Dreamcatcher

Вечер теплый, промозглый и пакостный. Туман под ногами путается, стелется молочной пеленой и надоедает — ужасно. Их город махонький совсем, затерявшийся среди холмов и очень — очень — сумрачный. И солнца — ну совсем нема. Юнги оно, правда что, на руку: все страшно ему ненавистные солнцезащитные очки да панамы с широкими полями пылятся в шкафу за ненадобностью, и никакого дискомфорта он при выходе на улицу чаще всего не ощущает. И вероятности сразу меньше, что посчитают подозрительным ублюдком или — хуже того — странненьким. В городе, где он жил до того как перебраться сюда — позорные причины переезда история умалчивает — солнце висело над городом постоянно: яркое, злостное — и весьма затрудняло его вылазки в свет по той причине, что, будь ты вампиром, оборотнем, еще каким кровожадным дитем ночи — учебы в старшей школе это не отменяло, если только не хочешь прослыть подозрительным и накликать на себя волну людского негодования. Страха еще, ненависти. Да-да, проходили: причины переезда, все дела. А Юнги, он — парень смышленый и на своих ошибках все-таки учится. Даже если не с первого раза, но — черт возьми — кто как не он имеет в запасе как минимум вечность на то, чтобы хоть как-то наладить свое бренное существование? Так что теперь он и уроки прилежно посещает, и шмоток старается поменьше черных носить, хотя руки (гребаные стереотипы совсем не стереотипы) сами так и тянутся, и жертвам своим ранки от клыков на шее подлечивает, аккуратненько подкорректировав память. Ведь Юнги, он — приличный вампир. С некоторых пор так уж точно. Он как раз очень и очень прилично поправляет на девушке, от которой только что немножко прикормился, распахнувшийся пиджак и осторожно прислоняет ее к стене, приготовившись внушить незамысловатую историю о том, как она — бедная девочка — совсем утомилась в школе и свалилась в обморок прямо в его вовремя подоспевшие заботливые руки, когда вдруг слышит чьи-то шаги. Стоит ему подскочить на ноги, приготовившись усыпить очередного набредшего на них рассеянного пешехода, как из-за угла, покачиваясь, выруливает маленькое и объемное нечто. Нечто имеет в наличии одну безразмерную — до неприличия розовую — толстовку, копну светлых вьющихся от влаги волос и пару карих, слегка замутненных алкоголем — запах вина ну очень отчетливый — глаз, которые сперва расширяются в удивлении, а потом, когда нечто признает в Юнги знакомца, приобретают свой обычный размер. И тут же сужаются до смешливых полумесяцев, когда их обладатель неловко улыбается. Юнги быстрым движением утирает рот, размазав по подбородку подсохшую кровь, и уже было собирается вырубить невольного очевидца его маленького преступления во имя жизни, когда нечто произносит: — Ох. Привет, Юнги. Ты, конечно, много раз являлся мне во снах, но в подобном амплуа — впервые. И если до этого Юнги и собирался, как приличный вампир просто скрыть следы своего присутствия и аккуратненько съебать в туман по уже давно сложившейся привычке, то теперь он только впадает в ступор, и долго — просто неприлично долго — вспоминает. Это. Блять. Кто? И пока он вдупляет пустым взглядом в абсолютно точно захмелевшего и знакомого ему человека, тот только выдыхает: — Чимин, — и тычет неловко маленьким пальцем в толстовку у себя на груди, — Пак Чимин. Мы вместе ходим на биологию и физру. Но, знаешь, во сне ты обычно хотя бы помнишь, как меня зовут. Возможно, поэтому я все еще и не решаюсь подойти к тебе в школе. Тут-то ты меня уже знаешь, — и он