поднят высоко в бесконечное пространство

Здесь я чувствую, что на мою долю никогда не выпадет ничего дурного — ни унижения, ни бедствия (лишь бы со мной остались мои глаза), которых не могла бы поправить природа.

      — Почему ты выбрал меня? — спрашивает Эдди.       Вопрос поначалу потерян, вырван из горла ветром, небом, пространством между деревьями, текущей внизу водой. Он не знает, зачем решил прийти именно сюда, чтобы его задать, на самый край леса, край мира даже, где секвойи смотрят на море. Эдди пришел сюда с Энн однажды, когда пытался подобрать место для предложения. Ей не понравились грязь и камни на дороге, и она утверждала, что толстая красная кора наблюдает, как они карабкаются на холм.       — У секвойи есть получше заботы, чем мы, — сказал он тогда и нечаянно сорвался в лекцию о том, как смена климата угрожает северным лесам. (Он тогда брал интервью у группы ботаников.) Но теперь, он понятия не имеет. На краю поляны стоит одно дерево, практически в метре от края, оно короче остальных, но толще, ствол темно-красного цвета, раздваивающийся в дупло у основания. Кора его грубая, как борода старика, и такая же толстая, как будто это дерево спало на этом обрыве уже веками, не замечая или не заботясь о том, что край подбирается все ближе и ближе.       «Почему ты меня выбрал?»       Вопрос поначалу потерян, но голосовые связки здесь и не нужны, Веном выскальзывает из груди Эдди и сворачивается у него на плече, теплый и скользкий, как лучи солнца, льющиеся из открытого окна на рассвете.       А кого еще? Ты был там.       Эдди вздыхает. Он протягивает руку, чтобы почесать загривок Венома, чуть пониже ключицы.       — Да, но ты мог бросить меня. В любой момент, как только мы выбрались из лаборатории и добрались до города. Там же столько людей, наверняка нашелся бы кто-нибудь сильнее, или умнее, или- я не знаю. Кто-нибудь более подходящий.       Веном прижимается к нему плотнее, практически сливается с кожей. Непроницаемый слой брони, черный, но тускло сияющий в свете заходящего солнца, медленно погружающегося в серые волны.       Ты лучше всего подходишь.       — Откуда тебе знать? Ты никого другого не пробовал. Ну, разве что кроме Энн.       Знаю.       — Но…       И он теряет связь с реальностью — он все еще сидит у края океана, под его джинсами все еще холодный камень, на лице все еще холодный ветер, запах коры и мха, крики чаек — но разум его снова затянут в подвал, покрытый стеклом и пронизанный писком аппаратуры и знакомыми криками — потом внезапно перед глазами встает новый силуэт в темноте, освещенный мольбами Марии о помощи — дверь открывается, силуэт приближается — он может вновь потянуться. Этот пульс не похож на прочие. Этот ритм беспорядочен, тревожен, это целый новый жанр, его мозг забит и в то же время идеально чист. Есть хорошие люди, и есть плохие люди. Он открывает дверь, он отбивается, его голос низкий и нервный, как и пульс, но в нем есть ток, гудение электричества, что мы чувствуем, когда в первый раз карабкаемся. Мы находим края, где мы были разбиты, острые, как края бутылки, разбитой об асфальт — мы находим края, где мы подходим друг к другу — и мы поем и деремся и учимся и едим и растем и — давай спасем этот мир-       Нет больше места для «я», только «мы», только наши руки, тянущиеся навстречу друг другу.       Эдди медленно возвращается к лесу над морем. Гладкий камень под джинсами, ветер, раздирающий горло, бесконечная синева неба. Руки покрыты мурашками — наверное, стоило все же накинуть куртку поверх его привычного худи — но в груди тепло, Веном вибрирует под самой кожей, как второй пульс.       Он встает и шагает вперед, под ногами шуршит листва, пока он не оказывается лицом к лицу с низким, коренастым деревом на обрыве. Он протягивает руку и касается коры — грубой, как он и думал, но каким-то образом крепкой, как будто все шторма, что это дерево пережило, все еще гудят внутри, под тремя слоями коры. И Эдди понимает, проводя пальцами по трещинам, мху и прохладному лишайнику, что это на самом деле два дерева, сросшиеся друг с другом за бог знает сколько лет. Дупло между ними — не дыра, но дом, место для жизни. Когда Эдди тянется за веткой, листья пощипывают его за ладони, и что-то выскальзывает из-под корней — скользит по его щиколотке-       блять-       Он едва успевает понять, что это змея, прежде чем он поскальзывается и катится к обрыву — ветер толкает океан тянет он беспомощно барахтается-       Какой же ты неуклюжий.       Веном вытягивает щупальце и быстро оттаскивает их подальше от края. Эдди лежит там на спине некоторое время, уложив голову на листья. Тут холодно, но не так холодно, как на ветру. Это скорее мягкий холод, освежающий, как кондиционер на полную мощность жарким летом.       Эй.       Веном нависает над Эдди, слабо мерцая плохо замаскированным беспокойством.       — Все нормально, я в норме. — Эдди закидывает руки за голову и закрывает глаза, улыбаясь небу. — Ты меня поймал.       Веном вытягивает к нему щупальце и поднимает его на ноги. Эдди снова оборачивается к обрыву — дерево все такое же, стоит молчаливо против ветра. Веном обмахивает его лицо, шею, выбирает листья из волос.       У тебя грязь на лице.       Эдди пожимает плечами.       — Приму душ, когда доберемся до дома.       Пока они спускаются вниз, где оставили мотоцикл, Веном прижимается к щеке Эдди в тихом поцелуе.       Теперь ты понял, а? Почему я тебя выбрал?       «Ага», — Эдди улыбается, и тепло накрывает их обоих. — «Теперь понял».