Зимние каникулы

Январь. Пушистый снег медленно оседает на улицах, делая все вокруг белым. Лишь голубое небо запятнано грязью. — Тогда был точно такой же день, — почему-то говорит вслух сам себе, а в голове при этом всплывают драгоценные образы. На стекле появляется след от теплого дыхания. Чон Хосок силится оторваться от окна. На нем махровый теплый халат желтого, его любимого цвета. Он был в душе всего минут пятнадцать, как все за окном покрылось тонким слоем снега. Хорошие воспоминания причиняют боль. Хосок старается отогнать мысли об улыбке юноши. Такой родной. Такой любимой. Два года назад, на зимних каникулах, он встретил своего соулмейта. Чон Чонгук красивой меткой на левом запястье. Уродливым шрамом в сердце. Тогда первокурсник гостил в этом районе у своего одногруппника. Хосок же живет здесь еще с детства. Мужчина идет на кухню и заваривает себе какао. В единственный выходной в неделю не хочется отдаваться грусти. Но почему-то все равно взгляд цепляется за запястье. Который раз за утро проводит нежно пальцами по каждому витку букв. Он никогда не избавится от метки, какую бы боль она ни причиняла. Сладкий вкус какао. Сладкий вкус мягких губ. Ничто не сравнимо с глубокой болью, которую ты чувствуешь при разлуке с тем, кто предназначен тебе вселенной задолго до твоего рождения и до конца твоей жизни. Нет. Он не может его ненавидеть. Год назад. Эти каникулы Чонгук провел уже со своим соулмейтом, сказав родителям, что снова едет погостить у одногруппника. Возможно, они до сих пор не знают, что их ребенок нашел своего истинного. И уже потерял. Хосок вспоминает, как они занимались любовью в каждом уголке его квартиры. Как разговаривали обо всем и ни о чем. Как просто смотрели друг другу в лицо с одержимостью самых ярых любовников. Глаза Чонгука трудно описать. В лучах утреннего солнца, проникающих через занавески окон, они обретали золотистый отлив. Зрачки при этом были абсолютно черные. Кожа. Какой же нежной была его кожа, когда Хосок касался губами каждого безупречного изгиба тела. Какао выпито. Кружка вымыта и оставлена сохнуть на полке рядом с другой кружкой, которую Хосок никогда не трогает. Она принадлежит Чонгуку. Тело в желтом халате удобно устраивается на мягком диване в просторной комнате и включает телевизор для фона. Мысли все еще в том дне, который перечеркнул их, казалось, такое близкое и очевидное, долго и счастливо. В тот день они свернулись на этом самом диване. Хосок лежал на плече Чонгука, сонно водя носом по густым черным волосам на затылке, которые пахли сладким гелем для душа и потом от секса. Чонгуку тогда было девятнадцать, второкурсник, и волосы у него были еще не познавшими никакой химии. Из-за недавней стрижки, волосы на затылке были намного короче основной массы и слегка кололись, словно иголочки совсем молодого ежа. Благодаря этому стилю лицо выглядело свежо и несколько экзотично. В мочках три серебряных колечка: два в левой, и еще одно в другой. Хосок уверен, что его родители точно не молча снесли это. Первым тишину нарушил Чонгук. Он все еще лежал отвернувшись. — Прости меня, — тихо, но четко из слегка пухлых губ. Хосок знал, что Гуку свойственно иногда произносить что-то не в тему. Зачастую, это просто запоздалый ответ к давнему разговору. Но именно эти слова заставили Хосока напрячься. Они раздались, как предупредительный звонок. — За что? — спросил он. Чонгук продолжал лежать тихо, казалось, даже не дыша. И эта тишина кричала Хосоку, трезвонила где-то в подсознании. На мгновение он задумался, не показалось ли ему это всё вовсе. Он резко оперся на локоть, схватил Чонгука за бедро и резко перевернул его. — За что?! — настоятельно потребовал он. Рука все еще крепко сжимала бедро. На выпирающей тазобедренной кости красовалось аккуратное Чон Хосок. Чонгук отвел глаза. Тогда его парень силой повернул его голову обратно. Из гортани Гука выскочил короткий мученический звук — не то вдох, не то всхлип. — Что такого ты натворил? Отвечай же, думал Хосок, отвечай сразу и не тяни. Однако последовало долгое молчание. Чонгук часто выжидал перед тем, как отреагировать на твёрдо поставленный вопрос. Хосок в голове быстро прогоняет всё их общение, начиная от случайного знакомства на прошлых зимних каникулах и долгие переписки в интернете, звонки длинною в ночь, заканчивая сексом парой часов назад. — Ничего. Только вот… Чонгук вывернулся из хватки Хосока после этих слов. На подбородке остались белые следы от пальцев, слегка порозовевшие позже. — На прошлой неделе, еще перед приездом к тебе. До Нового года… у нас в универе была вечеринка. Хосок сжал глаза и заставил себя убрать руки с гладкой шеи Чонгука. Ведь тот не может проявить милосердие и будет долго тянуть, прежде чем рассказать всё сразу. — Все так напились, — прозвучало почти жалобно. Хосок видел некую мольбу в глазах напротив и старался держать непоколебимое выражение лица. Для этого закрыл глаза и открыл только после глубокого вздоха и счета до пяти. — Значит, все напились, — повторил за ним Хосок. — Подумать только, на студенческой вечеринке все напились! И что с того?! — Мы играли в поцелуи, и … — Чонгук, просто скажи, что произошло, черт тебя возьми, пожалуйста, скажи! Сердце молилось лишь о том, чтобы