it was too complicated / всё было слишком запутано

это сумасшествие. Я взбиваю золотистые пряди и разглаживаю льняное платьице ладонями; здесь очень-очень душно, и голова уходит в разгул – всё кружится и кружится, сбивая с мысли. Такой приятный запах цедит вокруг меня; терпкий, пряный, манящий. Прям-таки витает почти у самого носа, зовет к себе, чертовски приторный и одновременно ужасно горький. Хочется попробовать на вкус, насытиться ароматом острого имбиря… или это сладковатый мускатный орех? Слишком дурманит, сложно определиться. — Земля вызывает Эву, приём, — Нура невероятно громко хлопает железной дверцей шкафчика и устремляет свой взгляд на меня; я дергаюсь. Неужели она что-то говорила? Совсем забылась. — Если ты и дальше продолжишь в открытую пялиться на мальчиков, то твоя репутация стервозной динамщицы полетит коту под хвост. Нура хмыкает и прижимает к груди парочку учебников по анатомии, гремя золотистым браслетом, после чего разворачивается и бредет прямиком к нужному кабинету. — Ничего я не пялюсь, — после нескольких секунд полного ступора, пытаюсь нагнать быстрый шаг подруги. И почему она все еще не лучший атлет нашей школы? Краска прилила к щекам, окрашивая их бледноту в ярко-пунцовый цвет; я растерянно оглядываюсь по сторонам и закусываю нижнюю губу. — Сильно заметно? — Достаточно, — отвечает блондинка, и я мысленно стукаю себя по лбу чем-нибудь тяжелым; совсем обезумила. Раньше я и думать не могла, что сейчас, стоя посреди коридора, буду в открытую рассматривать эту великую компанию пенетраторов и мечтательно вздыхать. Он не смотрит на меня, даже не удосуживается поднять на меня свой мрачный янтарно-пламенный взгляд, от которого у меня колени в обратную сторону выворачиваются. А я все чувствую и чувствую этот пьянящий запах спелых вишен, а может это хрустящее печенье? Все так сложно, что аж глаза холодным дождем наполняются. Скоро я затоплю своими слезами всю Норвегию, может хоть тогда он поднимет на меня свой тяжелый взгляд? — Я пытаюсь этого не делать, правда-правда, — сколько можно оправдывать себя, чертова Эва? просто скажи, что ты слабая, бесхребетная, наивно влюбленная плакса-пессимист, готовая развешать по всей стене постеры с изображением того самого «избранного». — Это какое-то блядство. Я грустно вздыхаю и подхожу к своему месту, бросая небольшую сумку на пошарпанную парту. Как можно трезво рассуждать на уроках, когда этот аромат буквально оседает у меня на легких, создавая невыносимую тяжесть – значит, что он где-то близко-близко. Может быть, за стеной сидит на скучном уроке истории, или где-то на первом этаже разговаривает с друзьями. Это дурное местонахождение соулмейта где-то поблизости странно воздействует на мой организм; другие описывают это ощущение аромата как-то иначе. Я больше, чем уверенна, что мой соулмейт – это гребанный Вильям Магнуссон, в котором я и души не чаю. Я ощущаю его всеми фалангами пальцев, всеми волосками на теле и каждым суставом. Я не верю в совпадения; как только я перехожу порог учебного заведения, в мой нос врезается слегка уловимый запах ореховой начинки. Нет, это не она... Может, сливки? Я узнаю его из тысячи, из миллионов других ароматов; когда я оглядываюсь, обязательно вижу где-то поблизости Вильяма. Того, кто дарит мне этот горький осадок на грудной клетке; того, кто заставляет мое крохотное сердце плясать мазурку по сотне раз; того, кто ни разу не посмотрел на меня. — Ты уверенна, что твой соулмейт… он? — блондинка присаживается на стул и достает из пенала несколько ручек; Нура в этом плане полный скептик. Как ни крути, но заставить верить ее в существование родственных душ равнозначно заставить тридцатипятилетнего мужика поверить в существование единорогов и пони. Она говорит, что наличие странного аромата в присутствии твоего соулмейта – ничто иное, как выдумка и самое настоящее внушение. Я поправляю прядку волос и хватаюсь за собачку на молнии, раскрывая сумку. — Я не знаю, Нура, — произнесла я, раскладывая тетрадки на парте, и задумчиво покосилась к окну. — Но я знаю, что когда прихожу домой, то ощущаю невыносимую пустоту в грудной клетке, понимаешь? Будто бы, эм… будто бы вырвали одно легкое, оставив другое гнить и погибать, и так все медленно-медленно. Это дерьмово. Блондинка кивнула; я хмыкнула, отбивая неизвестный ритм подошвой затертых кед. Звонок оглушил класс своей занудной трелью, и все ученики заняли свои места. Я не знаю, как научиться мыслями быть здесь, в реальности; сидеть на уроке и слушать статный голос учителя, легкий шепот учащихся и еле уловимый смешок подруги у левого уха. Моя новая привычка никакой радости мне не приносит, а наоборот доставляет дополнительные хлопоты; как можно отключаться от мира абсолютно всякий раз. Я и уловить не могу тот момент, когда мои мысли улетают далеко-далеко, куда-то в другую вселенную моих романтичных грез и самых желаемых мечтаний. Я