***
Он бежал по холодной и непроглядной улице, на которой в это время не было ни души, бежал так, словно за ним гналась стая гончих собак. Но все, что преследовало его, всегда находилось рядом. Съедало изнутри. Оставляло за собой горькие ощущения — будь то чувство невыносимой слабости, или желание бесконечно рыдать. Но Огата бежал. На лбу и висках начал появляться жар; ветер, обволакивающий все тело, начинал давить на легкие все сильнее, глаза слезились. Но не от усталости. Хякуноске был совсем ребенком, когда уже полностью изучил местные дворы и улицы. Он часто гулял, и сколько себя помнил — перед собой асфальт, твердый и серый, несколько десятков высоких деревьев с примерно таким же количеством кустов подальше от обочин дорог и пару высокоэтажных зданий. Завернув в один из любимых дворов — нелюдный и темный, Огата остановился отдышаться, оперевшись о первую попавшуюся стену дома. Немного передохнув и оглядевшись вокруг, Хякуноске неожиданно для себя увидел два ярко сверкнувших огонька из кустов за дворовой дорожкой. Черный кот. На самом деле, было бы сложно разглядеть раскраску и отличительные черты спрятавшегося существа, если бы не бледный свет уличного фонаря, который охватывал приличную территорию вокруг себя. Что Огата, что кот, встретившись друг с другом взглядом, почти не двигались, даже не моргали, хотя биение их сердец выдавало их же дыхание. Голову Хякуноске вскружили любознательность и желание увидеть незнакомца во всей красе, поэтому он решил подойти поближе, но, когда заметил навострившиеся острые уши, вместе с ними не менее тонкие усики и треугольные зрачки, приостановился, а на плечах осело резкое чувство незащищенности и неопознанный страх. Кот заметно переменился, въедался в Огату своим пронзительным взглядом, словно нашел необходимым прочитать его с макушки до пят. Он вилял хвостом с такой грацией и силой, что от такого напряжения Огата был готов просто начать бежать. Тем временем во дворе через въезд подальше появилась какая-то легковая машина, чьим шумом испугала других кошек, что были поблизости нее. Черный кот в свою очередь остался на месте, лишь повернув голову на находящегося довольно далеко механического нарушителя покоя. Придя в себя, Огата заметил свое нарушенное и глубокое дыхание, учащенное сердцебиение. Ему не хотелось, чтобы его увидел кто-то из людей, отчего, метнув последний раз за эту ночь взгляд на загадочного кота, побежал домой.***
При возвращении Огату ждала не только кромешная темнота в каждой из комнат, но и звенящая, режущая слух тишина. Мама, должно быть, уснула. Хякуноске заметил, что она начала много спать после ухода отца. Может, она хотела уйти от реальности, может, частый плач сильно истощал силы, морально подавлял, заставлял отключиться. Ему действительно было болезненно от состояния матери, но он чувствовал себя настолько потерянно и беспомощно, что все, что мог сделать — не беспокоить ее лишний раз. Конечно, боль от первых дней ее отклоненного поведения с течением времени утихла, хотя она все равно осталась в виде нарастающего где-то в уголке мозга осадка, как паразит съедающего разум мальчика, ядовито и беспрестанно цветя. Огата старался не шуметь, идя по коридору к своей комнате, и у него, к счастью, это чаще всего получалось. Без лишней мысли углубившись в сон, Хякуноске надеялся вновь повторить недавнюю встречу.***
Ранним утром как обычно из кухни слышались точные и аккуратные стуки маминого ножа о деревянную доску. Она снова готовила набэ из удильщика. Хоть это и будило Огату, он не хотел жаловаться, веря, что готовка — единственное, что делает мать до сих пор немного счастливее. Вскользь одевшись, Хякуноске тихо заглянул за дверь, которая открыла ему обзор на гостиную и кухню. Каждый раз он видел то же самое: неаккуратно заплетенные в хвостик черные локоны, испорченную осанку; покрасневшие от работы ладони, которые на фоне бледной и гладкой кожи были такими алыми — можно было видеть, как по их венам бежит кровь. Увлеченная работой она и не заметила, как Огата подошел сзади, взяв из миски с кусочками нарезанного мяса несколько из них. — Я пойду погуляю.***
Было облачно. Небо серое, но тучи густые, солнечный свет через них пробирался. Время было дневное, хотя Хякуноске не встречал никого — у всех были дела. У него тоже. Придя в свой любимый двор, Огата сразу заметил черного кота под одним из балконов дома напротив. Сначала он незамысловато лежал на боку, выпрямив свои конечности, затем, дернув левым ухом, помотал головой, после чего сел и начал вылизывать лапу. Хякуноске нравилось наблюдать за таким простым поведением животного. Приметив Огату, кот, похоже, снова навострился. Мальчик скоро отвел взгляд на пакетик с кусочками рыбы. Посмотрел на него и сам кот, учуяв что-то вкусное. Хякуноске нервничал, но смог взять себя в руки. Положив лакомство подальше от себя и заодно отойдя на пару шагов, он стал ждать ответной реакции. Кот моментально привстал, отряхнулся и начал медленно, но верно приближаться. Дойдя до еды, он тут же принялся ее пробовать, жадно проглатывая кусочек за кусочком. Огату переполняли смешанные эмоции: то страх неизвестного заменяла радость успеха, то наоборот — ему до сих пор было не по себе от их предыдущей встречи. Хякуноске все еще не решался подходить, а возможность погладить пушистые ушки казалась довольно маловероятной. Почувствовав нежеланное и продолжительное присутствие человека рядом, кот, по всей видимости, решил прогуляться. Перед тем, как встать, он махнул хвостом, а по мере ухода за угол здания показал лишь подушечки шагающих задних лап. Мальчик решил не медлить и поспешил за ним.***
