***
Оказалось, что у Фредди в холодильнике пиво было. Две с половиной бутылки пива, и больше ничего. — Ну… Это не очень сытно, — Роджер поднял бровь. — Я… я закажу доставку еды, — сказал Фредди, суетясь и оглядываясь в поисках телефона. Роджер хлопнул его по спине: — Эй. Пива будет достаточно. Я просто поем позже, Доминик сегодня готовит. — О… хорошо, — сказал Фредди очень тихо. — Значит можно сидеть на полу? — Пока, да, — лукаво сказал Фредди. Он плюхнулся и похлопал по полу, — так что наслаждайся моим чистым полом, пока можешь. Роджер с сомнением сел. Фредди уже открывал пиво. — Вот, держи, — сказал он, передавая бутылку Роджеру. Потом открыл пиво себе. — Знаешь, — Фредди сделал паузу, несомненно, для драматического эффекта, — есть одна немецкая традиция, о которой мне недавно рассказали — выпить на брудершафт. Люди делают это, чтобы показать, что они близки, как братья. Как семья. Ты для меня семья, ты знаешь это? Каждый из вас. А как насчет тебя, дорогой? — А? — сказал Роджер. Ему очень хотелось выпить, но Фредди явно хотелось поговорить, а пить первым было как-то неприлично. — Я — твоя семья? — Фредди смотрел на него странными, полными надежды глазами. — Конечно же, да! Фредди так отличался от них троих, что чувствовал себя почти чужим, но он был им нужен. Для того, чтобы группа существовала, для того, чтобы заниматься музыкой, для всего, честно. Роджер не мог представить всего этого без него. Он пришел в группу несколько лет назад, но для Роджера это казалось вечностью. Фредди был с ними, когда они пытались выбраться из низов. Он был с ними, когда они были настолько бедны, что им приходилось снимать одну квартиру на нескольких человек и продавать старинную хрень на Кенсингтонском рынке. В некотором смысле Фредди создал Queen, а Queen — самое важное в жизни Роджера. Конечно, Фредди был важен. Но не как семья, конечно. Доминик была семьей, Брайан и Джон тоже. Фредди был как выпивка. Он блестел, имел странный вкус, которым вы научились наслаждаться. Он был опьяняющим, а еще, билетом в неприятности. Он вдохновлял на множество безумных идей и делал жизнь намного красочнее. Он был обжигающе горьким. Его лучше употреблять в небольших количествах. Почему Роджер вообще согласился остаться? Фредди смотрел на него, широко распахнув глаза, как брошенный ребенок, и сжимал в руке бутылку. Роджер покачал головой: — Ты чертовски много для нас значишь, ясно? — сказал он, — никогда не сомневайся в этом. Фредди улыбнулся. Эта улыбка чуть не разорвала его лицо пополам и обнажила белые зубы, которые он всегда пытался скрыть. Он выглядел очень уязвимым. — Повтори-ка, что за немецкая традиция? — спросил Роджер. — О, это… Нужно просто выпить особым образом с другим человеком. Смотри, — он насильно переплел их правые локти. Бутылки звякнули. Роджер нахмурился — поза была действительно немного неудобной, — а теперь пьем, — Фредди поднес бутылку к губам, не отводя взгляда от лица Роджера. Роджер имел большой опыт близкого общения с Фредди Меркьюри. В студии, где они иногда пели друг другу прямо в уши. На вечеринках, где иногда случались неприятности. В их старой квартире, где Роджер, возможно, даже кричал от неожиданности один или два раза, открывая дверь в ванную и сталкиваясь с (в основном) голым Фредди и его достоинством прямо в нескольких сантиметрах от Роджера. Это было не неприятное зрелище. Фредди был странно горяч, абстрактно признавал Роджер. Если бы он был девушкой, Роджер, вероятно, не возражал бы стать еще ближе. Но Фредди не был девушкой. Фредди, очевидно, даже не нравились девушки. Роджеру было вдвойне неудобно сидеть здесь, на жестком полу, наедине с Фредди, к тому же, он чувствовал жар от его бедра. Роджер сделал глоток, чтобы отвлечься от неловкости. И это, конечно же, заставило его еще сильнее надавить на руку Фредди. И Фредди все еще смотрел на него. Роджер был настолько подавлен всей этой странной ситуацией, что случайно прикончил всю бутылку. Фредди поставил свою бутылку на пол и облизнул губы. — А теперь, — сказал он, — мы должны поцеловаться. Он прижал губы к щеке Роджера. Это было терпимо. Роджер, который замерз, сидя на полу, даже немного