Отстойные перспективы выживания

      Было бы абсолютным враньем сказать, что Галлант ненавидел Майкла.       Знаете, что ещё было бы враньем?       Желание Галланта выжить.       Уже прошло больше года, а у Галлата на завтрак ебанный кубик. Каждый день.       Ладно, это ведь тоже вранье.       Потому что с некоторых пор у них нет завтрака. У них уже нет ничего — даже мотивации к выживанию, к желанию выжить и продолжить трахать людей вот там, в каком-то абстрактом новом мире. Если его создание возможно как таковое.       Радиация это не гниющее дерево, которое разлагается лет десять. Радиация будет жрать их мир ещё слишком долго.       Ещё, кстати, с тех самых некоторых пор к ним приезжает Лэнгдон.       Галлант думает, что с этого момента всё идет по пизде окончательно.       Лэнгдон похож на ебанутого. А ещё на самого сексуального мужика на планете — довольно иронично, не находите?       Идея выживания по-прежнему не кажется ему привлекательной. Потому что прожить ещё десять лет под землей без нормальной еды, развлечений и выбора сексуальных партнеров — это бред. Так можно ебануться. Галлант предполагает, что именно это и сделал Лэнгдон.       А может он по другой причине был ебанутым.       Но уже прошло больше года, а каждый прожитый день — дерьмо.       Ещё десять лет в этом безумии?       Позвольте, Галлант гей, а не идиот.       Он прётся на совещание первым, потому что ему хочется закончить это как можно скорее.       Он и не надеется его пройти. Он надеется сдохнуть как можно более безболезненно.       А потом они остаются наедине, и внезапное напряжение заставляет Галланта вмиг пересмотреть все свои перспективы.       Он уясняет сразу две вещи:       а) Майкл Лэнгдон — не человек;       б) от него внезапно воняет каким-то крутым парфюмом — где он его, блять, взял?       Галланта дерет зависть.       Тем же вечером его дерет Майкл Лэнгдон.       Идея выживания кажется все более соблазнительной в своей возможности, что он сможет трахаться с Майклом. Ему уже не нужен выбор сексуальных партнеров, потому что он считает, что Майкл — это явно лучшее его решение. Если вообще это можно было назвать таковым.       Галлант по-прежнему гей, а не идиот.       У него как-то был дружок, который утверждал, что если дышать с ебанутым одним воздухом, то потом можно тоже начать верить в суперменов, мировое потопление и там что-то ещё. Он потом умер от ВИЧ, но почему-то сейчас Галлант вспоминает его слова и равнодушно хмыкает.       Этот парень был прав.       Не то чтобы Галлант после секса с Лэнгдоном начал верить в супергероев, но идея выживания уже менее эфемерная и ебанутая.       Знаете, в чем везение тех, кто удостоился святилища?       Ни в чем.       Различие было лишь в том, что на них ещё поглядывали как на грязь. Конечно, так и было. Те, кто оказались здесь были недоёбаными Господами Богами с разыгравшейся манией величия, и они действительно выглядели на их фоне придурковатыми. Потому что они не конченые, а вот все эти — да.       А ещё потому, что они продали душу Сатане.       Тот чувак однозначно был прав.       Поебавшись с Майклом ты начинаешь верить в Сатану и супергероев. В последних Галлант не верил до сих пор, но он верил, что Сатана не привередливый в плане аперитива. Что ж, не Галланту его осуждать — боже упаси, он был бы последним человеком, кто бы мог здесь оказаться из нескольких миллиардов, но едва ли к нему можно было предъявить претензии. Его же выбрал Лэнгдон. Галлант здесь ни при чем.       Говорят, что снаружи по-прежнему холодно, пусто и абсолютно опасно. Галлант не видел дневного света слишком долго, и никакой витамин D в кубиках не мог его спасти.       Он начинал идти головой в этом пространстве, сотканном из ехидных улыбок, косых взглядов, бесконечной усталости от такой жизни. Галлант понятия не имел, какой мир их ждет, и ждет ли вообще.       Возле кабинета Лэнгдона всегда абсолютная тишина. Он шатается около него по пять минут в день стабильно. Он не знает, чего ждет, но по сей день Майкл оставался единственным человеком, глядя на которого Галлант пропитывался какой-то эфемерной надеждой. Потому что от него всё ещё не было ни одного ехидного взгляда.       