Они

      Она сидела рядом со мной, пока я наигрывал что-то на гитаре. Она дрыгала ножками, сидя на высоком стуле и что-то читала про принцев и принцесс. Я пытался освоить какой-то аккорд на гитаре, но у меня ничего не получалось. Я хотел послать эту чёртову гитару куда подальше, но в её присутствии не хотелось материться. Да, в ту минуту меня можно было спутать с Элвисом (надеюсь, вы понимаете, о ком я).        — Пап, — словно звон колокольчиков, послышался её голос. Я поднял на неё взгляд: её глаза были такими же красивыми, как у матери. — А как ты встретил маму?       Я усмехнулся пресловутому женскому любопытству. Отложив гитару, я спрыгнул со стула и, взяв её на руки, присел на диван. Ей всегда нравилось, когда её кто-нибудь брал на руки, а когда я — особенно:        — Ну, это случилось, когда нам было по шестнадцать лет. Я был бунтарём, не признающим авторитетов — прямо как Холден Колфилд, — не знаю, почему я вспомнил героя моей любимой книги, но она сделала вид, что поняла, хотя это, конечно же, не так. — А она… ух, красотка. Возможно, самая клёвая среди них. Не помню, когда мы впервые поцеловались — всё-таки, это было лет двадцать назад. Конечно, всё было непросто — мы были не из тех, кто сидел на одном месте, прижав за… пятую точку. Тогда мы встречались совсем недолго — у неё из-за меня появлялось много проблем, и мы, в общем, разбежались. Ох, какими словам я её только не называл! Но ты ещё мелкая их слушать, — она надула губки точь-в-точь как мама. Я немного смягчился и провёл рукой по её пушистым волосам. — Ты на неё так похожа — такая же умная и красивая.        — А мама всегда говорит, когда мы правила нарушаем, что мы все в тебя, — заявила она. Даже тогда её тон до жути напоминал мне её мать, что я даже усмехнулся. «Мы» она называла себя и своего старшего брата Курта — сейчас он с матерью был в магазине.        — Да, она такая, — я почесал затылок. Дочурка всё-таки не успокоилась и задала самые волнующие её вопросы:        — А как вы поняли, что влюбились? И как впервые поцеловались?       Я ожидал этого вопроса, но, тем не менее, всё равно вскинул брови. Её глаза излучали неподдельный интерес, а оно и понятно — выросла на диснеевских мультиках.        — Ну, поцеловались мы чисто спонтанно — мне этого захотелось, а она была не против. Типа «эй, привет, не хочешь поцеловаться?» — я сымитировал женский голос, — «да конечно, хоть каждый день», — и я изобразил целующихся. Она захохотала, её всегда было легко развеселить — эта черта напрочь отсутствовала как у меня, так и у её мамы.        — Папа, ты прямо как дядя Джефф и тётя Бриджит, — отметила она и чуть не упала, пока смеялась. У меня внутри всё напряглось, и я молниеносно подхватил её. Она этого даже не заметила, но увидев моё обеспокоенное лицо, сразу успокоилась. — Ой, прости, пап. Я случайно.       Я посадил её рядом с собой и, пригрозив пальцем, как можно строже, сказал:        — И больше так не делай, хорошо?       Она покорно закивала. Меня это немного успокоило, и я заметно расслабился, хоть и продолжал чуть хмуриться. Посидев в тишине, я, всё-таки, решил ответить на её вопрос:        — Ты спрашивала, как мы поняли, что созданы друг для друг… влюбились? Ну, я как бы не особо над этим заморачивался — просто в один прекрасный день я понял, что жить не могу без этой сучки, — только на следующее мгновение до меня дошло, что и кому я сказа и инстинктивно прижал руку ко рту. Она непонимающе на меня взглянула — слава богу, раньше ни разу не слышала подобных слов.        — Пап, а что такой «суч…»? — но договорить ей не удалось, ибо я успел прикрыть её рот рукой. Не знаю, почему я это сделал — наверное, мне просто не хотелось, чтобы с её губ слетело это слово.        — Прошу, не говори это слово. Оно… эм… плохое.       