негромко — очень пьяно и по-детски — прыскает себе в кулак. Юнги только скептично выгибает бровь. А. Ладно. Теперь проще: этот Чимин с биологии и физры даже более пьяный, чем Юнги предполагал, так что даже не придется выдумывать, что ему внушить — раз он успел уже убедить себя, что — внимание — спит. — Ну привет, Пак Чимин, — Юнги тяжело вздыхает, — И, раз уж на то пошло, сладких, блять, снов. Прежде чем Чимин, уловив алый отблеск в его глазах, как подкошенный оседает на землю, Юнги успевает оказаться позади и подставить руки. Человек приземляется в его заботливые объятья с тихим расслабленным вздохом и сопит, уснув уже по-настоящему. У него уходит немного больше времени на то, чтобы разобраться со своим ужином в виде той школьницы, потому как перед этим приходится сначала оттащить Чимина в безопасное и безлюдное место, убедившись, что он ни обо что не испачкал свои светлые шмотки. И только после этого Юнги, как исключительно приличный вампир, будит девчонку, довольно неартистично строит из себя героя, спасшего ее от встречи лицом с асфальтом, и помогает укрепиться в мысли, что чувствовала она себя неважно на протяжении всего вечера, так что — ничего удивительного в том, что упала, будь осторожнее впредь, пожалуйста. Школьница тает буквально на глазах, мямлит благодарности и позволяет довести себя до дома, постоянно краснея от внимания и то и дело поправляя волосы. Юнги только надеется, что они не учатся в одной школе. Флер таинственности и гребаные черные шмотки-таки делают свое дело, и так привлекая кучу внимания со стороны мечтательных представительниц противоположного пола, чего Юнги старательно избегает, изрядно подзаебавшись находить письма с признаниями в своем шкафчике. Еще одной перепутавшей благодарность и симпатию школьницы ему все-таки не надо. У него и так, кажется, небольшие проблемы нарисовались. Точнее, одна проблема. Она и правда — очень и очень небольшая. Юнги бы даже сказал — компактная. Он находит Чимина в том же положении, в котором оставил полчаса назад, и, осторожно взвалив податливое бессознательное тело на плечо, подворотнями выбирается из квартала. Ему хватает ума порыться в карманах человека, в которых обнаруживаются документы, так что он хотя бы имеет представление о том, куда свою проблему буксировать и где оставлять спать сон. О том, что, кажется, в этом сне, возможно, присутствует и он сам, Юнги предпочитает не вспоминать. С какой, правда, стати — непонятно, ведь Чимина этого он, пусть и видел, наверно, в школе, но помнил едва ли. Так с чего вдруг выясняется, что Чимин помнит — и, кажется, даже больше — его? Сложно. Совсем немного — напрягает. И отдает ежедневными посланиями в шкафчике. Юнги не хочется думать о том, что к ним Чимин может быть тоже причастен. Юнги в принципе думать — не очень-то хочется (что по нему, к слову говоря, и видно), поэтому он как последний тупень обнаруживает себя на крыльце чиминова дома с занесенной над звонком рукой. Вовремя тормозит — и что ты собираешься его родителям, умник, сказать? Вечор в хату, сыночку не теряли? Так вот я вам его в отрубе принес, наслаждайтесь. Так, что ли? Юнги смачно проезжается ладонью по собственному лбу — теряет равновесие и чуть не теряет Чимина, покатившегося с плеча — и ретируется в кусты, дабы разработать план действий. Путем лазанья по растущим во дворе деревьям и исследования темных окон второго этажа дома выясняется, что комната Чимина совершенно замечательно находится рядом с наиудобнейшей толстенной веткой