Гуляли они долго, почти весь день, меняясь местами в рядах лидирующих: то Огата следовал за котом, то кот за Огатой. Тем не менее, черношерстный продолжал не подпускать Хякуноске близко к себе. Бегал ведь он значительно быстрее, что заставляло мальчика частенько напрягаться, чтобы успеть. Несмотря на это, Огата ни в коем случае не хотел расставаться, все же, никогда не удавалось получить ни от кого более столько внимания. Вечер уже давно был близок к наступлению. Шагая по мосту, Огата не смотрел ни на свой путь, ни на многочисленные звезды в небе — он все это уже много раз видел. Что было более интересно, так это все тот же кот, что шел по ограждению от воды чуть впереди. Умелое перебирание лапами по перилам, еле заметное шелушение шерсти на ветру, движение словно живущего самого по себе и иллюзионно левитирующего хвоста. Но ему все равно следовало поглядывать перед ногами. На дороге лежал камешек, о который он споткнулся и чуть не упал, выкрикнув что-то от испуга, чем привлек внимание недавнего знакомого. Мальчик ожидал, что кот испугается, но он лишь кинул на него тяжелый взгляд — в его острых зрачках читалось то ли презрение, то ли безразличность. На Хякуноске снова напал неоднозначный страх, схожий с тем, какой был при их первой встрече. Солнце садилось. Огата не мог перестать смотреть на эту картину, портрет восхитительного и устрашающего существа на фоне розового и темно-синего заката. Лучи четко освещали все контуры, выделяя его главные черты, фигуры. Сейчас особенно точно был заметен самый темный оттенок из возможных — чернильно-черный. Благо портрет в анфас успел смениться профилем, не дав Огате сойти с ума. Кот наконец отвернулся в сторону захода солнца. А там: прямую линию горизонта взволновала неспокойная река, когда слепящий глаза свет прорезал все небо, отражаясь в воде. Хякуноске вздохнул поглубже и успокоился. Облокотившись на перила, он присоединился к наслаждению красивым видом. Но и это длилось недолго — его ненасыщенный интерес снова перепал на черношерстного. Огата знал, что кот замечал все его движения, возможно, даже читал мысли, или просто чувствовал преднамерения из-за предсказуемости детского ума. Хоть он и был жутким, тем не менее, в нем проглядывалось что-то похоже на душу. Протянув руку, Хякуноске дотронулся до черненькой макушки, в надежде погладить кота. В момент послышался нарастающий и недовольный рев, режущий уши. Следующая секунда — на руке несколько порезов от острых когтей. Огата никак не ожидал этого, хотя… это же было так предсказуемо? Существо наконец показало свое истинное лицо, скорее, морду, наполненную невероятной яростью и раздражением, излучающую какую-то ядовитую ненависть. Широко открыв пасть и продолжительно прошипев, как змея, кот развернулся и помчался прочь, словно, если бы мог говорить, кинул на прощание на мальчика словесное проклятье. Хякуноске свалился с ног, наблюдая за просачивающимися сквозь порезы струйки крови, за дрожанием его беспомощных рук, сопровождающимся дурманом в голове. Что-то в миг въелось в его разум, как раскат молнии, словно это была последняя капля его рассудка. Он был наивным, если правда верил, что мог бы с кем-то подружиться, даже с котом.***
Шли месяцы, с медленным течением которых не могли сравнится быстрые перемены в мышлении мальчика. Хякуноске стал замечать за собой, что чувства, будь то: сопереживание, грусть или страх — начали покидать его материальное тело. Он перестал беспокоиться о том, что беспокоило бы его незадолго до этого. Мать стала объектом фона, той незначительной реальности, на которую не обращал внимания Огата. Он чувствовал новую, странную эмоцию, что до этого сдерживал, не зная об ее существовании. Съедающая скука, банальное и надоедающее состояние, когда хочется действовать, но тебе что-то мешает. Тебя съедает желание сделать решение, которое бы что-нибудь изменило, то, что заставило исчезнуть монотонность жизни и ненужное горе. Огата стоял у могилы матери, насыпая на надгробье горстку почвы, вспоминая, как совсем недавно, абсолютно так же, с презрением и безразличием, сыпал яд ей в тарелку. Дуновение ветра смело пару мелких крупинок земли у холодного камня с гравировкой неинтересных дат на лицевой стороне. Хякуноске нехотя углубился в мысли, отчего понял одно — он не жалел об этом поступке, ничуть. А хлопанье пушистого хвоста о густую траву у дерева неподалеку в ушах мальчика раздавалось аплодисментами.