Пыльная буря

      Погода в Мохаве на склоне лета была отвратительная. Мало того, что днем солнце хотело сжечь к чертям все, что смело на грешной земле под ним находиться, так ночью оно бросало эту самую землю и уходило все свое тепло разбазаривать, будто бы это были не джоули, а фишки «Топс», да отрывалось так, что температура падала градусов на тридцать. Вместе с этим, все, что должно было ползать — ползало, все, что должно было летать — летало, все, что должно было цвести и вонять — цвело и воняло, но, если вышеперечисленное было не редкостью и в другие сезоны, то пыльные бури предпочитали для своих набегов именно эти месяцы. Только это, казалось, никого не волновало: караваны ходили практически без сбоев, солдаты НКР жарились на своих постах, а Курьер снова тащился бог весть куда, и только Аркейду на этом «празднике жизни» места не было. Ему вообще казалось, что он в Мохаве попал по какой-то злобной ошибке судьбы: бледная кожа совсем не загорала — она сгорала, оставляя своего обладателя облезать круглогодично, светлые волосы выгорали в солому, металлические дужки очков нещадно грелись, а аллергия на вездесущую пыль казалась особенно смешной. Курьер тоже был бледнокожий, тоже носил очки и тоже звонко чихал, если ему случалось неудачно вдохнуть раскаленный воздух пустыни, но его все беды обходили стороной. На него словно вообще не влияли никакие внешние условия, и рядом с ним незадачливый врач чувствовал себя хрупким и совершенно неправильным. Ужасной проблемой были и солнечные удары. Не спасали даже шляпы и банданы. Просто в какой-то момент Аркейд отключался, а очухивался только тогда, когда попадал в более прохладное место. Думать о том, как он в эти самые места попадает, ему всегда было… стыдно. Курьера он никогда не спрашивал, хотя тот бы точно ответил. В своей очаровательной безэмоциональной манере, будто это совсем ничего не значит. Впрочем, знание само его нашло. Однажды он очнулся на Мохавском аванпосту, и первое, что увидел — эту странную постоянно пьющую подружку Курьера. Кажется, ее звали Кэсс. Доктор всегда считал странным, что Кэсс и Курьер находят общий язык — они казались слишком... одинаковыми. Одинаково молчаливые, загадочные и несколько мрачные. При этом если рядом с Курьером он чувствовал себя защищенно и спокойно, то рядом с девушкой ему всегда было немного неуютно. Аркейд поежился и оглядел помещение, а Кэсс усмехнулась:       — В штаб отошел, не ищи его, скоро вернется, — пауза, хороший глоток. — Он тебя все время вот так на руках носит?       Так информация, к сожалению или счастью, до него, все-таки, дошла. Самое неприятное было в том, что теперь Аркейду хотелось то ли чаще падать в обморок, то ли хотя бы однажды очнуться раньше. Да, никакая аллергия и солнечные удары не были такой сильной проблемой, как эта. Аркейд Геннон был чертовски влюблен в Курьера, и так же чертовски был уверен в том, что тот в каких-либо отношениях не заинтересован. В его сердце иногда закрадывались некоторые сомнения, с которыми он успешно и безуспешно боролся. Возможно, если бы он спросил сам, сделал первый шаг… Но намерения рассыпались раньше, чем он успевал их воплотить в жизнь, сгорали в свете жаркого солнца пустыни, отражавшемся от равнодушных стекол-хамелеонов в очках Курьера. Он ловил себя на мысли, что отключается от реальности, смотря на то, как огненно рыжие волосы треплет ветерок, как ловкие пальцы двигаются, разбирая оружие для починки, как задумчиво поджимаются потрескавшиеся губы, и хотел уткнуться в эти самые волосы, пахнущие солнцем, пылью и порохом, хотел, чтобы эти руки, пусть, очевидно мозолистые и грубые, сжимали его где-то в районе бедер, хотел, чтобы эти губы, сухие и обветренные, прижимались к шее, спускались до ключиц и поднимались обратно. Иногда было особенно тяжело, до безумия тяжело. Но Аркейд держался и молчал, показывая то ли чудеса выдержки, то ли слабоумия. Только вот в своей борьбе врач совершенно забыл о том, что за стеклами очков скрывается наблюдательность, а за наблюдательностью стоит расчетливость и холодный ум. История неразделенной любви Аркейда Геннона с каждым его промахом, с каждым лишним взглядом, словом и движением двигалась к своему очевидному финалу с неочевидным исходом.       