдирать кожу. — Что ты не хочешь меня. И Карина усмехается, придвигаясь ещё ближе. — Не х о ч у. Сейчас – это только их игра. Она подаётся вперёд, скользя по его шее горячим дыханием, чувствуя, как Паша внутренне напрягается, как следит за каждым ее движением, как даже теперь не смотрит на дорогу. Она знает, что сейчас его не волнует ничего, кроме ее голоса. Знает это и ехидно шепчет на ухо: — Мне п л е в а т ь на тебя. А потом мысленно приписывает себе одно очко. Она хочет ещё что-то сказать, хочет побольнее уколоть и наконец отомстить за те полгода, в которых его не было. Хочет, но не успевает: Паша с силой выворачивает руль, и машину резко заносит в сторону. Настолько резко, что дорогущая иномарка почти впечатывается в обочину. И тогда Карина почти впечатывается в него. Границ не остаётся. Она упускает тот момент, когда внезапно оказывается в его руках, а Паша с силой прижимает ее к себе. Они врезаются друг в друга, и все мысли выталкиваются из сознания ровно в тот момент, когда его губы находят ее. Горячо, отчаянно, так же бесстыдно, будто с момента их последней встречи не изменилось ничего вообще. И воздух моментально кончается, когда он что-то глухо рычит в ее рот, а она приглушенно стонет в ответ. Извиняясь. Обещая. Прощая за все. Наверное, это не так уж и страшно — изменять, если Игорь и Вика смогли по-дружески работать вместе после всего, что между ними было. Не так страшно — предавать любящих людей, если они с Пашей стабильно делают это, стоит только случайно оказаться вместе. Не так страшно, как вдруг снова ощутить его пальцы в своих волосах. Дыхание сводит, когда Паша подхватывает ее и перетаскивает на своё сидение, и спинка кресла падает вниз — они падают за ней. В голове Карины не мелькает и мысли о Вике Родионовой, о Марте, о своём муже или о его Агате — в Карине нет ничего, кроме всепоглощающего отвращения к себе и сильнейшего желания. Желания касаться, видеть, чувствовать, вспоминать. И она вспоминает — немного царапает пальцами грубую кожу на его шее, чувствует руки, с силой сжимающие ее талию и быстро стаскивающие куртку с плеч. Она случайно задевает ногой магнитолу и почти съедает его короткий смешок своими губами, когда по всему салону разливается одна из песен Ланы Дель Рей. Карина не понимает, как оказывается перед ним в одном лифчике, как его руки быстро спускают джинсы, как они лихорадочно сплетаются воедино в следующую же секунду. Это фальшиво, неправильно, очень больно — сидеть на нем сверху, вздрагивать от животных движений внутри себя и слышать громкие стоны, сливающиеся в один крик. Карине, наверное, захотелось бы это прекратить, если бы сейчас она могла хоть что-то соображать. Она срывается на стоны прямо ему в рот, обжигая нервным, судорожным поцелуем. Раздирая какие-то остатки его контроля, не отводя темного, безумного взгляда — в котором Паша уже не просто тонет, как тонул когда-то Игорь Соколовский. В котором он уже безнадёжно идёт камнем на дно. Они прижимаются друг к другу, и она может бесконечно смотреть, как горит огонь в его взгляде, как Паша запрокидывает голову и целует её в шею. Стремится поцеловать все сразу: губы, волосы, впадинку над ключицей, грудь, напряжённо выпирающую из так и не снятого бюстгальтера. Каждое лихорадочное прикосновение губ — это как расплавленный воск, как искрящийся огонь, как выстрелы куда-то под кожу. А Карина ненормальная и больная. Она настолько ненормальная, что ей нравится все это. Нравится все, что они делают. И будут делать ещё. Потому что даже если сегодня они опять расстанутся — будут новые встречи. Новые полгода. И потом ещё. И ещё. Это не закончится никогда. Карине не хочется, чтобы это заканчивалось — от этого становится просто страшно. Она грязная, настолько грязная, что если сорвать с неё остатки одежды и заставить выкупаться в собственной крови — даже тогда она будет немного чище. И Карина не сомневается, что после той ночи Вика Родионова чувствовала то же самое. И мягкий голос Ланы Дель Рей сейчас слишком похож на Abyss of Madness. И она сидит на Паше, почти кусая его губы, чувствуя его резкие движения внутри себя и слыша тяжёлое, какое-то надрестнутое дыхание. И все это — слишком пиздец даже для них, слишком за гранью, слишком не в этой реальности. Слишком вдребезги разбивается вся жизнь, которую они выстраивали с таким трудом по отдельности. — Не так, — внезапно шепчет она, и эти слова застревают где-то в густой темноте салона. — Пожалуйста. Он понимает ее. Карина знает, что понимает. — Прошу тебя, — опять выстанывает она. — В последний раз. И тогда Паша застывает. Его челюсть сжимается так, что зубы вот-вот просто треснут. И потом он просто повинуется ей, ни секунды не раздумывая и посылая все собственные желания — намного важнее то, что хочет она. Важнее ее удовольствие. Карина — его К а р и н а — намного важнее. И Паша прижимается к ее губам, целуя глубоко и очень нежно. Непозволительно мягко поглаживая ладонью ее волосы, направляя рукой подбородок, притягивая к себе. Возобновляя толчки — на этот раз неспешные, осторожные и будто бы отчаянно кричащие: Прости. Прости меня. Прости прости меня. Я хочу все исправить. Я смогу все исправить. И когда в конце она выгибает спину, невероятно красиво и изящно, словно актриса из нуара, то кричит так громко, что в этом мире совсем ничего не остается: ни этой машины, ни работы, ни их ужасного сериала, ни обязательств и принципов. Ничего, кроме Карины, такой близкой, горячей, искренней, дрожащей в его руках. Кроме Паши, целующего ее так нежно, что сводит рёбра. Кроме безмолвного и, наверное, все же фальшивого обещания: и с п р а в и т ь.///
— Знаешь, я развёлся месяц назад, — говорит он намного позже, когда Карина все ещё сидит на его коленях. Усталая, выпотрошенная, очень расстроенная. — Я так скучал по тебе, — внезапно признается куда-то ей в волосы. Так тихо, будто извиняясь за все, что было раньше. — Правда думал, что это временно. — Слишком долго... для временно, — хрипит она, не отводя взгляда. И в этот самый момент на ее рёбрах окончательно крепится крюк. Наверное, Карина ошиблась. Ее мир уже рухнул. Наверное, она уже давно сошла с ума. Окончательно и бесповоротно — следует за ним, человеком, который отравляет в ее жизни самое светлое одним появлением. Идёт за чокнутым психом, насквозь пропитанным извращённой харизмой, отвратительной наглостью и ядовитой иронией. Наверное, Карина уже рушится вслед за ним в кипящую лаву, забывая о любых принципах, морали, обязательствах. Наверное, они оба сгорят в этой вседозволенности. Или сгорели уже давно. Потому что Карина все ещё чувствует пламя в своей груди. Чувствует, что Паша упрямо тянет за жгучий крюк в ее рёбрах, чувствует, как горят внутренности от самых незначительных прикосновений, чувствует отвращение и тошноту, почему-то тождественную ее личному больному счастью. И тогда она медленно переводит взгляд на своё обручальное кольцо. Смотрит на него пристально, смотрит, как красиво оно блестит, как переливается чистым золотом в кромешной темноте машины. Смотрит и снимает.