***
Что может случиться с человеком, чтобы он заказал сам себя? Маттиус осторожно забирается в окно и ступает на пол, не издав ни звука. Воздух застывший, как воск. Он предельно осторожен, потому что все это может оказаться ловушкой, но внутри как в любой таверне: сундук, шкаф, тумбочка и кровать с лежащим на ней человеком. Маттиус подбирается поближе и не может удержаться от удивления: крепкое тело, светлая кожа, пшеничные волосы, падающие на лоб, мелко подрагивающие веки, покрытые веточками сосудов. Света из окна было бы недостаточно, чтобы заметить, но выпитое зелье дает зрению поразительную силу. Маттиус прислушивается к тихому дыханию, глядя, как поднимается и опускается грудная клетка. Смотрит на подрагивающие крылья носа, на двигающиеся под веками зрачки. Он может полоснуть по горлу. Может вонзить отравленный кинжал меж ребер. Маттиус находится где-то между холодным спокойствием и будоражащим волнением. Отводит руку для удара, видя, как движения будто замедляются, и дернувшийся кадык отпечатывается на другой стороне глаз, и… тычет спящего рукоятью в плечо. Он никогда не говорил с жертвами перед тем, как убить, потому что в этом нет смысла. Что ты можешь? «Таинственно» хранить молчание? Опрометчиво пугать Ситисом, как детей, чтобы от криков весь город стоял на голове? Но тут просто не выходит устоять. В конце концов, разве у заказчиков не бывает особых пожеланий? Феллдир одним движением садится на кровати. В мгновения, пока его взгляд скользит с лица Маттиуса на его одежду, видно, как ужас в глазах сменяется спокойствием. Обычно бывает наоборот. – О, благодетельный слуга империи, – и зубоскалит. Был бы Маттиус мальчишкой – сильнее бы сжал пальцы вокруг рукояти, но только щерится улыбкой в ответ. – Истинный сын Скайрима, ваши предки разве одобряют такую трусость? Мне казалось, для нордов смерть – честь, только если настигает в бою. Смотрят друг на друга, а потом Феллдир качает головой. Маттиус задумчиво ведет острием кинжала по стене: – Почему ты хочешь умереть? – А ты – почему убиваешь? Маттиус коротко облизывается – выходит само собой. Можно было бы про трудное детство и умерших родителей соврать или просто сказать, что убийства для него – как скума. Не то чтобы совсем не правда, но явно не та. – Я инструмент. Иногда ты просто понимаешь, для чего был рожден. Глупо спрашивать, почему нож режет, а перо пишет. А ты? Почему? – Если нож не спрашивает хлеб, зачем его резать, то почему это делаешь ты? Сидит расслабленно, откинувшись на стену и расставив ноги. Все еще не верится – стража на расстоянии вытянутой руки, а он не пытается кричать, лишь глаза туда-сюда бегают. А языком-то болтает получше любого имперца – и не скажешь, что норд. Рука по привычке дергается, чтобы начать угрожать, но Маттиус почти сразу вспоминает, что сейчас это бессмысленно. И говорит, играя голосом, как струной: – Я могу отказаться от заказа. И тебе придется ждать, пока Братство не пришлет кого-то еще. Феллдир раздраженно морщит нос и прикрывает глаза. – Знал бы, что так будет, глотнул бы жарницу. – Так вперед – могу даже достать, – жестко выплевывает Маттиус и прикусывает кончик языка. Потерял контроль. Снова! Позор для убийцы. Прикончить бы этого дурака, и готово. Феллдир поднимается на ноги с плавностью саблезуба и проходит мимо напрягшегося Маттиуса к окну. Выглядывает, повернувшись к кому – ассасину! – спиной. – Я ввязался в плохое дельце, которое тебя не касается. И теперь меня ищут. А когда найдут – а они точно найдут, хоть на Солстейм беги, поверь мне – то смерть моя будет долгой и мучительной. Некоторые умеют получать информацию, – щурится по-кошачьи, вглядываясь в темноту трактирного двора и в небо с растянувшимся на нем знаком Змея. Красивое совпадение, что проклятое созвездие оказалось здесь именно сейчас. – Для тебя она будет бесполезной, убийца. Боится. Знает, что Темное Братство никогда не гнушалось пытками. Маттиус даже как-то видел – к участию его еще не допускали. Хорошо это или плохо – не знает сам. Увиденное не вызвало ни радости, не отвращения, только интерес к мастерству палача и скуку. Безразличие – вот без чего не стать ассасином. И Маттиус теряет его – прямо сейчас, пока смотрит на загородившую окно спину и слушает рассказ. – Я слышал… давно, что вы из Братства убиваете быстро и не больно. Это лучше, чем самому или на меч бросаться. И чем бегать, оглядываясь каждый шаг, навлекая беду на всех, кто рядом. Тихая смерть – разве это не то, для чего ты «рожден»? Тишина – кажется, таким был пароль в прошлом Убежище. Шутит Феллдир или только пытается – не ясно, лица-то не видно. В такие моменты хорошие люди обычно предлагают помочь. Уничтожить врагов, заказать которых или денег нет, или возможности – все-таки даже убить одного императора бывает легче, чем целую армию или то же Братство. Может, помочь скрываться. Но Маттиус – не хороший человек. Он движется тихо, как злой дух, перескакивает по теням. Кинжал плавно скользит по воздуху, и одним скупым быстрым движением Маттиус перерезает открытое горло. Отравленное лезвие пропарывает кожу, и яд попадает в кровь. Остается только придержать и тихо опустить обмякшее тело.***
– Сделал? Все как и всегда – будто не уходил. Слышащий сидит, закинув ногу на ногу, и вертит кинжал в пальцах. Маттиусу начинает казаться – данмер постоянно держит оружие в руках, будто думает, что умрет, если перестанет. Клинок Горя. О нем ходят разные слухи. Один из них – про самого Слышащего, но именно этот все почему-то не хотят рассказывать, упоминая только вскользь. – Да. Плату взял в его сундуке, как Рииса сказала. Вздорная «сестра», что ей стоило? Будто этот норд хуже ее изменщиков и купцов. Слышащий берет мешочек левой рукой, лишь бы не выпускать кинжал, и отсчитывает Маттиусу его часть – как всегда, малую. А потом опять принимается почти ласково перебирать рукоять пальцами, качая лезвие перед лицом. То, что казалось пренебрежением и ленью, теперь больше напоминает болезненную страсть. Кого он убил Клинком Горя? – Делаешь успехи. Иди там кинжал себе новый возьми, что ли… – неопределенно машет рукой Слышащий, даже не смотря в его сторону и будто пребывая одной ногой в прошлом. – Только этот сдать не забудь. Маттиус косит глаза на ножны и медленно качает головой: – Я не буду его менять.