Солдатская жизнь

      После того, как русские оторвались от погони, танк без особых задержек и проблем ехал к Чехословакии как изначально и задумывалось, благо, до нее было рукой подать. После кровавой бойни в эвакуированном городе экипаж еще долго отходил, а в особенности Ивушкин; стоило закрыть глаза — и в сознании вспыхивали жуткие (а в жизни и не такое доводилось повидать) картины того, как немец, этот Ягер, висел над пропастью, и единственной спасительной зацепкой был он, Коля, великодушно протянувший руку. Для пожатия, как думали сначала оба, но что-то перещелкнуло в голове советского солдата — и он резко обхватил запястье Клауса второй рукой, наваливаясь с силой назад, не без труда вытянув штандартенфюрера из башни танка, что сразу, с ужасающим скрипом, пополз к краю и рухнул.       — Warum? — гаркнул немец, когда оба мужчины, еще не отошедшие от шока, лежали совсем рядом с обрывом. Коля, конечно, понял и без перевода удивление Ягера.       — Врагов так просто не бросают, — усмехнулся Ивушкин: и сам не знал причину своего неожиданного порыва альтруизма, тем более, к убийце и противнику, которого и мечтал уничтожить с самого начала.       Отдышавшись, мужчины поднялись, и тут Николай уже опомнился от оцепенения, подтолкнув немца к русскому танку.       — Встречайте, ребята, нового члена экипажа, — широко оскалился он, наблюдая, как Клаус неуверенно залезает в люк.       — А его-то ты зачем притащил? — изумился не менее сильно Василенок, недоуменно и выразительно взглянув на мужчину.       — А мы его как трофей возьмем, — быстро нашелся Ивушкин, фыркнув, запрыгнул следом и взял бечевку, кинув рядом сидящему Волчку; тот понял бессловесный приказ и оперативно связал руки немца.       Сам Клаус мрачно переводил взгляд то с одного, то на другого, которых, между прочим, совсем недавно старался уничтожить — а сейчас бок о бок сидел; из курлыканья русских он, конечно, уловил, что насмешки касались его персоны, что красноречиво подтверждали связанные руки.       Досадливо сжав зубы, Ягер опустил голову, пытаясь подавить немое отягощающее раздражение и абстрагироваться от бесцеремонных взглядов мужчин, и с тоской осознал, что спасение не так уж хорошо, как могло показаться на первый взгляд — вероятно, его будут пытать и все в любом случае закончится смертью. Ну, а до этого еще предстоит пережить всю дорогу с этим экипажем, который немец уже тихо ненавидел.              Ехали долго. Всем не терпелось как можно скорее оказаться на родине, ведь, как известно, на чужбине и дышать тяжелее. Остановились только на вторые сутки, сделав привал около какой-то деревушки, чтобы в том числе пополнить провиант.       Клаус рад был возможности просто пройтись, потому как помимо натертых веревкой запястий ныли и затекшие ноги, а лица иванов порядком поднадоели — хотелось на свободу. На секунду штандартенфюрер даже посочувствовал бывшим пленникам лагеря, что с огромным трудом спаслись от неволи и мучений; видимо, карма все же существует.       На поляне около самого поселка развели костер, готовя добытую похлебку, а один из танкистов с улыбкой продемонстрировал бутылку, видно, захмелевшего кваса.       Настроение сразу как-то улучшилось. Поддатые русские громко смеялись над чем-то, обсуждали свою удачу и пели, а Василенок кивнул на Ягера, обращаясь к Кольке:       — Фрица угостишь своего? Или небось аристократическая рожа акромя шнапса ничего и не пьет, — гоготнул он, сам с удовольствием приложившись к бутылке, ходившей по кругу.       Клаус, как и ожидалось, отказался, с брезгливостью взглянув на захмелевших советских солдат. Он пьянство, особенно без повода и смысла, не поощрял, а тут мог только угрюмо молчать и размышлять над своей тяжелой судьбой.       Речь тем временем зашла о девушках: вспоминали своих пассий и грезили об оставшихся девицах у себя, Николай с тоской вспомнил Ярцеву, которую тут же горячо принялись обсуждать. Немцами, конечно, она попользована наверняка, но все равно жалко.       Взгляд упал на Клауса, и Ивушкин как-то грязно заулыбался.       — Девок у нас нет, но, — он перевел глаза на ребят, лежащих вокруг, — на войне не выбирать, да? Хорошенькая баба редкость, а уж хорошенький ганс тем более.       Солдаты приободрились, насмешливо переглядываясь друг с другом, а один, в упор разглядывая немца, подошел к нему первым, отчего Клаус дернулся, недоуменно хлопая глазами. Неужели этот сальный намек ему чудится?       Но вся надежда рухнула в мгновение ока, когда Ионов надвинулся на него. Клаус было дернулся, но русский оказался быстрее и прижал пленника к земле, заведя руки брыкающегося немца над головой.       — Nein, nein, — залепетал перепуганный Ягер, еще не до конца верящий, что это не очередная вульгарная шутка русских, — was machen sie?! Das reicht! Halt!

— Нет, нет! Что вы делаете? Остановитесь, хватит!