подперла тяжелую голову рукой и достала исписанную тетрадь, весь урок вырисовывая на ней мое самое любимое имя. Имя со вкусом пряного имбиря. В школьной столовой очень шумно; в уши врезается скрежет серебряных вилок, негромкий лепет учеников за соседними столиками, их шепоты и тихий смех, стук каблуков и резкое бренчание бокалов; я нервно прикрываю глаза. Они болят, жутко болят, и чувствуется неприятное жжение – последствие моей очередной бессонной ночки в обнимку с подушкой и своими душевными терзаниями под мелодичные песни Ланы. Я дергаю плечом и оглядываюсь вокруг; блондинка Вильде смотрит на меня вопросительно и почти прожигает своим острым взглядом. Я щурюсь и потираю виски; неужели она что-то говорила мне? Я снова упала в пропасть надоедливых раздумий, сотый чертов раз по счету.  — Ты в порядке? — Нура касается моей ладони и смотрит на меня из-под своих длинных ресниц; ее глаза такого ледяного цвета обжигают горячим пламенем заинтересованности.  — Да, — сухо отвечаю и перевожу взгляд на столик в самом центре школьного кафе; а я ведь чувствую его, даже когда сама того не желаю. Вот он, сидит спиной ко мне в обтягивающей черной рубашке, которая ему так идет. Как всегда, русые волосы разбросаны в разные стороны, и мешающая иногда челка прикрывает левый глаз. Я ни разу не разговаривала с ним. Так, перебрасывалась парочкой слов на одной из темных вечеринок Харли Квинсон; я тогда жутко нервничала и смущалась, а он, по обычаю, был непоколебимым и беспечным, превращая меня в растекающуюся лужицу.  Я выдохнула и дернулась, вновь поникнув головой к столику. До меня доносился громкий смех Вильяма и парочки пенетраторов, сидевших прямо рядом с ним, и я ненавистно сглотнула и сжала в руке блестящую вилку, молясь не задохнуться от горького запаха имбирного печенья, плясавшего у моего носа беспрерывно; я молилась не захлебнуться от этого блаженного сладкого ощущения тепла, непонятно откуда взявшегося, но разливающегося по моему телу с такой невероятной скоростью, буквально становясь единым целым вместе с моей кровью; я молилась оставаться адекватной, когда как мое сознание буквально кричало мне: «задержи чертово дыхание».  Громкие смешки и переговоры девочек доходили до меня, словно я была под водой; лежала на самом дне озера и смотрела на солнце, под которым мне никогда больше не суждено погреться, и его лучи теперь холодные, равнодушно играющие на моей молочной коже сквозь толщу воды; здесь песок твердый, и несколько камней остро впиваются в спину, оставляя глубокие раны и окрашивая прозрачную жидкость в кроваво-красный цвет.  — Привет, — наконец-то у меня получилось отвлечься от своих гнусных мыслей и поднять голову, чтобы взглянуть на обладателя хрипловатого голоса. Сначала мои серые глаза метнулись по лицам девочек, а потом наткнулись на карий, словно омытый дождем вишен, взгляд парня, от которого у меня екнуло сердце. Сам гребаный Вильям Магнуссон стоял у нашего столика, опираясь сильными руками о его поверхность, и вежливо улыбался, не прекращая так странно действовать на меня своим присутствием. Девочки приступили переглядываться, не упуская возможности молча демонстрировать своей искреннее удивление, пока я сжимала в руках серебристую вилку и глядела по сторонам, стараясь не задохнуться.  «просто задержи чертово дыхание, слышишь?»  — Привет, Вильям, — пропищала Вильде, сжимая во рту ложку с ванильным мороженым; блондинка не сводила с Магнуссона взгляд, и я словила себя на мысли, что готова вырвать парочку ее шелковых волос, прежде чем мое состояние стабилизируется. — Чем обязаны?  Парень очаровательно улыбнулся и поправил свою густую челку пальцами, и я прикусила губу, сдерживая свои странные порывы выкрикнуть ему в лицо: «прекрати делать это».  Я пошатнулась и посмотрела на рядом сидящую Нуру; вид у нее был нездоровый; она взяла мою ладошку под столом и поддерживающе кивнула. Уголки ее алых губ заметно приподнялись в дружеской улыбке.  — Вы идете в бар сегодня вечером? Там будет выпивка, бразильские танцы и неплохой бармен, — отвечает Вильям, снова пройдясь по нам карим взглядом; готова поклясться, что он задержал на мне секундный взгляд. Я чуть ли не подпрыгнула со стула от радости, но предоставила слово блондинке Вильде, раз уж она взяла на себя обязанность быть нашим языком. Линн приняла на себя незаинтересованный вид и равнодушно пожала плечами; актриса из нее так себе, но даже я на минуту перестала дышать, боясь, что та действительно откажется.  — Ладно, хорошо, мы придем, — наконец ответила Вильде и натянула на себя самую беззаботную улыбку; я закатила глаза. Даже показушное поведение Линн не заставит мое настроение поменяться; у меня появился такой шанс, какой не появлялся ни разу в жизни. Вильям кивнул нам и размашистыми шагами пошел прочь к своим друзьям. Я откинула небольшую прядь волос за спину и незаметно улыбнулась; этот день обещает быть отличным.