он ничего не говорил. Пока ты не произнесешь вслух, этого не было. Поэтому, просто заткнись и забудем, просто… — Ну, в итоге я подурачился с одним парнем, — выпалил Чонгук, на одном выдохе. Это откровение словно лишало воздуха. Он глубоко задышал. Хосок чувствовал, как внутри всё начинает закипать, но постарался побороть это. Интересно, почему при сообщении об измене начинают гнить живые клетки? Однако он ответил совершенно спокойным голосом. — Я полагал, что соулмейты не могут срать друг другу в душу. — Конечно, нет! Я не хотел! Просто… — Просто ты был пьян и у тебя стоял, так? — Ну да. — По крайней мере, ты это признаешь. — Я не смог от него отвязаться! Он уже трахнул почти всех моих друзей…. — Отлично. Я рад, что ты так разборчив в своих грязных делах. Чонгук закрыл глаза и нахмурил брови. Темная тень от густых ресниц легла на гладкую кожу и колючкой въедалась в сердце Хосока. Даже сейчас. — Я не хотел, Хоби-хен. Меня соблазнили. У Хосока перед глазами все краснеет. Он правда старался держаться, но теперь он бил подушку со всей силой, что у него была, чтобы поскорее выпустить пар. Это продолжалось до тех пор, пока по комнате не закружились перья, медленно опускающиеся на пол. Чонгук взволнованно стоял в нескольких шагах от дивана и смотрел на исказившееся лицо его соулмейта. Он видел его таким впервые. — Продолжай, Чонгук! Давай, разрушь ту идиллию, что у нас с тобой есть. Смой все в сточную канаву и плюнь сверху. А всё из-за того, что ты напился на вечеринке? Какая замечательная идея! Он заставил себя отдышаться. Он знает, что воспринимает слишком близко к сердцу всю эту ситуацию, но не может иначе. И это самое сердце дико сжимается при взгляде на такого запуганного растрепанного Гука в углу комнаты. Голос сам по себе стал мягче. — Я хочу сказать, что ты натворил дел, пришел ко мне и не знаю, зачем, доложил о вечеринке и утверждаешь, что ты ни в чем не виноват? Чонгук осмотрел перья на полу, поднял взор на Хосока и опустил обратно. — Нет. Я этого не говорил. — Мне что, показалось? — Ну… — Что случилось? — Ладно. Есть один чувак, я упомянул его уже. Он часто светится где-то в клубах. — У этого «чувака» есть имя? — Чимин. — Ты имеешь в виду того парня с лицом ученика средней школы, но телом качка, что вызывает серьезный диссонанс? Ты как-то кидал мне его профиль… Чонгук улыбнулся от такого описания, но тут же прикусил губу. При виде белого зуба на розовой влажной коже Хосоку захотелось, чтобы они занимались сексом или чем угодно, только не этим затянувшимся разговором. — Ага, — подтвердил Чонгук. — Именно тот чувак. — И чем вы занимались? Хосок вдруг почувствовал, будто допрашивает детсадовца. — Он поначалу как-то просто сюсюкался со мной, потом…ээ… обнимал меня. Говорил какие-то вещи на ухо. Ну, что хочет меня там… — Как оригинально. — Затем мы стали целоваться в дверном проеме под кустом. — Под чем? Под омелой? — Ага. Хосок представил два подростковых тела, трущихся друг об друга. Руки свободно разгуливают и щипают, лапают чужое. Рты слипаются в беспорядочном пьяном поцелуе. В комнате еще полно таких же студентов, занимающихся своими грязными делами или просто наблюдающих за остальными. Знал ли кто, что человек, который нашел своего соулмейта, прямо сейчас вот так лижется с отъявленным потаскуном всея универа. Возможно, их это позабавило. Часть Хосока сейчас хотела обнять своего малыша и попросить сказать, что это всё неправда. Другая же часть убить двух бессовестных сопляков и себя заодно. Образ двух целующихся впечатался в его памяти ожогом, шрамом. — И что потом? — Ну, он утащил меня в… спальню, кажется, и… Хоби-хен, ты правда это хочешь услышать?  — Нет, — откровенно ответил Хосок. — Но раз ты зашел так далеко, я должен узнать всё до конца. — Но зачем? Я всего лишь хотел быть честным с тобой. Мы можем об этом вовсе не вспоминать, если не хочешь. — И мне просто нужно выкинуть это из головы, так? Вероятно, ты способен с легкостью забывать такие вещи, но не я. Даже если бы я сейчас мог очистить память от этого дерьма, то не стал бы… Хосок помнит. Помнит каждую подробность того дня год назад. Рассказ Чонгука закончился на его взаимной мастурбации на вечеринке с тем парнем, а на следующее утро он покинул дом своего соулмейта. Им так и не удалось нормально поговорить после. Как-то он пытался ему писать еще несколько раз после уезда, но обида была все еще сильна и разговор не клеился. Простил. Давно простил. Вот только Чонгуку об этом он не скажет. Идиот потому что. Они оба. По телевизору идет какое-то скучное шоу и Хосок снова хочет какао. Чайник закипает и вместе с тем слышится с улицы мягкий скрежет шин по снегу подъехавшего автомобиля. Знакомый юноша с набитым рюкзаком целует зрелого мужчину в щеку, вероятно, отца. Ждет, когда машина отъедет, машет на прощание. Тогда лицо становится серьезным. Даже с такого расстояния от окна можно заметить, насколько юноша повзрослел. Чайник щелкает и отключается, оповещая о выполнении своей прямой задачи, но Хосок уже не на кухне. На пороге стоит его соулмейт с невинной улыбкой. Оба ждут, пока кто-то начнет разговор, но в итоге просто смотрят в глаза друг друга и сцепляются в объятиях. Таких нежных, робких, полных несказанных слов.