      На причитания немца никто не обращал внимание; на помощь подоспели два других танкиста, удерживая извивающегося Клауса на месте, в то время как сам Ивушкин ворчливо рявкнул:       — Блять, переверните собаку эту, — Василенок тут же отвесил смачный шлепок по щеке пленника, чтобы тот хоть на секунду успокоился. Воспользовавшиеся моментом солдаты повернули немца на живот, утыкая холеным личиком в траву и правда как суку; Волчок и Ионов с силой навалились на плечи жертвы, буквально пригвоздив к земле.       Фуражка пленника съехала набок, и так потрепанный, подпоясанный дорогой китель задрался, пачкаясь в грязи, а Коля тем временем оперативно стаскивал брюки-галифе с Ягера, придавив коленями ноги немца чтоб не лягался, как взмыленный конь. Кое-как стащив с тощих бедер штаны, Ивушкин аж причмокнул от открывшегося вида на узкую, бледную задницу немца.       — Нет девки лучше, чем жопа ганса, — присвистнул он весело и ущипнул ягодицу, отчего Клаус передернулся и отчаянно взвыл, так что пришлось удерживать его втроем несмотря на то, что руки пленника оставались связанными; Колю не проняло и это — он бесцеремонно приподнял, отпятив, зад Ягера за бедра, и надавил на поясницу.       Клаус задыхался от волны гнусного, позорного унижения. Конечно, за войну он пережил многое — но не такой стыд; еще ни разу так не опускали его достоинство, не использовали, как солдатскую шлюху, не порочили так низко — а именно так себя Ягер и чувствовал, запачканным, омерзительным и оплеванным; гордость и честь буквально ныли физической болью.       — Ишь, норовистый какой, — фыркнул неодобрительно Волчок, удерживая вырывающегося Ягера, на что Ивушкин только усмехнулся, мол, поломается да перестанет. Не обращая никакого внимания на вопли немца, Коля харкнул на пальцы и беззастенчиво провел меж ягодиц пленника, другой рукой, по праву главенства, уже расстегивая свой ремень.       Он уже пристроился сзади, обтираясь крепким стояком о манящий зад жертвы, и надавил на сфинктер, еще не проникая.       — Непопользованный. Надо же, какая удача, — с искренним насмешливым удивлением заметил Коля и наконец подался вперед, с трудом проталкивая головку в сжатые мышцы ануса под гортанный крик немца.       Ягера било дрожью отвращения, въедающейся уничижительности под кожу. Зад буквально распирало неудобным и потягивающим ощущением посторонней заполненности, и с каждым толчком страдал не только он — самоуважение, замаранная честь и гордая недоступность, с каждым сильным движением русского Клаус чувствовал себя беспомощной и жалкой жертвой, упиваясь бессильной досадной ненавистью ко всем — и к себе в том числе.       Хотелось рыдать от грубости и похабности происходящего, от жуткой боли и насмешек солдат, втаптывающих самооценку в землю, но немец держался из последних сил, жмурясь и почти не шевелясь.       А солдаты тем временем веселились вовсю: Коля быстро и резво трахал передок врага, порыкивая от бешеного удовольствия, сжимал ягодицы немца и то и дело наваливался ему на спину, засаживая по самые яйца.       — Ну, не жадничай, — протянул один из насильников, и Ивушкин неохотно замедлился, высунув. Не успевшего среагировать Ягера тут же перевернули на спину, шлепая достоинствами по лицу, а Коля снова пристроился сзади, небрежно стянув светло-коричневые тонкие брюки немца до самых щиколоток, прикрытых сапогами; закинул его ноги себе на плечи, вцепился мертвой хваткой в бедра и принялся рвано загонять член внутрь, выбивая из несчастного сдавленные, скулящие стоны.       — Какая сучка, — с восторгом поделился впечатлениями парень, пока мужчины, удерживая напряженные руки Клауса, надавливали ему на впалые щеки, приторно-ласково уговаривая «раскрыть ротик» стуча стояками по губам, и так же настойчиво пихали их внутрь, отчего неразборчивые стенания немца превращались в мычание — видно, наивно надеялся, что ему кто-то поможет.       Николай остервенело двигался, так усердно, что на висках выступил пот; он с затаенным благоговением внимательно разглядывал искаженное гримасой лицо немца: его вытянутые невольно губы, обхватывающие член одного из русских, покрасневшие щеки и полный мольбы взгляд. Ягер не оставлял попыток сопротивления: рвал руки, выгибался, отчего китель задирался еще выше, обнажая поджарый, крепкий торс с подтянутым, судорожно вздымающимся и втягивающимся животом, испещренным розовыми шрамами совсем рядом с ямкой пупка; сучил ногами и сжимался мышцами на долбящем его хере, но тщетно. Поддавшись мимолетной жалости Коля наклонился и даже ласково поцеловал жертву в худенький бок, погладив очерченную косточку таза.       Задрожав в оргазме, Коля спустил внутрь, с блаженным вздохом вытаскивая опадающий член и наблюдая, как из покрасневшего припухшего отверстия струится вязкая сперма; насильника тут же сменил Василенок, поменявшись с Ивушкиным местами, и не менее ревностно начал вколачиваться с пошлыми хлюпами в костлявую тушку фрица, не давая заходящемуся в всхлипах, вовсю используемого, как вещь, гансу передохнуть.       Все бы ничего — удовлетворенный Коля заправил член и уже отстранился, но наткнулся на такой пронзительный взгляд светло-голубых, ярких глаз измученного и обиженного немца; не осталось ни капли уважения, ни достоинства к «равному врагу» — остались только опущенная, забитая им же жертва и победитель — и даже без перевода можно было понять немой и скорбный вопрос «за что?».