В твоих холодных руках

— Я прошу тебя, приезжай, пожалуйста. Голос дрожит, хоть рот и прикрывается такой же дрожащей ладонью. Стыдно и страшно в таком состоянии ему звонить. Столько мерзкого сам ему сделал, а тут просит приехать, сломя голову, в полвторого ночи. Отказа ждёт больше, кажется, чем согласия, чтобы выдохнуть и понять, наконец, какой ублюдок. Мужчина глаза широко распахивает, едва ощущая прохладную влагу у глаз, и не верит своим ушам. На том конце провода, в ночном Петербурге, говорят, что сейчас приедут. И его не спрашивают, что случилось, где, почему и как. Просто сейчас приедут. Прямо сейчас. Ваня, без единого звука, оседает на край подоконника и прислоняется лбом к прохладному окну. В квартире так тихо, что он слышит своё быстрое-быстрое сердцебиение. Погружаясь в мысли, Ожогин подтягивает к себе одну ногу, уперевшись ею в противоположный угол от окна. На улице дождь моросит. Кап-кап-кап. Торопливо словно бы, будто спешит дальше, а в Питере оставаться не хочет. Дороги почти битком набиты, вон, фары да светофоры горят. Ваня ловит себя на мысли, что в его дворе всегда светло, словно днём, потому что на каждом шагу стоят фонари, освещая людям дорогу. А у себя на душе даже с ярчайшим не пройдешь - тьма задушит и не пожалеет. Ростик сам по себе яркий, светлый, что от него этой теплотой и счастьем заражаешься. Улыбаться хочется во все зубы и мир не таким серым кажется. Ростик солнце в постоянно дождливом Питере. И сейчас это солнце мчится к Ивану домой. А вот Ожогин больше похож на грозовую тучу. Серый, серьезный. Но все сравнивают его со льдом - не то из-за цвета глаз, не то из-за бесстрастия ко всему. Раньше брови задумчиво на переносице сводил, понять пытаясь, когда это его улыбки стали “бесстрастием”, а сейчас рукой махнёт и бог с этим, не до прозвищ. Раздается тихий писк, - в дверном звонке батарейка садится уже вторую неделю - выловивший Ивана из озера мыслей. С подоконника слезая, мужчина шмыгает носом и ощущает, как уши рдеют от стыда. Вот те на, Ожогину стыдно! Ваня морщится и не понимает, когда его внутренний голос стал над ним открыто насмехаться. Пока двери квартиры-крепости открывались, прочно держится понимание, что звонка в домофон не было – Ростик либо с кем-то проскочил, либо пароль от домофона достоверно выучил. — Ваня? Так чего случилось? У тебя голос как у умирающего лебедя был. Колпаков светом своим ослепляет привыкшие к темноте ивановские глаза. Ожогин жмурится - раз, открывает глаза - два, смотрит на Ростика - три и..четыре. С места срываясь, жмётся ближе, пальцами куртку нелепую сжимает. Обнимает, прижимается и отрицать хочет, что соскучился. Ростик смотрит на него стекляшками-глазами, глупо моргает, но обнимает сразу, как чувствует рядом тело. Ожогину, наверное, неудобно так его обнимать, но ему и дела-то до этого нет. Хоть и вправду - не подумал он, поперек груди обнимая и руки сцепляя в замок. Если не в три, то в полторы погибели точно сложился. Ростик прижимается губами к виску мужчины и шепчет, шелестит бархатным голосом: — Пойдём на кухню? Чаю тебе сделаю. Ты холодный, как сосулька. И правильным это все кажется настолько, что мыслей противоречивых и в помине нет. Ваня нехотя живой обогреватель отпускает и семенит, практически шаркая, на кухню. Ростик наскоро стягивает мокрые кроссовки, наступая на пятки носком и комкает куртку, бросив где-то у вешалок. Щелчок чайника очень громкий и оба от звука меняются в позах: Ваня выпрямляется, а Ростик глубже руки в карманы прячет. Сейчас уже сам подходит, правда, не к Ивану, а к вытяжке, слегка на носки вставая и выуживая две кружки. Спустя минуты три поисков заварного чая, слышится тихое «только кофе» и Ростик верить не собирается. Через ещё минуты четыре в чашках завариваются два пакетика чая с бергамотом. Ожогин отходит снова к окну и понимает, что загнулся бы в этом холоде. Он смотрит на свои ледяные руки и снова оборачивается на Колпакова. Голубые глаза льдинками блестят для Ростика в безмолвной благодарности. Ростислав берёт холодные руки Ивана в свои и смотрит в глаза с детской улыбкой. Ожогин сначала взгляд старается отвести, но ладони, что стараются согреть, сжимает. — В твоих холодных руках самая тёплая в мире любовь.