дерева, на которую Юнги, собственно, и взбирается, аккуратно придерживая своего незадачливого свидетеля и яростно сопя, потому что — ну сука, он, конечно, приличный вампир, но не скалолаз блять, и к нагрузкам физическим не слишком-то привычен. Но, несмотря на ебаные трудности человек-таки оказывается перевален через подоконник — как же ж удачно он окна-то открытыми оставляет — и даже не получает по пути ни одного сотрясения. Вроде. Юнги не уверен: он торопился. Он воровато оглядывается и прислушивается к звукам в доме, но родители его недожертвы, совершенно ничего не подозревая, безмятежно вдупляют в телевизор, готовясь ко сну, и никто не мешает Юнги претворять свой коварный план в жизнь. Хотя, вообще-то, план — громко сказано. Все, что ему нужно — сгрудить Чимина на его кровать, утрамбовав в одеяло так, чтоб не выглядел подозрительно, и скрыться в ночи. Поначалу кажется, что — пф, делов-то. Школьника спать уложить. А потом обнаруживается, что ну вряд ли бы школьник в верхней одежде и обуви бы спать улегся, так что к списку дел добавляется пункт распаковки. Юнги, как весьма и весьма педантичный вампир — опустим момент с размазанной по подбородку кровью: он торопился — сначала до конца расшнуровывает чиминовы тяжелые кроссовки, чтобы, стряхнув с них песок в окно, оставить подле кровати, и переходит к одежде. И — решительно, совершенно, неожиданно — смущается. Типа — реально, что ли? С бессознательного тела одежду стягивать? Он же — ну, приличный вампир, а это че такое вообще за безобразие. Вот только малолеток он еще не раздевал. (На самом-то деле, только их и раздевал, ибо Юнги вампир не только приличный, но и очень пока молодой, так что к кому он из старших подкатит-то вообще). Приходится взять в руки не только себя, но и подол чиминовой толстовки. Выходит быстро и даже без досадливого кряхтения: под ней обнаруживается тонкая футболка, которую Юнги справедливо решает оставить, и переходит к немного более вгоняющему в краску предмету — пожалуй, слишком облегающим все, что надо и не очень, джинсам. Переборов себя и тупые подростковые рефлексы минут через пять задумчивой прострации, Юнги-таки подцепляет пальцами пряжку ремня. И именно тогда, в этот самый блядский и неловкий момент, его заледеневшие не столько от генетики, сколько от ужаса руки накрывают чужие горячие ладошки. Пиздец, а не момент: стоит поднять голову, он напарывается на абсолютно спокойный — понимающий — взгляд из-под ресниц. И именно в этот пиздец-момент Юнги и осознает наконец, что для удобства — для удобства-то — он успел взобраться на бессознательного Чимина верхом. И сидит теперь. Пряжку — держит. — Я в последнее время так плохо сплю, ты бы знал, — и это совсем — ну совершенно не то, что ожидает Юнги от Чимина услышать, будучи застанным врасплох в процессе его, Чимина, так сказать, оголения, — Постоянно дичь какая-то снится. И сразу спросить хочется: как сейчас, да? Юнги воздерживается. Он все еще вампир приличный и — тактичный, следовательно. А тактичность — от слова тактика, так, на минуточку, поэтому она в его голове формируется быстро и ебануто, так что в следующее мгновение Чимин как по щелчку пальцев вновь отрубается, оставшись в злополучных джинсах валяться посреди разобранной кровати, а Юнги А что Юнги. Он в тот момент уже сигает через подоконник и — как следовало сделать уже очень и очень давно — торопливо и спотыкаясь — съебывает в туман. И сердце у него колотится так, что пиздец. И это, кстати, про ситуацию в целом.