И все же, вернемся к пыльным бурям.       Аркейд не любил их сразу по трем причинам. Первая: они существовали. Вторая: аллергия на пыль, которую вместе с песком неизбежно поднимали ветра. И третья по счету, но первая по важности: в семи случаях из десяти это значило остаться на неопределенное время с Курьером в замкнутом пространстве наедине. В последнее время им везло избегать этого природного явления, потому что ничего срочного доставлять Курьеру не приходилось. Только всему хорошему суждено рано или поздно закончиться, и сейчас они снова гнали куда-то. Вернее, гнал Курьер, а Аркейду оставалось только покорно гнать за ним, только дивясь тому, как тот умеет быстро ходить, да поглядывая на горизонт, затягивающийся темными тучами.       — Не лучше ли нам свернуть? — осторожно спросил врач, когда они остановились на возвышении. Курьер только пожал плечами, делая очередной глоток воды из бутылки, потом передал ее Аркейду. Тому пить не очень хотелось, но он все-таки отхлебнул.       — От бури все равно не уйдем.       — И поэтому ты предлагаешь…       — Да, пройти еще немного вперед. Там начнутся возвышенности, — краткий указательный жест. — Поставим палатку. Занести не должно. К тому же… Не так много времени до заката. Все равно пришлось бы делать остановку.       — Я думал, мы успеем дойти хотя бы до следующего поста.       Курьер не ответил, только резво спрыгнул с валуна и начал спускаться, поднимая облако пыли, тут же зависающей в недвижимом воздухе. Но доктору показалось, что тот коротко и едва заметно приподнял уголок губы. Он поспешил вслед за рыжим: альтернативы у него все равно не было.       Затишье перед пыльной бурей всегда вызывало у Аркейда тревогу. Он знал, что так должно быть, но все равно не мог отделаться от давящего ощущения. Масла в огонь подливал и тот факт, что ему придется провести целую ночь наедине с Курьером. В нерадостных думах, пропитанных какой-то обреченностью, дорога прошла незаметно. Уже подул сильный ветер, но и местность вокруг сменилась на более гористую. Они остановились с подветренной стороны прямо у подножья совсем низенькой, но все же горы — других здесь не было. Курьер скинул с плеч рюкзак и с чувством потянулся, оставляя врачу смотреть, как напрягаются мышцы на шее и руках. Затем полез за палаткой.       — Тебе помочь? — спросил Аркейд, делая три шага вперед. Рыжий только отмахнулся. Аркейд действительно был очень плох во всем, что было связано с походами (кроме, пожалуй, оказания медицинской помощи). Ему оставалось только сесть на ближайший наименее пыльный камень и наблюдать, как темнеет небо. А еще чувствовать, как точно так же темнеет в голове. «Сегодня придется очень сильно постараться…» — думал он, расфокусировано наблюдая, как солнце уползает в сторону запада. Наконец, палатка была поставлена, и Курьер устроился рядом, прямо на каменистой почве, покрутил в руках самокрутку и прикурил. Сизый дымок взвился над его головой. Аркейд делал вид, что его совершенно не заботит присутствие рыжего. Только вслушивался, как медленно и расслабленно звучат его вдохи и выдохи, пока их полностью не заглушил нарастающий гул.       — Идем.       Аркейд обернулся на голос, и Курьер кивнул ему головой в сторону палатки.       — Скоро начнется.       Доктор согласно кивнул. Курьер никогда не ошибался в таких вещах.       Полог захлопнулся с каким-то обреченным звуком. Силуэт около него шуршал ремнями и замками, а света уже было недостаточно. Ветер выл и выл, а затем послышался скрежет песка и маленьких камушков о землю и о ткань снаружи.       — Началось… — отвлеченно сказал доктор, даже не сразу осознав, что вслух.       — Да, — ответил силуэт голосом Курьера.       