По её взгляду сразу было понятно, что она всё поняла, и я убрал руку. Минуту мы сидели молча: я думал о своей работе, а она о чём-то своём. Наконец, она спросила заговорщицким тоном:        — А оно очень плохое?       Я решил тоже сыграть с ней в эту игру — так она точно меня послушается.        — Очень. Его произносят только плохие девочки, а ты же у меня хорошая?        — Ну… — она отвела взгляд и загадочно улыбнулась. Ох уж эти женщины! Даже в тридцать шесть лет ты не сможешь понять их до конца — не удивлюсь, если они сами себя не до конца понимают.        — Что «ну»?        — Ну, я где-то слышала, что хорошим девочкам нравятся плохие мальчики.        — И… — я никогда не понимал типичную женскую привычку говорить загадками        — Мальчик, который учится вместе со мной хороший. Выходит, я плохая?        — А как ты поняла, что он хороший? — я изогнул бровь.       Ей, похоже, очень нравилось говорить об этом, ибо в её глазах зажглись искры энтузиазма.        — А он в нашей группе брокколи быстрее всех съедает.       Мне вдруг стало весело от её логики. Да, женщины и дети — уникальные существа, а когда это соединяется в одном человеке, то вообще прекрасно. Я старался смеяться как можно дружелюбнее, чтобы если что не обидеть её. Уж что-что, а это она унаследовала от матери с лихвой.       «А такому даже дочь замуж выдать не жалко», — подумал я.        — Ну раз брокколи, то я бессилен. Надеюсь, вы хоть приглашение на свадьбу пришлёте?        — Ну, папа! Мне только четыре, — она обняла меня, и по телу тут же растеклось приятное тепло.        — Да, знаю. Совсем уже взрослая.       Я поцеловал её в висок, и она улыбнулась. Внезапно раздался звонок — мама и Курт пришли.        — Иди, открой, — попросил я. Она послушно побежала в прихожую, и через минуту в прихожей раздалось ворчание Курта. Ему уже десять, а он до сих пор ходил с мамой по магазинам, что за отстой! Мамин голос я бы узнал из тысячи — она заботливо говорила с детьми и просила их унести продукты на кухню. Я решил выйти на балкон.       Обычно я не курю — бросил сразу после рождения Курта, но, изредка позволяю себе пару сигарет. С наслаждением выдохнул дым и задумался — всего каких-то двадцать лет назад я готов был застрелиться, лишь бы не жениться и не заводить детей. У меня был ветер в голове и один нонконформизм на уме (а тогда я даже и не знал подобных слов).       А сейчас? Мне ничего не нужно, кроме улыбки мамы (несмотря на всё, я продолжал называть её так), смеха Курта и объятий дочери. Да и у других не лучше — Джефф и Бриджит недавно повели свою дочь в первый класс, а Линдси и Тайлер своего отдали на футбол. Неужели теперь они остепенились? Неужели больше не будет тех безумных шалостей и безбашанных выходок? Неужели остепенился я?       Хотя, если задуматься, а нужно ли мне это всё? Это тогда я считал, что это круто, а сейчас я сто раз подумаю, прежде чем выкинуть что-нибудь подобное. Нет, я не стал занудой типа Гарольда (прости, мужик, но даже в тридцать шесть ты не стал круче), я по-прежнему слушал панк и играл на гитаре, но ведь теперь у меня есть семья. Может, это и отличает меня сегодняшнего от меня прошлого — не только то, что я стал мудрее, убрал ирокез, но и то, что у меня появился смысл жизни.       Я повернулся к окну, выходящему на кухню — мама готовила обед, а дети ей помогали.       «Они?»       Ладно, хватит философствовать. Я потушил окурок и кинул подушечку жвачки в рот. В последний раз бросил взгляд на улицу — машины ездили кто куда, а над городом нависло серое, беспросветное небо. Не хочу попасть под дождь, так что зашёл в дом и направился к кухне. Там мама мыла овощи к обеду.        — Привет, — целую её в губы. Она расплылась в довольной улыбке и ответила:        — Привет, Дункан.