***

До сих пор Юнги казалось, что его паранойя не выходит за рамки стандартного и ограничивается одним лишь пластырем, прилепленным на вебку ноутбука, но теперь, рассекая по школьным коридорам, он не может отделаться от ощущения, что его новый знакомый, ставший случайным свидетелем его, Юнги, прикорма, преследует его везде. И сразу напрашивается вопрос (помимо лаконичного «какого хуя?»): а насколько сильно Юнги на самом деле — социопатичное чмо, раз уж никогда не обращал внимания на Чимина, с которым они, оказывается, пересекаются в школе ну просто до неприличия часто? Он замечает его. Стоящего в очереди в столовой, обедающего под деревом во дворе в компании придурковатого друга, роняющего мячи во время игры в баскетбол на стадионе. Много еще где. На уроках биологии, например. Где, как оказалось, Чимин сидит прямо напротив через ряд от него. Юнги шифруется, стараясь вести себя с ним как обычно и каждый раз при взгляде на маленькую неловкую фигуру напоминая себе, что для человека после той ночи не изменилось ровным счетом ничего, раз уж он считает, что то был лишь сон — один из длинной их череды, если верить его полусвязному бреду. Юнги шифруется. Но выдерживает недолго. — Это, — тычет он сначала сидящего рядом Хосока в бок локтем, а потом в чиминову сторону — пальцем, — Кто? Тот медленно оборачивается, лениво прокрутив меж пальцев ручку, которую держит лишь для вида: едва ли кто-то из них слушает нудный учительский бубнеж, не то что записывает. Хосок щелкает языком, вздохнув, прежде чем ответить. — М-м, Чимин? Ну. Ходит на класс фехтования, учится, вроде, на отлично, регулярно ездит щеночков в местный приют подкармливать, — тянет он задумчиво, на ходу выуживая из памяти факты, — Списывать дает за шоколадки. Местное, скажем так, солнышко. За неимением обычного, — произносит он и хихикает, пригнувшись к парте, избегая попадания в поле зрения учителя. — Солнышко? — Юнги подпирает щеку рукой, проводив скучающим взглядом вышедшего из класса ученика, — Солнышко — это херово. Хосок хохочет, уткнувшись носом в ворот свитера. — Ага. Тебе-то уж точно, — заговорчески шепчет он, — Как раз тот случай, когда не светит, а как минимум сжигает. В тот момент Юнги почти искренне жалеет, что под рукой не имеется даже ссаной серебряной вилки, чтобы воткнуть зарвавшемуся волчаре в руку. Кто-нибудь, повесьте уже объявление о том, что в школу с животными — нельзя. Юнги размышляет о словах Хосока весь день, исподтишка наблюдая за передвижениями иногда оказывавшегося поблизости Чимина. Еще размышляет о том, какого, спрашивается, лешего он это вообще делает. И вспоминает сонное чиминово «так плохо сплю, ты бы знал» совершенно не вовремя. Как раз тогда, когда, не появись у него предлога совершить очередную дичь, он бы просто забил и продолжил доживать свою жизнь, избегая всякого попадания под открытые солнечные лучи, но предлог, блять, вот он, вспоминается сам. Юнги, он же — исключительно приличный вампир. (Исключительно припизднутый — тоже, но об этом потом.) А еще он в силу своих небольших генетических, скажем, отклонений, что отличают его от среднестатистических людей, очень и очень неплохо справляется с тем, чтобы корректировать не только людское сознание, но и сны. Ночью солнце не светит, думает он и именно этой мыслью руководствуется, когда глубоко после полуночи взбирается на знакомую ему ветку дерева. В помещении темно, хотя вампиру со встроенным в организм ночным моудом это ни капли не мешает разглядеть безмятежно пускающего слюни на подушку хозяина комнаты. Юнги осторожно огибает разбросанные по полу учебники — ох уж эти отличники — и прокрадывается к кровати с таким видом, словно, заметь его хоть одна живая (и не очень) душа, он предпочтет сдаться сразу и притвориться