По весне всякая птица знает, что должна сделать что-то значительное: например свить гнездо или откормить птенцов. Однако каждое животное за клеткой, в погоне за исполнением собственных инстинктов, причиняет себе неисправимый вред — «…клетка не поддается, а птица сходит с ума от боли».
Франция, Овер-сюр-Уаз, 10 июля 1890 года. Бледно-рыжая копна волос, выглядывающая из-под темной соломенной шляпы, приятно поблескивала на свету яркого, полуденного солнца. Мужчина лет сорока, в плотном бурого цвета пальто, местами испачканном красками, стоял посреди поля с кистью в руках и холстом перед собой. Руки художника едва дрожали, отчего мазки были достаточно грубыми и толстыми — складывалось впечатление, что он прибывает не в самом лучшем расположении духа. А дело было в том, что общая картина как-то не сочеталась: небо казалось ему не тем — слишком светлым, поле — неоднозначно пустое, и если прибавить ко всему этому нарастающий звон в ушах, все становилось совершенно очевидным. Раздраженный всей, как он полагал, нелепостью того, что изобразил, мужчина было хотел разломать пополам и вплоть до маленьких крупиц все драгоценные инструменты искусства и свой любимый мольберт. Но внезапный приступ охватил тело художника каменными оковами, окутав разум туманным небытием. В поле наступила полнейшая тишина, изредка разбавляемая гулом диких ворон, что прятались средь бархатного полотна дозревающих плодов пшеницы. — Я помню, ты писал мне, что нет синего без желтого и оранжевого. Знакомый голос раздался совсем близко к отрезанному уху Винсента. От вибрации звука мужчина даже едва подпрыгнул на месте, не ожидавший услышать еще когда-либо своего уважаемого и горячо любимого друга — Эмиля Бернара. Фантом, образ, видение — все, чем был живописец, навеянный приступом, — выглядело достаточно правдоподобным и живым. — Твори, пока краски не засохли, а я буду аккомпанировать, — послышалось все с той же стороны. Упавшая минутой ранее на землю кисть чудесным образом вновь оказалась в руках художника, и он ежесекундно поддался велению давнего знакомого, мыслями погружаясь в мгновения творческих деяний. Ежесекундно на ум Винсенту стали приходить воспоминания былых дней: то были прошлые теплые годы Парижа, Прованса и Арля. Несмотря на мягкие черты Французских округ, невысокие холмы, на которых народ возводил города, были наполнены некой таинственной силой и незаметным мраком, что в минуты тяжелого молчания распространялись по всем здешним просторам. Торжеством песен, подобных звону свадебных колоколов, и улыбками жителей Прованс манила к себе каждого художника, и Ван Гог был не исключением. С каждым новым днем дома наполнялись жизнью и добродушием людей, новоприбывших, которые не могли устоять перед шармом и мерцанием огней молодого Арля. Мужчина чувствовал, как погружается в далекое прошлое, где были его дорогие и уважаемые друзья, где был его любимый брат Тео — туда, где он был не одинок. — Я помню прелестные образы небес Арля, — следующий голос показался мужчине отдаленно похожим на Гогена, но стихия искусства поглотила Винсента настолько, что он едва слышал изысканные монологи друзей позади. В голове его внезапно пробудилась панорама Звездной ночи над Роной. — О, эта волшебная Рона, в ней ты отразил свою мечтательность! — продолжал Поль, — я всегда видел в ней мотив свободы, единства, то небо отражало самый расцвет жизни, ее апогей… То была твоя жизнь, мой добрый друг! А теперь посмотри на поле — разве в нем есть отражение тебя, входит ли туда часть твоей души? Теплая, как показалось художнику, ладонь Гогена железной цепью легла на плечо мужчины, от чего тело невольно стало притягивать к земле от внезапной тяжести. Винсент устремил свой едва затуманенный взгляд в пустое, бледно-голубое небо над пшеничной поляной и задумчиво почесал свободной рукой запотевшую на солнце макушку под шляпой. Его друг был прав, здесь нужны были краски, всевозможные оттенки эмоций Винсента обязаны были открыть в картине душу и наполнить ее новой энергией. Не совсем здесь, не совсем там, словно мимолетное видение, мерцание света, живописец проходил сквозь время со стремлением движения вперед и неустанной борьбой с общественным «я» — в великое будущее, о котором он еще не знал, беззаботно забываясь в пространстве и времени, будто птица в свободном небесном полете. Словно птица, взлетающая ввысь, к горизонту. — Птицы! — воскликнул Винсент, вытаскивая из внутреннего кармана пальто револьвер. — Стреляй… Знакомые голоса звучали как-то уверенно, эхом отскакивая от стен черепушки молодого творца, и естественно для образов, навеянных воспоминаниями прошлого. — Стреляй! Оружейный залп внезапной вспышкой грохота окутал округу неприятным шумом, распугивая прятавшихся среди ростков пшеницы ворон. Сначала показалось, что птиц выстрел совершенно не удивил — лишь пара темных силуэтов воспарила над золотистым полотном, возвышаясь к горизонту — но вскоре стая тучкой извилистыми путями стала нарезать своеобразной формы круги на местами поблёскивающем небе. Винсент с некой печалью наблюдал за улетающими воронами, изредка набрасывая на холст пару резких и рваных мазков. Спустя время он и сам не заметил, как окрасил небо на картине в более темные тона, от которых по спине в самый неожиданный на то момент могли пробежать толпы мурашек. — Это картина всей твоей жизни… Голос брата на удивление гулким шепотом отозвался в голове художника, заставляя едва заметно улыбнуться уголками губ. Он и в правду сделал все возможное. И подытожил это «возможное» здесь и сейчас на своем прелестном полотне. Ведения его исчезли отовсюду, он вновь остался один, но теперь с уверенностью мог утверждать, что не одинок, и коим никогда не являлся.Это была моя история, и теперь она подходит к концу.
Обыкновенная красота, рецепт которой веками лежал на поверхности каждого мгновения, проведенного в поисках этого сокровища, тихо и мирно скрывалась под мягким покрывалом добродушия и смиренности, коим обладал загадочный, но при этой открытый всей своей душой Винсент ван Гог. Словно потерянный гул эха в мерцаниях временного потока, может и тихое журчание речушки в один из весенних вечеров, а когда-то и необузданный порыв душевной таинственности, скрываемый за пеленой расчетливой кроткости и покорства — таким многогранным всегда был этот человек. Великий, необычайно таинственный и душевный, его смелый дух, подобно фениксу, всегда возрождался из пепла и гордым пламенем освещал далекий и неизведанный путь к процветающему будущему, которое, к сожалению, не застало его при жизни…«Уверяю вас, роль, которую играл или буду играть я, всегда останется второстепенной»
Поистине трагической смертью 29 июля 1890 года закончилась жизнь великого нидерландского художника Винсента ван Гога. Выстрелив в свою грудь оружием, которым распугивал ворон на пшеничном поле для своей картины, художник добрался до психиатрической лечебницы, где скоропостижно скончался. Он прожил чудесную жизнь и навсегда увековечил свое творчество в мировой истории искусства.«Что ж, я заплатил жизнью за свою работу, и она стоила мне половины моего рассудка, это так»
Именно так, после смерти, одинокая птица освободилась из клетки и наконец ушла на покой в самом начале осени…