"Услышишь?"

…Зимой мир становится острым. Все эти жуткие пейзажи за окном, сучий холод, апатия, не дающая сделать вдоха. Мать выкидывает мои антидепрессанты, думая, что я пичкаю себя всякой дрянью от скуки. Смешно. Когда я курил, ей было плевать. Телефон мягко вибрирует, заставляя меня вздрогнуть. Раздражённо цокаю и тру глаза, не снимая очков. ВК тот еще пидорас. Даже если ты отключишь все уведомления и звуки, всё равно найдётся что-то, что выдернет тебя на свет божий. А, нет, простите. Не божий. На свет проклятого интернета, как сказала бы моя мамаша-сектантка. С ней так недолго в свидетели Иеговы записаться. Подняться с кровати оказывается не так просто, если ты пролежал весь день. Чёртовы ноги не хотят слушаться, а в голове начинает немилосердно шуметь, и всё, чего сейчас хочется, — открыть окно. Открыть и… О нет, никаких суицидальных мыслей в этот четверг. Что мы говорим смерти, Ник? Не сегодня. Окно я тем не менее открываю, чтобы тут же захлопнуть вновь. Метель ещё не улеглась, и на высоте четвёртого этажа было ничуть не лучше. Часть моего барахла падает с подоконника, и я корчу самую раздосадованную моську на свете. Вещи не поднимаю, потому что… а смысл? В моей комнате такой срач, что пара валяющихся книг и шмоток только дополнят картину. На поиски телефона уходит добрых несколько минут. Я не брал его в руки с последнего похода в магазин пару дней назад, и он всё ещё жив. Впечатляюще. Мой мобильник сейчас, должно быть, живее меня. И я вновь вспоминаю, почему закинул эту живучую железку подальше. С экрана блокировки мне улыбается Дима. Снимок, сделанный еще в те тёплые сентябрьские дни, когда всё было хорошо и жизнь не была ещё таким откровенным дерьмом. Мы тогда только начали учёбу в вышке, были знакомы от силы три дня, но Дима вытащил меня погулять по Никольской с утра пораньше. Народу почти не было, мы разговорились, и я поймал его улыбку на камеру. Мы поцеловались в каком-то переулке, название которого я не помню, и Дима потом всю дорогу до метро краснел на каждый мой взгляд. Это были счастливые дни, которые, я знал, неминуемо кончатся. Учёба давалась тяжело, приходилось целый день корпеть над бесконечной домашкой, и это выкачивало из меня соки. Однажды я просто не смог найти в себе сил и желания встать с кровати, и тогда всё покатилось к чёрту: моё и без того не блестящее будущее и отношения с Димой, который оказался слишком хорош для меня. Академический отпуск на самом деле не конец света, главное найти мотивацию не сидеть дома целый день. За два месяца я так ничего и не сделал, ничего не прочитал, забросил свой фотик и блог в инсте, даже работу не нашёл. Мать ничего не говорит, но ей и некогда, работа учителя редко оставляет людям возможность для нормальной жизни. Я всё-таки смахиваю блокировку, ввожу свой дурацкий пароль, придуманный еще в двенадцать лет, и только потом смотрю, кто решил до меня докопаться. Аксель Картер. Мой заплывший тупостью мозг выдаёт мне ошибку, но я всё равно пялюсь в экран, вспоминая. А после вижу сообщение. Я брожу по Никольской в этом море фонариков и огней. Но здесь так холодно. Приедешь, Коль? Я успел забыть, что Дима общался со мной через свой аккаунт для ролевых. Моё сердце начинает стучать, как чокнутое, стоит мне осознать, что это Дима. Он написал мне всё это время спустя, как ни в чём не бывало, и позвал на нашу с ним улицу. Что он вообще там забыл в такую метель? Я, не думая, начинаю видеовызов, и через секунду вижу Димкино лицо, взволнованное, с горящими глазами. Его губы приоткрываются, когда он видит меня, но я не даю ему ничего сказать. — Ты что, совсем охуел? — кричу я ему, и Дима морщится. Ненавидит, когда я ругаюсь. — В такую ебанину на улицу вышел! Да ещё и без шапки. Окончательно решил слуха лишиться, да? У меня просто слов не хватает, потому что Дима сам прекрасно знает про свои чуткие к холоду уши, которые уже плохо слышат, но всё равно забывает про чёртову шапку. Иногда кажется, что у него не со слухом проблемы, а с головой. Я вижу, как Дима изумлённо смотрит на меня, и сначала не понимаю, почему, но потом до меня доходит, и это словно ушат ледяной воды. Мы два месяца не разговаривали вообще, успели до этого поссориться, и я игнорировал его с завидным упорством, а теперь выговариваю ему за его глупость так, словно ничего не было. Как будто я не кричал на него, не поднимал на него руку, не уходил молча, выстроив между нами стену. Я сбрасываю звонок и судорожно выдыхаю, а после быстро одеваюсь в то, что нахожу на полу, подхватываю рюкзак и выбегаю на улицу навстречу метели. Зимой мир становится острым, но сейчас меня волнует только Дима, который один посреди этой чертовщины в окружении света любимой Никольской. Недолгая и напряжённая поездка в метро, где люди косо поглядывают на меня, а я только натягиваю капюшон толстовки на лицо и получше кутаюсь в куртку, хотя здесь жарко, надеясь укрыться от взглядов. Бегу по эскалатору, и пусть ноги мучительно ноют, но я не обращаю внимания, вылетая на улицу и тут же сворачивая в нужную сторону. Лёгкие горят от бега, ноги грозятся отказать, я дважды чуть не разбиваю голову об лёд, поскользнувшись, но всё-таки нахожу залитую огнями улицу. — Ник! — зовёт голос, и я вижу Диму, который сидит за скамейке явно давно и явно зная, откуда именно я появлюсь. Я пробегаю оставшуюся между нами сотню метров и обнимаю его, а после достаю из рюкзака шапку и натягиваю на Диму, который недовольно фыркает, но не отстраняется. — Ещё раз выйдешь с непокрытой головой, баклан, и точно в больницу загремишь, — строго говорю я, но Дима только смеётся. — Я тоже по тебе скучал, — говорит он, поднявшись на ноги, и теперь смотрит прямо на меня. — Помнишь, ты спросил, люблю ли я тебя? Мне вспоминается поздний октябрь. Утро перед нулевой парой. Конспекты, сжатые в моих руках. Остывший кофе, принесённый Димой из «Кофе Хауза». Мой дурацкий вопрос. Молчание Димы. Тот момент, когда я понял, что вновь оказался идиотом. Как такое забудешь. — Вот мой ответ, — продолжает Дима, когда я молчу на протяжении двух минут. — Люблю, Ник. Коля. Люблю. — Его голос сбивается, как никогда не сбивался при ответах на паре. Это только для меня. Для нас. — Тогда ты спросил, и я растерялся. И обидел тебя. А потом ты не хотел слушать. Я звонил и писал, ждал тебя здесь без чёртовой шапки, специально, чтобы ты пришёл и накричал на меня, обнял и увёл домой. Я снова обнимаю его, пытаясь не зареветь, и мы стоим так очень долго, даже не замечая, что ветер успокоился, и снег теперь мягко ложится на землю.