мертвым. Или не притвориться, получается. Обморок в любом случае изобразит, но это уже лирика. С наисложнейшим выражением лица он подбирается к ничего не подозревающему Чимину и медленно присаживается на покрывало. Рука тянется к его белобрысой голове раньше, чем Юнги успевает придумать тысячу и одну отговорку этого не делать. Он, затаив дыхание, мягко накрывает теплую щеку ладонью. Со снами всегда сложнее было: это тебе не просто мироощущение подправить. Тут уже тактильность как залог успеха и гарант того, что не проебешься и не нагонишь человеку случайно кошмаров руками своими корявыми. То мгновение для Юнги — невыносимо долгое, бесконечное. Пальцы, едва касаясь, очерчивают овал чужого безмятежного лица — вдумчиво, завороженно — пока глаза мягко светятся красным, пока он бережно вплетает в чиминов сон серебристый лунный свет и ласковую ночную тьму. Пусть даже ему не будет сниться ничего определенного — одно только лучистое марево — и то принесет больше удовлетворения, чем выматывающие динамичные сны. Он думает: пускай Чимин отдохнет. Пускай Юнги не будет психовать по поводу того, что ключевую роль этих динамичных снов порой исполняет он сам. Пожалуй, не сегодня. Секунда, две, три — он в последний раз ведет ладонью по горячей щеке, собирая кончиками пальцев отголоски чужого умиротворения. И не успевает отскочить, когда в его запястье мертвой хваткой вцепляется чужая рука. Он дергается как белка, застанная врасплох слепящим светом фар, не вскрикивает только потому, что срабатывает алярм «родители дома». А Чимин смотрит на него, как ни в чем не бывало — сонный, расслабленный. С очень и очень сильно сжимающимися пальцами — еще немного и даже стальные вампирские кости не выдержат и затрещат, как трещит по швам и сам их обладатель, в ужасе взирающий на человека перед собой и не понимающий, каким образом он умудрился так тупо проебать момент, когда Чимин проснется. Юнги пугается. Юнги судорожно ищет выход из сложившейся ситуации. — Это сон, — брякает он первый, решив идти в наступление. Чимина, правда, не впечатляет. Он даже не меняется в лице, выглядит все также спокойно — зевает, проведя языком по пересохшим губам. — Ну, — произносит хрипло, и мурашки скатываются у Юнги по линии позвоночника вниз. Туда же, куда катится и вся его жизнь, похоже, — Если это не один из тех снов, где ключевым моментом является наш поцелуй, то я отказываюсь спать его дальше. Юнги конвульсивно дергается, сглатывая. Это еще что за — на поцелуи даже во имя усыпления он не подписывался. Даже мысль о том, чтобы наклониться и послушно поцеловать эти темные губы перед собой, вдруг выбивает из него воздух (и желание жить). И пока он с округлившимися глазами впадает в прострацию, неловко покачиваясь над все еще удерживающим его за руку Чимином, тот продолжает: — Ладно, — говорит, издав меланхоличный, слегка отдающий обидой смешок, — Дай хотя бы просто на тебя посмотрю. И резко сгибает руку в локте, вынуждая Юнги неловко бухнуться сверху. Тот лишь твердит про себя, что не подскакивает и не удирает в неизвестном направлении только потому, что он все еще — приличный вампир, а убежать будет как-то ну… некрасиво. Возможно, поэтому он и не перечит, когда Чимин бережно спихивает его с себя, уложив рядом на постель, и накидывает край одеяла на его плечо. — Спи, пожалуйста, — шепчет он, и Юнги мгновенно бросает в жар. Он лихорадочно трясет головой и решает, что подыграть — самый лучший вариант из всех возможных, если он хочет заставить человека думать, что тот все еще спит. Он прикрывает глаза, чутко прислушиваясь к чужому выравнивающемуся дыханию, и всем своим нутром чувствует, каким тяжелым взглядом исследует Чимин его лицо. Домой он уходит с рассветом, убедившись, что тот крепко спит.