Маленькое пространство между ними осветил мягкий свет пип-боя. Рыжий сел, вытянув ноги вперед и сложил руки на груди. Аркейд принялся рыться в сумках просто так, чтобы чем-то себя занять, фигура Курьера оставалось недвижимой и расслабленной. Казалось, он задремал. Аркейд выждал еще какое-то время: ночь забрала последние тени дневного света, а затем, повинуясь какому-то внутреннему желанию, так давно хранимому в самых дальних частях сознания, подвинулся совсем немного ближе. В условиях крайне малого пространства и высокого роста доктора, это было практически незаметным движением, но тени сползли с лица Курьера, давая возможность просто смотреть. Он даже не заметил, что начал улыбаться. Пыльная бандана, которой рыжий подвязывал свои волосы, сейчас лежала рядом, вместе с очками. Отросшие пряди падали на лоб, делая его чуть более лохматым, чем обычно. Светлые выгоревшие ресницы, обычно скрытые стеклами, слегка подрагивали. Аркейду хотелось бы смотреть не на ресницы, а в глаза (он знал, что они у Курьера темно-синие, как ночное летнее небо), но, так как это было физически невозможно, довольствовался малым. Он сидел и сидел, осторожно, будто бы это могло разбудить мужчину, блуждал глазами по такому бесконечно и недоступно любимому лицу, и ему казалось, что так он может провести почти всю ночь…       Подсветка пип-боя мигнула и погасла.       На мгновение все погрузилось во тьму, стало только завыванием ветра снаружи. Аркейд почувствовал, как сильные руки выверенным движением опрокидывают его, подтягивая под себя (иначе просто не хватило бы места). Реакция не позволила ему сопротивляться, он дернулся и замер, рефлекторно выставив руки вперед. Ладони уперлись в чужие плечи. В очень знакомые плечи под кожаным Курьерским плащом с короткими рукавами. Он сдавленно то ли вздохнул, то ли выдохнул, а мужчина засмеялся. Тихо и беззлобно.       — Ты всегда производил на меня впечатление умного человека, намного умнее меня, по крайне мере. Ты действительно думал, что я не замечу?       — Не заметишь… что? — смотреть прямо не получалось, Аркейду пришлось отвернуться. Фраза звучала слишком глупо. Курьер только коротко усмехнулся, а потом поднялся, давая доктору возможность принять прежнее вертикальное положение.       — То, как ты смотришь на меня.       — Но…       — Тебе стоило только сказать.       Аркейд поперхнулся начатой фразой, и непридуманная отмазка так и не прозвучала. Он опустил голову.       — Чтобы ты… только из жалости?       — Я? — Рыжий был удивлен, вернее, его голос звучал так. — Я похож на человека, который делает что-то из жалости?       Оставалось только плечами пожать. Аркейд никак не мог сосредоточиться на словах. Они рассыпались плохо построенным карточным домиком. А еще как-то тупо болело в груди. Снова послышалась какая-то возня, а затем его обняли. Это были просто объятия, но ему почему-то захотелось расплакаться.       — Я тебя люблю, — тихий, хриплый голос, прямо над ухом разрезал тишину и остатки самообладания.       — Как хорошего спутника? — говорить было тяжело.       — Помнишь, что я сказал тебе, когда мы впервые встретились в старом форту?       — Что тебе нужен кто-то симпатичный, чтобы заботился о тебе. Вроде меня, — доктор улыбнулся. Грустно и разбито. — Это была хорошая шутка.       — Это была не шутка, Аркейд.       От собственного имени, произнесенного таким любимым голосом, по шее поползли мурашки.       — Разве что… Мне просто нужен был именно ты. Я правда плох во всем, что связано с… выражением чувств.       — Я еще хуже, — тихо усмехнулся Аркейд, заметив, что как-то совершенно незаметно для себя уткнулся в Курьерское плечо. Теплые руки на спине развеивали подползающий ночной холодок. Мужчина без задней мысли пошевелился, сбрасывая какое-то неприятное оцепенение, и его тут же обняли немного сильнее, прижимая ближе. Так тоже было неплохо, и Аркейд коротко улыбнулся. «Что ж… Это… Случилось?» — пронеслось в голове. «Но вот что мне теперь с этим делать?..» Аркейд Геннон решил подождать с решением до утра. Впервые за очень долгое время было так легко отложить все мысли и проблемы в долгий ящик.       — Скажи, ты специально завел нас в пыльную бурю, Курьер?       — Да.       Где-то высоко над палаткой, поднятой пылью и холмами, в синем-синем небе Мохаве зажигались звезды. А одна из них прочертила в небе яркую полосу и исчезла. Оба путника даже не обратили бы на это внимания: они знали, что это всего лишь космический мусор, сгорающий в атмосфере, а никакие не звезды, и уж тем более не верили в приметы Старого мира. Но ни Курьер, ни Аркейд увидеть падающую звезду не могли, а поэтому чудо осталось на совести мироздания, неразгаданное и от этого только более ценное.