Галлант бесшумно вваливается в кабинет. Ему хватает концентрации, чтобы заметить, как напряглись плечи Майкла.       — А, это снова ты.       — Кто к тебе ещё может прийти.       Галлант хмыкнул, прикрывая за собой дверь.       Майкл внезапно (очень, если что, тут нужно это уточнение определенно) откинулся на стул, равнодушно следя за каждым его шагом.       Галлант тяжело выдохнул, когда подошёл достаточно близко, чтобы понять — дальше ему нельзя. Они периодически ещё трахались, но редко и только когда Майкл захочет. А он, такое чувство, не хотел никогда.       — Что тебе нужно? — голос у Лэнгдона достаточно безэмоциональный, чтобы Галлант начал думать, что всё живое в нём сдохло ещё вместе с миром в момент взрыва.       — Каким будет новый мир? — не то чтобы Галланта это интересовало, но это единственное, что пришло ему в голову; вваливаться в кабинет Лэнгдона без единого вопроса было бы долбоебизмом. — И будет ли он вообще?       Майкл молчал. Смотрел абсолютно равнодушно в глаза и молчал. Сначала такое молчание напрягало Галланта, но потом он привык и решил, что Майкл просто беден на любые проявления эмоций. Возможно, это даже было к лучшему.       — С каждым новым днем твои вопросы всё более глупые, — он покачал головой и встал. Расстояния между их лицами оказалось минимальными.       — А я уже не понимаю, когда новый день.       Собственный голос самому Галланту показался чересчур отчаянным. И ему самому стало противно от этого, но Майкл не повел ни одной мышцей на лице.       Возможно, он понимал.       Иногда Галлант думал, что Майкл понимает вообще всё.       Лэнгдон тяжело выдохнул и покачал головой.       — Почему ты не дал мне умереть? Так было бы лучше.       Галлант врал самому себе, когда думал, что выжить будет вполне нормальной идеей только из-за того, что ему понравилось трахаться с Майклом.       Нет, это нихуя не прикольно, выживание — отстой.       — Я думал, тебе не очень понравилось в аду, — он усмехнулся в своей персональной манере и обошел его, касаясь ладонью плеча. Этот жест отозвался в Галланте внезапным спокойствием. — Ты так радовался, когда я пришёл за тобой.       Он сделал шаг вперед, соскальзывая рукой.       Беспокойство и отчаяние, словно липкая змея, снова прилипло к шее Галланта.       — А что, то, что происходит сейчас — не ад?!       Галлант выкрикнул это слишком громко, с надрывом, и резко повернулся к Майклу. Настолько резко, что Майкл даже не успел спрятать малейшее удивление в своих глазах от Галланта. Иногда в заставании врасплох Галлант бил любые рекорды.       — Я, блять, устал. Каждый ебаный день, Майкл, одно и тоже, — он решительно сделал шаг вперед к Майклу, не боясь вообще никакого действия от него. Когда ты отчаян настолько, что готов жрать собственные же конечности, перестаешь бояться вообще всего, — мне даже поговорить нормально не с кем. Они другие, они все абсолютно другие, — его голос срывался на низкий шепотом, и он стоял так близко, что Майкл ощущал его разгоряченное дыхание на своих губах.       Майкл ощущал, как Галланта пробирает дрожь — ему даже не нужно было касаться его, чтобы понять это. Даже на большом расстоянии он бы смог почувствовать, как его всего трясет изнутри от накопленной усталости и отчаянности.       Майкл знал, что совершал абсолютную ошибку, когда тащил его за собой из ада.       Потому что Галлант был слишком хрупок для их нового мира. Он был слишком слаб даже для Святилища.       Изначально Майкл понимал, что Галлант — это усталость, это изнеженности, это вечная мука в отторжении.       Галлант искал любовь и понимание, и едва ли Лэнгдон мог ему это дать. А то, что мог — то не мог принять Галлант.       — Они шепчутся за спиной постоянно. Они все безумны. И ты безумен, Майкл, а я... — он сорвался на судорожный выдох, — или я безумен. Я не знаю. Но это ненормально.       — Успокойся.       Голос у Майкла абсолютно ровный и без единой эмоции.       Майкл знал, что это не успокоит Галланта, потому что у того глаза бегают в панике и сердце давно превысило норму — это Майкл, конечно, тоже чувствовал.       — Просто убей меня, а? Выживание полный отстой. Это как демо-версия хреновой игры с кучей лагов и без модов. Пиздец, да? Я же не вписываюсь, Майкл, ты же видишь.       — Я сказал, блять, успокойся, — он резко схватил его за запястье.       Пульс Галланта резко ускорился. А потом так же резко успокоился.       Майкл всё прекрасно понимал. С некоторых пор ему не нужно уже никакое руководство и наставление, чтобы понимать.       Он видел, как дрожат его губы.       Он меньше всего хотел истерик, но он и знал, что всё это по-прежнему было его ошибкой. Его импульсивной ошибкой, потому что....       он не мог поступить иначе.       Он знал заранее, что Галлант просто не сможет. Не сможет один выживать тут.       Но вместе с тем Галлант действительно был единственным, кто приходил сюда. Если ему хватило смелости закатывать истерики, то он действительно... принял Лэнгдона. Этот факт было ярок для Майкла так же, как и ядерный взрыв.       Его Галлант не был сатанистом, он не преклонялся его отцу, и его поведение не было данью уважения.       Это был первый человек, который восхищался Лэнгдоном за факт того, кем он является. Он был первым, кто принял Лэнгдона со всем этим пиздецом за его плечами просто так.       И разве мог, блять, Лэнгдон отпустить его?       Он готов смотреть на эти истерики каждый божий день по несколько часов, если только Галлант останется с ним.       — Почему, Майкл, объясни мне. Просто объясни.       Его пульс по-прежнему был спокоен. Он был спокоен, когда Галлант уткнулся в его плечо и беззвучно зарыдал.       Хорошо, что самому Галланту не было дано ощущать частоту сердцебиения, потому что иначе бы он явно просек, что внезапный импульс где-то в самой грудной клетке Майкла не просто так.       Галлант рыдал абсолютно тихо, без единого звука. Только дрожали его плечи, и Майкл ждал. Не спешил его отцеплять от себя, бить головой о стол или что-нибудь ещё в таком духе. Даже если бы он больше всего этого хотел, то вряд ли бы смог допустить это для самого себя, потому что Галлант, он...       действительно принял.       Он тянулся к Майклу как к самому близкому, что мог найти. Он готов был идти за ним после первого же их разговора. Он нашел в Майке смысл для выживания.       Майкл утыкается носом в его волосы — неосознанно, но отчего-то ему показалось, что это должно его успокоить. Он был бы последним человеком, кто мог бы разбираться в таких тонкостях, но он искренне пытался.       От Галланта веяло дешевым шампунем для волос (как сердце стилиста только выдержало), немного лаком для укладки и душащим отчаянием. Галлант прикрыл глаза.       Отец разрыдался бы от увиденного.       Но его мнения Майкл бы хотел меньше всего.       — Ложись спать, — Лэнгдон говорит это со странными нотами в своем голосе.       Галлант слышит в этих нотах внезапную теплоту.       Чужие пальцы зарываются в волосы на затылке. И это убаюкивает Галланта.       Майкл — внезапно — ласково целует в лоб и это заставляет его окончательно расслабиться. Чужие плечи опускаются. Пульс выравнивается.       — Думаю, когда-нибудь ты всё поймешь. Когда-нибудь.       Голос у Майкла продолжает искриться странной теплотой, которой Галлант не слышал ни разу до этого. И это почему-то вселяет в него надежду. И это снова дает ему стимул к выживанию.       Лэнгдон позволяет Галланту схватиться за его пиджак, прижаться.       Потому что Галлант единственный, кто смог его принять без всего этого сатанистского детского утренника. Потому что Галлант принял его таким, какой он был.       И Майкл действительно готов делать всё что угодно, если это будет гарантией того, что Галлант будет рядом с ним в более-менее нормальном психическом здоровье.       Выживание — это действительно отстойно, но...       Лэнгдону так на это всё равно в момент, когда Галлант утыкается в его шею как слепой котенок.       В детстве Майкла котятам сворачивали шеи.       Но меньше всего Лэнгдону хочется сворачивать шею тому, кто смог его принять.       Храни Сатана Галланта.       А Майкл постарается создать для этого все условия.       потому что теплота зарождает в его голосе внезапно человеческая, когда он осознает, что Галланту в этом мире нужен только он.