***

А через пару суток приходит опять. И это — пиздец ну просто невообразимой величины, возможно, самый объемный из тех, что когда-либо выпадали на его нелегкую вампирскую долю. То есть, мало ему проблем с тем, чтобы просто прокормиться и не навлечь на себя агрессивную толпу испуганных людей, так еще и это. «Это» идентифицируется чаще всего как мерзкое щекотливое ощущение в животе, что расцветает, стоит в очередной раз столкнуться с Чимином в школьном коридоре. Туда же относится вся та паника, возникающая при мысли о том, что пару дней назад Чимина можно — и нужно — было поцеловать, и даже единожды посетивший его сон с персональным чиминовым участием. Да, ничего особенного в этом сне не было — иначе Юнги бы наверняка вымер еще разочек — но даже вид Чимина, просто сидящего так близко, что соприкасаются их плечи, заставил его подорваться посреди ночи, судорожно хватая ртом воздух в поисках опоры, потому что — падает. Проваливается глубоко и стремительно. Такое себе, если честно. Возможно, поэтому он вновь и оказывается в знакомой комнате подле знакомой кровати. Постельное белье вот, новое. С кроликами. У Юнги вырывается нервный смешок. Он даже не успевает подумать о том, что вообще собирается делать. Тело решает действовать отдельно да побыстрее — и рука уже тянется вперед, заставив для устойчивости упереться коленом в хрустящее розовое одеяло. Пальцы робко — в противовес решительному и категоричному лицу — сжимают чужое плечо. — Эй, — шепчет Юнги, наклонившись, и Чимин сонно мычит, перевернувшись на спину, — Ты все еще спишь, понял? — добавляет, проследив за тем, как тот медленно разлепляет веки. Чимин если и удивляется, то виду не подает: кивает только и показательно двигается в сторону, освобождая место. — Слушай, — тянет он, прерываясь на зевок, тут же передающийся Юнги, который послушно ложится рядом поверх одеяла и замирает, боясь даже пошевелиться. Уже успехом будет, если в глазах у него бегущей строкой не читается «что я блять творю», — Мне в последнее время что-то совсем перестали сниться, кхм, мокрые сны с твоим участием. Юнги давится воздухом уже на этом предложении. — Может, пофиксим как-нибудь? — добивает Чимин и совсем не выглядит так, словно шутит, — Ты уж не подумай ничего, но в них была какая-то изюминка. Уже в следующую секунду Чимин проваливается в сон, а слишком бледный даже для себя самого Юнги минуты три только восстанавливает дыхание. Прийти было идеей откровенно херовой. У него случается асфиксия, стоит только подумать о том, чтобы Чимина поцеловать, не то что… большее. Юнги подскакивает, отшатнувшись от кровати, и едва не падает, споткнувшись о лежащий на полу учебник. Он мотает головой, поднимает взгляд на неподвижно замершего парня и чувствует себя даже более потерянным, нежели когда ему впервые объявили, что отныне придется человеков периодически отведывать. Юнги, он, конечно, вампир — каменное лицо когда надо и не надо и активный побег от социализации прилагаются — но он еще и подросток. Все еще. И почему-то мысли о том, чтобы именно Чимина коснуться как-то не так внушают ему неподдельный ужас. Он переводит дыхание и, развернувшись на сто восемьдесят, делает решительный шаг в сторону рабочего стола в углу. Если постоять и порассматривать предметы чужого обихода, думает он, можно выкроить время на то, чтобы унять бешено колотящееся сердце. Можно даже найти себе повод не пробивать в стене отверстие своей пустой головой, в которую закрадываются в последнее время исключительно припизднутые идеи. И одна из них особенно навязчивая. Приходит как раз тогда, когда Юнги по десятому кругу проходится глазами по не слишком-то аккуратно расставленным на полках фотографиям. Чимин в бассейне, в школе, с рапирой в руке, с придурковатым другом, измазанным кетчупом. Чимин дома, на улице, в приюте для животных и практически везде — с тем самым другом. В следующую секунду Чимин — под Юнги, все еще спящий и не подозревающий, что ебанутые идеи воплощаются тоже ебануто, а прямо сейчас — еще и с его непосредственным участием. И, когда Юнги, преисполненный решимости, твердой — почти не дрогнувшей — рукой аккуратно поворачивает его на спину, он перестает контролировать, спит Чимин или нет. Намеренно. Если оттолкнет, думает он, медленно наклоняясь вперед, то так только лучше и будет. А потом — собравшись с духом — целует. Не сказать, что земля уходит из-под ног, а в голове взрываются целые галактики, но как минимум взрываются поочередно каждая из вскруживших вверх по пищеводу бабочек внутри, разгоняя мгновенно трепет по всему телу. Юнги прижимается к теплым чиминовым губам — плавно, затяжно, боясь резким движением случайно похерить все то светлое и пронзительное, что тугим клубком сворачивается у него в животе, и маленькое эгоистичное чмо внутри яро агитирует за то, чтобы не допустить, чтобы Чимин проснулся и — наверняка же так и случится — оттолкнул. Поэтому он почти вскрикивает от неожиданности, когда его затылка легко, почти неуловимо касаются чужие робкие пальцы. Притягивая ближе к себе.

