***
— И не влюбляйтесь вы в этих оперов. — Бросает Серафим Михайлович. — Не стоит. Швецова думает, что еще немного, и кресло под старым следователем жалобно крякнет и сломается, увлекая сидящего на пол. Случись подобное в другое время, она от души бы посмеялась. — Да не влюблялась я в него! — выпаливает Маша зло. — Просто он мой хороший друг… Я помочь ему хочу. На лице Серафима Михайловича недоверие сменяет презрительная усмешка. — Ступайте домой, Мария Сергеевна. — Говорит он веско. — Отдохните. Есть вещи, которые исправить нельзя. Маша на ватных ногах бредет к выходу, и ремень сумки непривычно тяжелым грузом давит на плечо. Не объяснить таким как этот Серафим и ему подобным, что значит — терять близких людей. Вот недавно она Лешку Горчакова упустила, ускользнул ее приятель в Москву, только и видели. Осталось одно пустое место за столом около окна. И для Маши это значило — никаких совместных перекусов между авралами, никаких выходных походов с детьми, никаких звонков в час ночи и обсуждений дел — ничего. Собрал вещи и испарился, был Лешка — и нет. Но Горчакову хотя бы позвонить можно, пусть изредка, а если упекут Кораблева, то на веки вечные, хорошо если живым выберется. А ей, Швецовой, совсем без Леньки Кораблева нельзя. Никак.***
Еще несколько дней назад мир сжимался до скучного голубого квадрата в клеточку над головой, и перспектива сдохнуть в изоляторе под косые взгляды бывших напарников не казалась такой уж нереальной. И если бы не чудо… Кораблев не верит в чудеса и случайные совпадения. Никогда не верил, и начинать на пятом десятке жизни точно не собирался. Он догадывается, что за признаниями Царицына стоит что-то или кто-то, напугавшее этого козла до полусмерти. И Кораблев почти уверен, что знает, какая сила заставила его бывшего начальника выболтать признание на камеру. Догадка и пугает его, и радует, и заставляет хвататься за голову. Ненормальная, сумасшедшая, чокнутая Швецова. Хрупкая и опасная девчонка из прокуратуры все-таки смогла его вытащить. Хитрая Марья Сергеевна, бесстрашная и отчаянная. Кораблев глупо усмехается. Она же ни за что не скажет. А он и не спросит — побоится ошибиться, вдруг это все же не она? Вдруг никому не нужный майор возомнил о себе чрезмерно много, и за его освобождением стоит кто-то еще? Они сталкиваются в доме убитой актрисы, и все, на что он способен, увидев знакомый красный шарф поверх черного пальто, выдавить тихое «привет». Потом будет ерничанье, никому не нужная бравада, но со Швецовой всегда так — говорить серьезно не получается. Проще так, легче и правильнее, все же он, Кораблев — эпизодический персонаж в структуре жизни старшего следователя Швецовой. Дело закончится, она убежит на очередной труп, и забудет, забудет до следующей встречи. Ну и ладно.***
Мария Сергеевна растерянно смотрит куда-то сквозь Кораблева, что кривляется перед старинным зеркалом в особняке Климановой. И вспоминает глухую, совершенно неконтролируемую ненависть, сжавшую горло в тот момент, когда она пыталась расколоть Царицына. Не стереть из сознания, не убрать эту картинку — грязный сырой гараж, клокочущая ярость, дрожащие руки, с трудом удерживаемое в руках оружие, упершееся в гладко выбритую мерзкую щеку. И Ленька перед глазами, несчастная марионетка в грязной игре местных царьков. Ни малейшей жалости, одна только разрушительная сила и неподвластное желание нажать на курок, размазав трясущуюся холеную физиономию по стенке. До разбрызганных ошметков кругом, до полного уничтожения. Узнает ли он когда-нибудь, на что ей пришлось пойти? Нет, Маша не скажет. Никогда, ни при каких обстоятельствах Кораблев не должен знать, как она рыдала в кабинете у начальства, как просила помочь Луганского, как сильно она за него испугалась. Леньке вечно море по колено, пусть он чуть и не захлебнулся сейчас, но нет, пусть все ее тревоги пройдут мимо него. Хватит с них переживаний. Маша чуть заметно кивает, тихо спрашивает, что же они тут ищут, и уходит, так ни о чем не признавшись.***
