Орландина

Где-то, сказал, меня ты видел? Знаешь, что сам меня обидел? Забыл меня? Но для тебя забуду слезы я, Пойду с тобой, коль позовешь меня. © АукцЫон — Орландина

До сих пор Криденс никогда не видел, чтобы Персиваль покрывал голову. Он вообще не прячет себя: всегда носит пальто нараспашку и с вызовом смотрит в глаза. Персиваль улыбается, обнажая зубы и смеется неожиданно громко. Но сегодня Персиваль надвигает на глаза серую как пепел шляпу-федору и лишь затем протягивает руку для аппарации. Криденс не ждет объяснений, он как всегда отвратительно послушен. На улице людно. Нью-Йоркцы спешат по делам в любое время суток, но сейчас белый день, и народу особенно много. Толкучка, крики, все то, что ослепляет приезжих и заставляет влюбиться в Нью-Йорк навсегда или же навсегда его возненавидеть. Лишь в конце улицы, где мертвым телом лежат обгорелые руины когда-то церкви, пусто. Власти позабыли избавиться от ничейного клока земли. Не осталось никого, кто захотел бы туда прийти. Собаки и те обходят десятой дорогой ее деревянные кости. — Туда не смотри, — предупреждает коротко Грейвс. На улице он никогда не касается Криденса, даже мельком, избегая ненужного внимания. Того и не нужно: мужчины вместе достаточно долго, чтобы Криденс знал, когда нужно последовать за аврором. Он не сбавляет шаг, сворачивает в до боли знакомую подворотню, следом за Грейвсом — доверяет, даже теперь. Напрасно, конечно. За спиной опускается непроницаемый для посторонних ушей и взглядов купол, и лишь тогда к Персивалю возвращается знакомая Криденсу расслабленная улыбка. Бэрбоун преодолевает расстояние между ними за пару шагов. «Джентльменская дистанция», как шутливо называет её Персиваль, Криденса раздражает. — Зачем мы здесь? — развалины прежнего дома не действуют так удручающе, как кирпичи и старые газеты переулка. Криденс нервно ежится.  — Хочу сделать тебе подарок. Персиваль бросает взгляд на солнечную улицу — люди продолжают спешить, не в силах заметить ничего подозрительного — и ухмыляется. — Хочу, чтобы сегодня, — пальто падает на пыльную землю, — Ты оставил свою прошлую беспомощность здесь. — И что я должен делать? — спрашивает Криденс, пальцем проводя по фетровому краю шляпы, возвращая ухмылку медленно и даже скромно. — Это ты скажи мне, что делать. Отыграйся на мне. Криденс один на свете, знает, что в постели Персиваль Грейвс осторожен, заботлив, и едва ли требователен, но в этой подворотне, где, кажется, еще слышно эхо былых рыданий, Криденс в самом деле может вообразить: перед ним не Персиваль настоящий. А значит этим человеком не стыдно помыкать, возвращая когда-то озвученные этими губами обещания. Хотя бы делать вид, что не стыдно. — Рад вас видеть… Мистер Грейвс. — Криденс, ты так изменился, мой мальчик, — слова чужие, но Криденсу и впрямь вдруг хочется, чтобы все это был он, Персиваль, в хорошем и в чудовищном, чтобы никого другого никогда не существовало: только чтобы Криденс всегда принадлежал ему одному. — Ты меня всегда недооценивал. Он смотрит свысока, прыгая сразу от вежливости к дерзости, смыкая расстояние между ними к нулю — Я тебя трахну. — сообщает Криденс, лишь в самом конце предложения потеряв уверенность смягчая голос до порочного шепота. — Попробуй, — дразнит Грейвс и взгляд его теряется в тени. Аврор подается назад, но Криденс моложе и быстрее — он давно нащупал палочку и секунда лишь — отбрасывает Грейвса к стене лицом. Персиваль держится за стену, пытаясь отдышаться после удара, но времени на это у него нет. Криденс колдует против своего покровителя куда увереннее теперь, выворачивая руки, обездвиживая настолько, чтобы было нескучно. Рубашка Персиваля