***

Погода пасмурная — ничего, в принципе, нового — но это совершенно не мешает преподавателю физкультуры выгнать их заниматься на баскетбольное поле. Хосок с минут десять наблюдает за тем, как Юнги, неподвижно сидя на трибуне, что-то внимательно высматривает в пустоте перед собой, и все-таки подходит, опускаясь рядом. — Эй, — он щелкает пальцами прямо у него перед носом, заставив дернуться и подскочить от неожиданности, — Не выпадай из реальности. Юнги только сокрушенно трясет головой, зарывшись пальцами в волосы, и вздыхает. — Пиздец какой-то, — глухо произносит он, даже не поворачиваясь в сторону Хосока. — Если ты про нормативы для сдачи на физре, то полностью поддерживаю, — только и кивает тот. А потом отодвигается от Юнги сантиметров на десять, когда он поднимает на него сравнявшееся цветом с каменной кладкой школы лицо. Слегка, скажем так, угрожающе. Самую малость. — Как бы ни так, — произносит он слишком апатично даже для себя самого и — Хосок напрягается — замирает, остановив взгляд на ком-то затерявшемся в толпе игроков в баскетбол. Вычислить того, кому повезло стать объектом наблюдения объекта, судя по виду близкого к повторному вымиранию, оказывается не сложно — и через секунду Хосок уже с умильным выражением лица любуется тем, как вытягивается в струнку и смертельно бледнеет Юнги, стоит только стоящему с мячом в руках Чимину, перехватив его взгляд, растянуть губы в хитрой ухмылке и — слабо помахать. — Дела-а, — только и присвистывает Хосок, когда Юнги, вздрогнув, без ответной реакции и объяснений просто встает и движется к выходу с поля, шагая так, словно к ногам ему привязали доски, и колени — ну совсем не сгибаются. Тогда Чимин переводит взгляд и на него самого — и в ответ на его дружелюбный оскал появляется желание как минимум (в)скрыться.

***

В следующий — и, как твердит про себя Юнги, последний — раз он становится незваным гостем в чиминовом доме только через две недели, когда страдать в компании себя самого становится как-то ну совсем невмоготу. Юнги, он же — приличный вампир, поэтому, частенько покушаясь на человеческую кровь, старается всегда стороной обходить их чувства, ощущая себя виноватым перед теми, кто к нему хоть что-то испытывает, хотя он — последний из всех, кто того достоин. И, конечно же, самому себе по-настоящему вкрашиваться в и так много претерпевших от него человеков он не позволяет. Или — не позволял. Собственно, поэтому и приходит к Чимину снова, вдоволь исстрадавшись по его светлому образу в течение тринадцати дней добровольного затворничества в стенах своего дома, потому что видеть эту маленькую солнечную фигурку в стенах школьных коридоров оказалось для него самую малость — невыносимо. Перед тем как прийти Юнги накручивает себя очень долго и упорно, успевая даже пару раз от безысходности приложиться своей пустой головой о стену над собственной кроватью и для успокоения нервов пригубить бутылку спрятанного на особые случаи коньяка — и дворецкий смотрит на него как на умалишенного. Но это ничего. Это мелочи. Особенно по сравнению с тем, что, едва Юнги грациозно переваливается через подоконник, он напарывается на внимательный взгляд невозмутимо сидящего на кровати Чимина. — Стоять, — бросает тот резко, стоит ему заметить, что Юнги собирается совершить поползновение обратно в сторону улицы, — Присаживайся, раз уж пришел, — и хлопает ладошкой по одеялу подле себя. Юнги только сглатывает в ответ на столь гостеприимный жест и с видом загнанной волками полумертвой — что совсем не ирония — косули дергано продвигается к постели и неловко плюхается на край. — Не спишь? — брякает он и выглядит настолько растерянным, что сразу в кончиках пальцев концентрируется желание осторожно пригладить его взъерошенные