Она — не супергероиня, никогда ею не была, да и становиться не собиралась, а потому хочет вжаться в сиденье автомобиля и переждать нападение. Но за двумя выстрелами следует третий, и Маша чудом вспоминает — на даче сейчас работают ОРБшники, там Леня и Петя, и если в них попали, то… Мысль обрывается, и Швецова бежит следом за Бугровым. Она срывается сама того не желая — пули отнимают способность рассуждать логически и контролировать эмоции. — Как Петя? — спрашивает Маша, пытаясь унять внутреннюю дрожь. И не слушая ответа выпаливает тут же. — А Кораблев? Мимо ковыляет бледный Буевич, грозясь в любую минуту завалиться навзничь, а следом выплывает Кораблев, с озабоченным видом пытаясь удержать незадачливого следователя в вертикальном положении. И она выдает себя, выдает с головой своим «Леня, ну ты как» и глупым « в тебя стреляли?», не замечая косых взглядов Бугрова. Ей страшно, как тогда в гараже с Царицыным, с той лишь разницей, что Луганский не стоит за ее плечом, а руку не оттягивает пистолет с полностью заряженной обоймой. Маше Швецовой снова страшно не за себя, и это пугает еще больше — силы воли у нее предостаточно, запихнула бы панику за собственную шкуру куда подальше, до более подходящего для истерики момента, но бояться за друзей опасно до чертиков — становишься слишком уязвимой. Они уезжают, но вернувшись домой Маша еще долго не может заснуть: нервничает, переворачивается с боку на бок, тяжело вздыхает, рассерженная почему-то на себя и немного на Бугрова.***
— Это ведь вы с Царицыным постарались? Кораблев смотрит не на нее, а куда-то в сторону. Напряженный, непривычно серьезный, настороженный. — В каком смысле? — В смысле шантажировали его, пока он не признался, что меня подставили? — С чего ты решил? Отрицать все. Отрицать все до конца, незачем ему знать, что непрошибаемая Швецова сходила с ума и мечтала убить человека. — Да встретились мы с ним сегодня. — Тянет Кораблев. — Питер — город маленький. Вот и перекинулись парой слов. -Тогда зачем спрашиваешь, если Царицын тебе все рассказал? — выиграть бы время, может и найдет спасительный маневр, чтобы уклониться от разговора. — Хочу вашу версию услышать. — Кораблев отрывается от изучения стены. — Ну так как, Марья Сергеевна? — Леня… — начинает Швецова и тут же замолкает. Слова застревают в горле. — Тебя могли посадить, а он… Мне помогли. Идея была моя, но мне помогали. Кораблев задумчиво смотрит на нее. Внимательно. Пристально. Словно обдумывает что-то. Кто там разберет, что творится в его контуженой голове — проносится мысль у Швецовой. — Лишь бы не осуждал за неоправданные риски. — Спасибо. Это все, что он говорит. Только тон голоса у Кораблева непривычный — нет обычного сарказма и издевки, одна лишь мягкость и что-то еще, непонятное Маше. Она ему по гроб должна, после Выборга, и виновата, пусть и косвенно, в контузии, и это «спасибо» внезапно согревает Швецову похлеще тысячи солнц. Кораблев больше ничего не скажет, да оно и не нужно — он оценил ее помощь, он все понял правильно. — Пойдем, что ли кофе попьем, Лень? — говорит Маша, стараясь радоваться не так откровенно. И все же не может сдержать улыбки, когда Кораблев подает ей пальто и галантно пропускает вперед.***
— МарьСергевна! МарьСергеевна! — Кораблев вот уже минуту безуспешно пытается привлечь внимание Швецовой. Та задумчиво ковыряет вилкой в тарелке, и улыбается каким-то своим мыслям. — М? — Швецова наконец-то поднимает голову. — Вы что, влюбились что ли? — недовольно бурчит Кораблев. — Сидите вся такая… Нечего в облаках витать. Вас домой подбросить? — Нет, спасибо. — Маша отодвигает недоеденный салат. — Я сама. Тут до метро близко. — Ну нет, а вдруг случится чего, а я виноватым буду? — протестует Кораблев. — Этот ваш с меня шкуру потом сдерет. Скажет — кому я доверил жизнь столь замечательной женщины? И вот, не оправдал ожиданий. Убьет меня Луганский, погибну во цвете лет. Кот сиротой останется. Хоть кормите его тогда. — Кораблев, ну что ты несешь? — Маша не перестает улыбаться. — Хорошо, подбрось, если не сложно. Город — шумный, суматошный, ослепляет их на пару мгновений. Кораблев распахивает дверцу своего допотопного авто. — Прошу! Они медленно ползут по пробкам. Мимо плывут фонари. Кораблев смотрит прямо перед собой, а Маша на него, и ловит себя на мысли, что совсем не хочет отводить взгляд. Остановить момент, остаться навечно в тесном пространстве салона с приглушенным светом на пару с самым умелым водителем на свете, и ни о чем не думать. В том числе об идеальном мире, где не будет ни злости, ни ненависти, ничего кроме тишины и надежды на призрачную справедливость. — Леня… Он поворачивается, и что-то ломается, слова не выплескиваются, язык прилипает к небу. -Нет, ничего. Они подъезжают к парадному, где живет Швецова. -Приехали, конечная станция. — Кораблев помогает ей выбраться. — Увидимся, Мария Сергеевна. — Увидимся, Лень. — Кивает она. Он уезжает, а Маша медлит, все не решаясь зайти в парадную. — Не влюбляйтесь вы в этих оперов. — Звучит в голове голос Серафима Михайловича. — Не влюбляйтесь… Швецова усмехается и толкает входную дверь.