расслабился. Затем Фредди прикоснулся губами к губам Роджера. — Черт возьми, — выругался Роджер. Фредди, помогая себе одной рукой, пытался встать с того места, куда его швырнул кулак Роджера. Он открыл рот, но не произнес ни слова. — Ты что делаешь, Фредди? — спросил Роджер. Он вдруг почувствовал себя таким потерянным. Его губы все еще горели. Фредди отвернулся, опустив голову. Его трясло. На мгновение Роджер подумал, что его сейчас стошнит. Почему с Фредди всегда было так сложно? Роджер, что, хочет слишком многого? Роджер не гомик, никогда им не был. Даже просто сама мысль отталкивала его. Но… Он встал, ища дверь. — Нет! — Фредди схватил его за лодыжку, — нет, нет, нет, не уходи… Прости меня, — он встал на колени, чтобы было удобнее обнять Роджера за ноги, и Роджер позволил ему, Бог знает почему, — я просто… Это было… Он отчаянно смотрел в глаза Роджера, и что бы он там ни увидел, но его глаза открылись еще шире. Его ладонь медленно поднялась выше. Роджер выругался и попытался выбраться из замка рук. — Эй-эй, — Фредди говорил так, как будто успокаивал испуганную лошадь, — все в порядке. Все будет хорошо, правда. Вот, я покажу тебе, — он отпустил ноги Роджера, чтобы дотянуться до его ширинки. Роджер мог только смотреть на него, застыв от паники и чего-то еще, чего-то горького и обжигающего. Крепкого, очень крепкого, намного крепче, чем это гребаное пиво. — Я тебе покажу, — прошептал Фредди и вытащил его, — вот увидишь…***
Потом Роджер поторопился уйти, а Фредди ничего не сказал, чтобы остановить его. Он только подошел к проигрывателю, поставил пластинку, и теперь проигрыватель издавал какие-то жалобные оперные вопли. — Это…? — Роджер щелкнул пальцами, пытаясь вспомнить мелодию, — это из той оперы, на которую ты нас водил, правильно? — Да. Та ночь была просто чертовой катастрофой, — вздохнул Фредди с ностальгией. — Знаешь, оперу не так-то легко полюбить. — Так и есть… Странно, да? — Фредди улыбнулся, сжимая губы. Роджер кивнул: — Да, я знаю. Но мне понравилось. Немного. Подожди, кажется, я помню… Это та часть, где эта леди жалуется богу на свои дерьмовые обстоятельства [1]? — Правильно, — полуулыбка Фредди выглядела немного отстраненной, — и она сама во всем виновата, ты же знаешь. Она могла сдержаться, могла промолчать… но она проболталась, и теперь она потеряла своего мужчину навсегда, — он потянулся за сигаретой. Курение было довольно новой для него привычкой. Его губы обхватили сигарету точно так же, как они обхватывали член Роджера минут десять назад. У Роджера внезапно возникло неприятное чувство, что Фредди на самом деле говорил не о Флории То́ске. — Знаешь, я все еще здесь, — сказал он на ходу, — я никуда не ухожу. — Правда? — Фредди приподнял одну бровь, — потому что мне кажется, что именно это ты и делаешь. Роджер скользил ногами по полу. Он доверил Фредди лишить себя гей-девственности, а потом заставил его чувствовать себя виноватым из-за этого. — Ну и черт с ним, — Фредди затушил сигарету и достал новую пластинку. Медленно и знойно началась другая мелодия [2]. Глубокий голос певицы раскатывался волнами, насыщенный и мерцающий, как красное вино. Роджер очарованно слушал. Фредди начал покачиваться в такт, закрыв глаза. Волны становились более яростными, как буря. Затем гневный, отчаянный мужской голос разорвал воздух, как возражение, как мольба. Ответ женщины заставил его замолчать —учтивый, хитрый и шелковистый, он обвивался вокруг него, медленно дразня, гипнотизируя. Роджер вскочил и открыл глаза, но в какой-то момент опять закрыл их, увидев ладони Фредди, прижатыми к его груди. — Хотя бы потанцуй со мной перед уходом, — прошептал Фредди. Его смешные усы ему очень шли. — Не могу, — сказал Роджер, — я не умею! — он поспешил добавил, видя, как потухло лицо Фредди. — О, не волнуйся, дорогуша, — озорно блестя глазами, улыбнулся Фредди, — я тоже не умею. Море звуков затихло на один медленный сладкий невыносимый миг, а затем обрушилось вокруг них, увлекая их вниз. Роджер очнулся на полу, запутавшись в паутине рук, ног и губ Фредди. Ощущение усов на его лице было, мягко говоря, новым, но Роджер понял, что ему нравится. Он отодвинул это странное