волосы и к себе притянуть, уткнувшись в них носом. Чимин воздерживается. Пока что. — Не сплю. Недели две уже. — Оу. Юнги замолкает, взглядом вперившись в цветастое одеяло, и старательно изображает из себя пустоту, судорожно силясь сгенерировать адекватный план действий. Выходит не очень — хотя бы потому, что, возьмись он теперь Чимину подправлять сознание — сам себе потом не простит. — Юнги, — произносит тогда Чимин первым, заставив его вскинуть голову с видом нассавшего в тапки котенка, который очень — очень сильно теперь стремается даже дышать, — Я, конечно, наивный, — продолжает он негромко говорить и кромсать Юнги изнутри без всякого ножа, — Но не тупой. У того уходит с полминуты на то, чтобы понять, о чем он вообще. — И ну… как скоро ты понял? — неловко дергается Юнги в ответ. — Что каждый раз ты мне не снишься? — он показательно изображает задумчивость, чтобы в следующий момент щелкнуть пальцами с улыбкой, словно только что вспомнил, — Ну вот когда ты меня разбудил посреди ночи со своим остроумнейшим «это сон», тогда и понял. Если ты не заметил, я стал оставлять окно открытым, подперев его книгой, чтобы тебе было не сложно влезать. И, ну — Чимин, конечно, наивный, но не тупой. А вот Юнги — очень даже. Потому что он ведь — реально — не заметил. — Пиздец, — произносит он пораженно. — Не то слово. Знал бы ты, как знатно я охренел, когда осознал, что парень, по которому я сохну еще с первого класса старшей школы, вдруг избирает настолько тупой способ ко мне подкатить. У Юнги вырывается нервный смешок. Подкатить. Ага, как же. А потом он смачно прикладывается ладонью к собственному лбу на глазах у удивленного Чимина, потому что — блять, ну правда же, что это вообще было, если не способ привлечения внимания. Просто вышло как-то… машинально. Он не планировал. Он торопился. И смысл сказанного Чимином в полной мере по причине свалившегося осознания доходит до него не сразу. Приходится прокрутить снова в голове это беззаботное «сохну еще с первого класса старшей школы», и вот тогда уже возникает срочная необходимость научиться дышать заново, потому что уж к подобным заявлениям его жизнь стопроцентно не готовила. Чимин со стороны удовлетворенно наблюдает за стремительной сменой эмоций на бледном пораженном лице, и довольно вздыхает. — Что, дошло? А я, между прочим, не сильно-то и скрывался. Просто близко не подходил. Юнги только кивает заторможенно, переваривая информацию и пытаясь унять раз за разом пропускающее ход сердце. — Да я бы даже и не заметил, если бы не… — начинает он и тут же осекается, вспоминая о том, что Чимин, кажется, все еще не в курсе обстоятельств их фактического «знакомства», — Если бы не вся эта история со снами, — заканчивает он, неловко рассмеявшись. А Чимин, он ведь — наивный. Но не тупой. Поэтому не переспрашивает — улыбается только, кивнув. — А один раз, представь себе, мне даже приснилось, что ты — вампир, — роняет он беззаботно. И — скалится, падла. Скалится. Юнги замирает. — Прикольный, кстати, был сон, — продолжает Чимин, как ни в чем не бывало и, придвинувшись, наигранно сердито грозит ему пальцем, — Только покусись на мою шею — рапирой проткну, — и заливается смехом. Юнги только с сожалением оглаживает взглядом плавные линии мышц у него на шее, а после — вновь припекает глазами к посеребренному лунным светом лицу. Сглатывает, набираясь смелости, и произносит: — А на сердце — можно? — и имеет в виду, возможно, даже не платонически. Смех Чимина обрывается, он осекается, замерев, и смотрит чутко, внимательно. Склоняется ближе, чтобы, вызвав у Юнги очередной приступ асфиксии и придав моменту пикантности, вкрадчиво произнести: — Такой ты слащавый, слушай, — и хихикает, склонив голову к плечу, — Не можно, а нужно.