такая ослепительно-белая, что юноша чувствует какое-то мрачное удовлетворение, избавляясь от нее, даже втаптывая в грязь. Сам он всегда приходил на те встречи взмыленным, нечистым телом, помыслами, душой. Нечего было кичится превосходством, мистер Грейвс. Спина аврора белая тоже, бледны и старые шрамы. Криденс прижимается лицом к оголенной шее, смеется: — Я еще не нашел ребенка, мистер Грейвс. Персиваль сбрасывает чары ровно лишь настолько, чтобы откинуться в чужие объятья, беззащитным торсом по жесткости твида. — К дьяволу ребенка, Криденс. Мне нужен ты. Голос текучий, тягучий, последняя низкая нота, объятье змеи, линия алой помады. Криденс жалеет, что такой у него нет с собой. Он уже не помнит, что ничего этого не планировал. — Уверен? — пальцами по пряжке чужого ремня, — Ты меня не убедил. — Ты и сам знаешь, — Грейвс беспомощен, словно перед казнью, ластится неумеючи, не пытаясь быть действительно нежным. Федора с его головы падает, но Криденс ловит ее. — Как же! — рычит он, снова отталкивая аврора, разворачивая к себе. Томный голос злит все больше, — Скажи мне это в глаза. — К дьяволу все, Криденс, — лихорадочно, — Давай же… Грейвс ловит юношу за руки, но тот презрительно стряхивает прикосновение. — Раздевайся. Криденс обходит вокруг Персиваля, носками черных туфель поднимая пыль. Он дрожит от злости на себя, но ему так нравится эта игра, и Персиваль молчит, глядит все так же насмешливо и выжидающе, хотя между ним и миром не осталось и сантиметра ткани. Криденс жалеет, что не захватил пару перчаток, чтобы быть еще чуть более закрытым. Вместо того, он вынужден надеть шляпу — чужак из подворотни. Асфальт горячий — под землей идут трубы. Персиваль зачем-то замечает это, прежде чем легкий удар по голени вынуждает его расставить ноги шире. Он беззащитен и знает это, но также беззащитен был и всегда, просто до сих пор Криденсу было это неведомо. Теперь Бэрбоун дрожащей рукой душит своего спасителя, прижимаясь к копчику холодной пряжкой. Персиваль нежно воркует — в горле у него клокочет от восторга, от возможности дать Криденсу понимание — он желанен. До боли в горле, до крика, до любого унижения, какое Криденс попросит. Криденс жмурится, собирается с мыслями. Дышит тяжело, шумно, примеряясь губами к артерии. Затем, решив для себя что-то нажимает рукой на загривок, вынуждает Грейвса (или нет?) наклониться вперед. Криденс знает, что будет больно, и извиняясь, он целует выпирающие позвонки, но отказать себе в том, чтобы боль причинить, он не может. Персиваль все понимает. Движения резкие и грубые, Криденс пытается быть заботливым, но заклинания не решают всего. Персиваль вскрикивает, тут же закрывая себе рот рукой. — Хороший мальчик, — выплевывает он сквозь пальцы, и Криденс, получив в этих словах разрешение, которого жаждал, позволяет себе игнорировать всхлипы, переходящие с каждым движением бедер в стоны все явственнее. Лишь раз Персиваль пытается будто бы отстраниться, но Криденс перехватывает его через грудь, жмет к себе, и аврор послушно поникает в этом псевдообъятьи. — Хочешь что-нибудь мне сказать? — сладко шепчет Криденс. Горло Персиваля саднит от крика, но поймав краем глаза безумный взгляд Криденса, Грейвс не может не ответить: — Хочу, чтобы ты сделал это снова. — Нет, не сейчас, — резко обрывает Бэрбоун — Довольно. Криденс обнимает Персиваля, завернув того в свое черное полупальто, баюкая будто, перебирая пальцам седину. — Спасибо, спасибо тебе, — тараторит он, — но хватит, достаточно. Ты самый лучший на свете, я не заставлю тебя приходить сюда больше. — Тебе вовсе не нужно заставлять, Криденс, — улыбается Персиваль, уткнувшись носом в угловатое плечо.