и непрошеное открытие в дальний угол своего сознания и сосредоточился на раздевании Фредди. Одну вещь за другой, да, у него получалось. Трахаемся сейчас, поговорим позже. Головой он понимал, что это была ужасная идея, но Фредди прижимался к нему, сильный и гибкий, и такой горячий, как пламя. Он постоянно двигался, оборачиваясь вокруг него, обжигая каждый дюйм кожи, к которому прикасалось его тело. Роджер, наверно, даже не мог бы обвинить в этом свое опьянение. Вот что для него гребаная бутылка пива? Ничего. Ничего особенного. Пластинка все еще играла, и впервые за последние пять минут Фредди на самом деле обратил на нее внимание. А Роджер высказал свои возражения. — Тише, дорогуша, — рассеянно сказал Фредди, — ммм, да… А вот и хорошая часть. — Ну, я не знаю… Я думал, что другие части тоже были нормальными, — сказал Роджер, не скрывая разочарования в голосе. С каждой секундой его жизнь становилась все более странной, и ему это не нравилось. — Тише-тише, — игриво отмахнулся Фредди, — а теперь послушай, милый… И Роджер слушал, потому что ему нечем было заняться. Первыми он услышал флейты, их ритм дразнил и хорошо запоминался. Это было действительно очень красиво, и как только Роджер начал по-настоящему вникать в музыку, он почувствовал быстрое трепетание пальцев Фредди на своем теле. Фредди раздевал его в такт с музыкой. Это действительно, действительно не должно было быть так горячо. Флейты на мгновение остановились, а потом комната наполнилась таким же сильным меццо-сопрано, опасным и манящим, как блеск ножа. Музыка почти полностью стихла, остался только бубен, который позволил женскому голосу полностью взять верх. Фредди очень легко опустился на него, и начал быстро раскачиваться. Волнообразный и завораживающий, прямо как женский голос. Он улыбался, широко раскрыв глаза. Роджер не мог пошевелиться, не мог отвести взгляда. Музыка все ускорялась, поднималась и опускалась, как и тело Фредди, а затем снова поднималась через мучительную слишком долгую минуту. Роджер выругался. Фредди улыбнулся, явно забавляясь, провел большим пальцем по губам Роджера и погладил уголок его рта. Роджер кончиком языка почувствовал его палец. Соленый. Фредди вздрогнул и внезапно обрушился на него, просто как град, болезненный и беспощадный, осыпая его лицо кусающими поцелуями. Музыка все ускорялась, лихорадочно пел хор, за ним следовал женский голос с диким завыванием. Женщина пела, ее голос был неистовым вихрем, который накинул вуаль безумия на комнату и на два извивающихся тела на полу. Фредди двигался как одержимый, его глаза, полные безумия, были широко раскрыты. Ослепленный Роджер мог только хватать Фредди за бедра. А потом музыка взорвалась, шумом ветра снося их далеко-далеко, и закончилась ликующим, фонтанирующим всплеском бубнов. — Ну, — сказал Роджер, безуспешно пытаясь отдышаться, — это было быстро. Фредди, который был очень занят, прижимаясь к его боку, лениво шлепал Роджера по любому доступному участку тела. Во всем был виноват сверхчувствительный член Роджера. Роджер сердито зашипел на Фредди. — Прости, милый, — сказал Фредди совершенно без сожаления, — в следующий раз я прослежу, чтобы ты продержался подольше. На мгновение Роджер действительно хотел возразить Фредди, ведь он обвинял выносливость Роджера (а обычно Роджер был очень вынослив), а не свою безумную вампирскую похоть. Потом у Роджера появился соблазн сделать замечание о «следующем разе» (Роджер был уверен, что его не будет, хотя его тело было явно с ним не согласно). Но молчание затянулось, и Роджер не решился нарушить его. Фредди, казалось, был доволен просто тем, что лежал там и рассеяно водил ловкими пальцами вокруг члена Роджера. Он напевал что-то, как понял Роджер, какую-то арию. Ту же самую, которую он поставил Томасу, когда рассказывал ему о A Night at the Opera [3]. Ария была на французском, и Роджер не понял ни слова. — Что это? — спросил он, просто чтобы что-то сказать, — что ты напеваешь? Глаза Фредди блестели, он наклонился к Роджеру и запел на английском. Та же медленная, знойная, соблазнительная мелодия: Меня не любишь ты, Так что ж, зато тебя люблю! Тебя люблю я, берегись любви моей!